Мы разделись на траве за трибуной, остались в майках и трусах; я обул спортивные туфли. До нас доносился голос, который через рупор говорил о большом значении первомайских праздников и закончил свое выступление словами: «Культурно-спортивные праздничные выступления объявляю открытыми». Раздались аплодисменты, с насыпи послышался свист, значит, на поле вышли гимназисты — ребята и девчонки. Зрители ликовали при виде такого множества стройных длинноногих девиц в белых коротеньких платьицах.

Я стоял у забора за трибуной; если бы мне хватило решимости перемахнуть через забор, я мог бы затаиться в кустах и потом, обойдя стадион, вернуться в парк и съесть свою пару сосисок или мититей в одном из ларьков. Но я не решился, рядом со мной сидел Шинкуля, посасывая полными жирными губами сигарету, раскрасневшись, он, видно, с нетерпением ждал, когда, наконец, отделается от стадиона и пойдет пить пиво и есть мититеи. Я с ненавистью и омерзением смотрел на его круглый выпирающий живот и двойной подбородок, наползающий на воротник спортивной куртки, как вдруг прибежал человек с повязкой на руке и испуганно закричал Шинкуле: «Пора, давайте, давайте!» Шинкуля вскочил, замахал руками, будто прогонял нас; казалось, он тоже перепугался и шепотом повторял: «Пора, ребята, все, девочки, давайте за мной, за мной…», и побежал; мы, конечно, побежали за ним следом, возле трибуны он остановился и поднял руку, мы тоже остановились; он спросил что-то у дежурного с повязкой, который тоже бежал вместе с нами. «Сперва девочки», — объявил Шинкуля и похлопал каждую по спине.

Неизвестно откуда вдруг появилась группа «Гимназия-2». Где их до сих пор носило? Под аплодисменты и свист зрителей с насыпи девочки вышли на беговую дорожку. Какой-то учитель, но не из наших, хотя я его когда-то видел, скомандовал: все по местам, приготовиться — и хлопнул в ладоши над головой. Стартовыми колодками тогда и не пахло — я их видел только в киножурналах.

Две девочки сразу же поскользнулись и, неуклюже поднявшись, побежали за остальными. «Жми, толстухи! Догоняй!» — весело закричали им с насыпи, и весь стадион разразился хохотом. Смех еще не утих, когда Шинкуля прошипел нам: «Давай, ребята!» Оказавшись на дорожке, я растерялся, смутился. Я уже мало что помню, знаю только, что услышал «старт», правая нога, сзади, легко скользнула по шлаку, будто взвилась вверх, а затем я бежал изо всех сил, но остальные уже обогнали меня на один-два метра. Пришел я последним, быстренько оделся за трибуной и, глотая слезы, побрел домой через парк, о мититеях или сосисках я и думать забыл. У себя в саду я долго-долго сидел в малиннике и плакал.

* * *

На тренировки я больше не ходил, а чтобы Шинкуля от меня отвязался, мне пришлось раздобыть у врача справку о том, что у меня болезнь почек. Таким образом я надолго избавился и от уроков физкультуры. Но в десятом классе, когда срок освобождения истек, а я начал забывать плачевные последствия состязания 2-го мая, мне пришлось участвовать в кроссе «Навстречу 7 Ноября». Я уверен, что к тому времени я забыл о поражении моего брата, но даже если мне тогда захотелось взять за него реванш, впоследствии и об этом совсем не думал.

На сей раз кросс состоялся за городом на аллеях старого парка. Участников было гораздо больше, я и еще двое ребят представляли наш класс. Погода была прохладная, но в тот день дождь не шел, так что земля была чуть влажной. В сущности, это не имело значения, я бежал в спортивных туфлях и тренировочных брюках, так что лужи мне были нипочем. Старт был необычайно стремительный, но метров через двести большинство участников сбавили темп. Бежал я нехотя вместе с моими двумя одноклассниками, которые умудрялись перекинуться парой слов. Словом, мы не очень серьезно к этому относились. После тысячи метров мы прошли мост через Беривой и должны были пробежать еще тысячу метров через рощицу по пересеченной местности, как нам сказали. Направление нам показывали ребята, стоящие на расстоянии ста — двухсот метров друг от друга с красными флажками в руках. Громко топая по доскам моста, я вдруг вспомнил, как тренировался с братом, и во мне проснулось ни с чем не сравнимое желание бежать. Я сразу же ускорил бег и заставил себя дышать ровнее. Я любовался собой, своими быстрыми, упругими, длинными шагами, локтями, прижатыми к телу, но все равно легко двигающимися. По одному я стал обгонять впереди бегущих. Один из одноклассников крикнул мне сзади: «Ты часом не рехнулся, что это на тебя нашло?» Но я как с цепи сорвался. «Погодите, я вам покажу, на что я способен», — думал я, все набавляя и набавляя скорость. На обратном пути, на мосту, я был первым, я обогнал того, кто до сих пор был лидером кросса: сухопарый, чернявый незнакомый парень. Он, видно, был из какой-то школы: пока я его обгонял, он с удивлением поглядел на меня, я почувствовал, что он пытается не отстать, но через несколько метров он отказался от своей затеи. Волна радости подхватила меня, я ощущал совершенство собственного тела и его готовность бежать все быстрее и быстрее. Пожалуй, никогда больше я так явственно не ощущал себя победителем. Бежал я легко, оторвавшись от остальных уже на несколько десятков метров. До финиша оставалось метров двести, ребята, выстроившиеся вдоль дороги, подбадривали меня, уже видны были представители городской власти, и мне даже показалось, что среди них маячит толстяк Шинкуля. Ни с того ни сего я вдруг сбавил темп и оглянулся. В нескольких десятках метров, немного обогнав остальных, бежал мой одноклассник. Я махнул ему — нажимай, мол, и, когда он нагнал меня, в нескольких шагах от финиша, к его изумлению и к изумлению остальных, я обнял его за плечи и, сияя, пересек с ним вместе линию финиша.

Делать было нечего, организаторам состязаний пришлось выдать два первых диплома и раскошелиться на два спортивных костюма со спортивными туфлями. Долгое время мой поступок обсуждался в нашей гимназии и в других школах города. Одни говорили, что я чокнутый, другие превозносили мое благородство; Шинкуля тут же, на финише, заявил, что я темная лошадка и в один прекрасный день попаду в беду.

После этого кросса, весной, Шинкуля и молоденькая преподавательница физкультуры, только-только после института, еще раз вспомнили обо мне. Команда города должна была участвовать в областных соревнованиях, и некому было выступать на 800-метровой дистанции. Я им объяснил, что совсем не тренировался, а за неделю, оставшуюся до состязаний, сделать ничего нельзя. Тем не менее я им уступил и согласился; мальчики уступают быстро, если те, кто просит, сумели найти к ним подход. К тому же физкультурница, молодая — всего на несколько лет старше меня — высокая рыжая гордячка, будоражила меня (потом именно в такого рода женщин, обладающих естественной, почти животной уверенностью в собственном благополучии, предпочитающих покорять, а не покоряться и мгновенно пасующих перед грубой мужественностью, я буду влюбляться, а они будут бросать меня). Я чувствовал, что для физкультурницы я пустое место, и это меня задевало, хотя с какой стати? Спустя некоторое время в гимназии узнали, что она живет с учеником техучилища, красивым, как бык, глупым и наглым парнем.

Итак, мы отправились в город — крупный областной центр. Я никогда еще не бывал там. Единственное мое посещение большого города состоялось за год до этого — я ездил в Бухарест повидаться с братом, который проходил там военную службу. Но я мало что видел в столице, приехал утром, навестил брата, потом обедал у родственников, рано лег спать, а на другой день уехал…

Странное дело — города, где я побывал в качестве легкоатлета команды юниоров моего родного города, я не запомнил. Не помню даже, пришлось ли нам там переночевать, но все, что связано со стадионом «Струнгарул», вторым по величине в городе, где проходили соревнования по легкой атлетике, — я помню. На стадионе была высокая трибуна — я таких еще не видел, — а напротив — более низкая, но никакой насыпи между ними не было, то есть не было стоячих мест. Зрителей было мало и те в основном были участниками состязаний, одни ждали своей очереди, другие уже закончили выступать и отдыхали на скамьях. Беговая дорожка оставляла желать лучшего, полно было луж, но погода нам благоприятствовала. В последний момент меня попросили бежать на 400 метров, поскольку 800-метровка состоится только после обеда. Я согласился, хотя мне это было не очень-то интересно; я знал, что 400 метров — это один круг и что надо оставаться на своей дорожке, — моя была третья. И вдруг я на старте, на этот раз со стартовыми колодками; пистолетный выстрел — и я рванулся. Я бежал быстро, ничего не видя: ни своих соперников, ни всю беговую дорожку, я удерживался на своей третьей скорее всего инстинктивно. С трибун до меня доносились подбадривающие крики. И вдруг после первой стометровки я ясно расслышал, как кто-то крикнул: «Гляди на третью дорожку! Он выиграет!» Вероятно, заключили пари. От этих слов меня будто подбросило, резко и рывком я стал нагонять соперников, чувствуя, что бегу хорошо, быстро, плавно, что тело напряжено и словно летит вперед. Трудно да и невозможно, пожалуй, описать ощущения, которые испытываешь, пока бежишь дистанцию в 400 метров. Говорят иной раз, что эта дистанция самая трудная, это испытание и на скорость, но в особенности на выносливость: нетренированному бегуну рассчитывать не на что Этого я не знал и взял слишком высокий темп. На последней стометровке я задохнулся, во рту и в горле пересохло, невыносимая тяжесть сдавила грудную клетку, мне не хватало воздуха. И вдруг одеревенели мышцы ног, хотя боли я не почувствовал, просто ноги отказывались двигаться, и мне показалось, что сейчас я рухну на дорожку. (Потом ребята сказали мне, что заметили только замедление темпа и какую-то нерешительность.) Главное, думал я, работать ногами, во что бы то ни стало не упасть, не опозориться. И ноги продолжали бежать, я слышал, что остальные догоняют меня, я широко открывал рот, хватая воздух, как рыба на суше; я пришел первым, опередив других на один или два метра. Пробежав еще несколько шагов, я свалился на газон, потеряв сознание.