«Да, непросто, ситуация, прямо скажем, не из легких. У лучшей нашей бригады, где Мочану бригадиром, были там, в Лайне, трудности, некоторые не понимают или делают вид, что не понимают, к тому же кое-какие события… — Палиброда не договорил, налил себе, обвел пальцем край стакана. — Да, дела, но мы все равно своего добьемся. Так или иначе».

Интернатский двор загомонил — ученики повалили с обеда, перекликаясь тонкими, ломкими голосами, и некоторое время были слышны только эти детские голоса, сливавшиеся в причудливый гул, готовый с минуты на минуту ворваться в комнату сквозь стену, сквозь плотно закрытые окна. «Мы привыкли», — проронила Антония, как будто в ответ на вопрос, который напрашивался сам собой. И тут Дашу рывком встал, подошел к окну и, круто обернувшись, бросил: «Черта с два привыкли». Такого от Дашу не ждали. Впрочем, реплика так и повисла в воздухе неясной угрозой, а Дашу продолжил свой рассказ точно с того места, на котором остановился. «Как в Нью-Йорке, где тебя могут прикончить средь бела дня и никто тебе даже свечку в руки не вставит. Едем, а душа уже не на месте, темь непроглядная, хлобыщет как из ведра, всё, думаю, до утра здесь проплутаем, а потом — изволь выполнять свой долг. Перед кем долг-то? Перед всеми этими, которые тебе того и гляди топором череп раскроят, и все потому, что ты посмел к ним в ворота стукнуть?..» Палиброда повеселел — вино или что-то другое? Наверное, все-таки что-то другое. «Брось, ты уж слишком, этак ты еще за ружьем к нам пожалуешь». — «За ружьем не за ружьем, а за пистолетом — вполне возможно. То, что потом случилось, разве не показательно?»

Он выложил последнее слово как козырь. Его весомость как бы заставляла серьезно задуматься о нынешнем, и более того — о завтрашнем дне. «Я говорю Коркоделу: «Смотри не угоди в канаву, нас вытаскивать некому». А он и так волочется еле-еле, щупает дорогу фарами, каждую рытвину объезжает, и до того мне все это обрыдло, что я уже подумывал — не встать ли нам на обочине, переночуем как есть, в кабине, дождь будет по крыше тарабанить вместо снотворного. И тут-то оно самое и приключилось». Он сделал паузу, видно было, что он смакует подробности. Антония слушала, но рассказ ее не захватывал, а Палиброда все водил пальцем по краю стакана, вероятно радуясь передышке. «Я говорю Коркоделу: «Смотри, парень, там вроде стоит кто-то, у забора». Мне, конечно, могло и померещиться, дождь шел стеной, черным-черно, но у меня на такие дела нюх. Это Антония от всякого такого нос воротит. А я — тут как тут. Вечно иду по улице и на что-нибудь эдакое наткнусь. Например, человек при последнем издыхании, а никому и невдомек. Меня будто что толкает. Раз один лежал на тротуаре, народ шел мимо, никому в голову не приходило посмотреть, что там с ним, думают, эка невидаль, пьянь несчастная валяется. А я, представляете, товарищ Палиброда, я метров за шестьдесят почуял неладное и прямо к нему, перевертываю его лицом вверх и гляжу — у него вены на руке перерезаны, он головой стукнулся и отключился, а пришел в себя — уже сил нет крикнуть на помощь. Он руку, когда падал, под себя подогнул, все в крови: и пиджак, и рубашка, и пальто, еще четверть часа — ему бы крышка. Дурацкая случайность, оступился, запнулся о край тротуара, в руке держал бутылку, с постным маслом или еще с чем-то, не знаю, и осколком ему перерезало запястье. И это только один пример».

Тут Антония открыла рот и проговорила: «Благодетель ты наш». Палиброда рассмеялся, ухмыльнулся и Дашу, но криво — ведь он верил в свой дар предчувствовать несчастье, а главное — предотвращать его там, где другие, «бездари», только хлопают ушами, и то, что он был, как-никак, медик, укрепляло его веру в себя. Однако в ту минуту он не стал с ними препираться, не стал ничего доказывать, а повел рассказ дальше.

«Коркодел повернул фары, куда я показывал, глядим — в самом деле стоит кто-то под деревом. Я открываю дверцу и кричу: «Вы не знаете, любезный, где здесь диспансер?» А он молчит и лица не видно, но вроде на старика не похож. Я говорю Коркоделу: «Подъезжай-ка поближе, может, он из-за дождя не расслышал». Но только мы подъехали, этот тип — прыг на дорогу, замер и глядит в нашу сторону, тут я его рассмотрел получше, лица, правда, было не различить, но, по всему, человек не старый и вроде в спецовке. Постоял, постоял — и наутек. Руки к бокам прижал, пригнулся, чуть носом землю не пашет. Я ему вслед: «Стой, стой, ты чего это?» Коркодел жмет на педаль — и мы за ним. Прямо как в кино». Дашу перевел дух, его прошиб пот, хотя было не жарко, было отнюдь не жарко в их интернатском жилье. Налил себе вина, приподнял стакан, как бы чокаясь, отпил половину и со стаканом в руках продолжил: «Тот мечется из стороны в сторону, ищет, где бы скрыться. Я говорю Коркоделу: «Тут дело нечисто, смотри, Коркодел, не упусти его». Ну, он в фарах-то его держит, а вот наддать как следует не может, чтобы в канаву не сверзиться. А типу только того и надо, ему бы поворот под горку найти — и с концами. Дождь — прямо всемирный потоп, а мы гоним этого типа вдоль по улице, и ему невезуха — ни проулочка на пути, и через забор почему-то не лезет, то ли, думает, долго, то ли кишка тонка. Так мы и ехали, пока нам навстречу не вышли трое с фонарями: двое в милицейской форме, один в штатском. Милиционеры этого типа взяли, а в штатском — к нам. Как ты думаешь, кто?» Вопрос был явно риторический, но Антония, чтобы доставить мужу удовольствие, пожала плечами: «Откуда я знаю, кто это мог быть по такой-то погоде?» Дашу шлепнул ладонью по столу: «Товарищ Палиброда, вот кто, собственной персоной приехал в Лайну по делу, так оно и вышло, что мы встретились, в самый дождь». Тонию-Антонию передернуло, не от неожиданности, а от того, что у Дашу снова начинался «приступ», наверное, его уже лихорадило, когда он ввел в комнату Палиброду. «В который раз влипаю в деликатную историю. Впрочем, я даже не знаю, что потом стало с тем типом».

Палиброда откинулся назад, было ясно видно, как он устал. «У нас трудности, так всегда, когда делаешь то, что раньше не делалось. Подле Дайны встанет город, новый, важный центр, но кроме того, там сейчас самая лучшая стройбригада проводит научный, я бы сказал, эксперимент с использованием нового стройматериала. И тип, о котором мы говорим, как раз из этой бригады. Он перестал выходить на работу, и я поначалу думал, что речь идет только о нарушении дисциплины, о легкомысленном отношении к делу. Такое еще случается у неустойчивых элементов». Палиброда говорил красиво, ему нравились слова, в которых помимо точного смысла таилась некая сила — он владел ею, а те, кто слушал, безотчетно и слепо ей поддавались. «Может, мы так и остались бы при этом мнении, если бы он не совершил побег».

Дашу обернулся к Антонии: «Слыхала, он, оказывается, беглый». Глаза у него блестели, а тон был как у человека, который, сделав подлость, находит ей, наконец, запоздалое оправдание. Снова, снова он разошелся, думала Антония, снова это его подспудное, неистребимое. «Побег, так это называется, а фактически он просто открыл дверь и вышел на цыпочках под дождь, даже не оглянувшись. В такую погоду выйти на улицу — это надо быть либо сумасшедшим, либо с нечистой совестью», — продолжал Палиброда, словно упиваясь простотой, с какой доказывалась виновность молодого человека, а речь шла, как оказалось, именно о молодом человеке. Задумался на несколько секунд. «Гм, ему, видите ли, нравилось своевольничать. Уходить не спросясь. По такому дождю ему бы удалось скрыться фактически без следа. Был такой шанс. Да, пожалуй, один-единственный шанс и был». Глядя, как Палиброда потирает ладони, Антония вдруг поняла, что ей хочется, страшно хочется хорошего конца для их истории, хотя конец был ей ясен. Тут Дашу вскочил, шагнул к окну, с силой бухнул кулаками о подоконник. «И ведь ушел бы, не вели я Коркоделу не спускать с него фар!» И, обернувшись, настойчиво повторил: «Ушел бы, товарищ Палиброда, был ведь у него шанс, а?» Палиброда подтвердил устало, как-то чересчур устало: «Был, был, до той самой минуты, как вы его фарами подцепили».