Господин Горунеску посмотрел на госпожу Горунеску как на человека, который сам не знает, что говорит. Он не мог поверить, что его собственная жена, с которой он прожил в добром согласии столько долгих лет, которая родила ему прелестную дочку, с которой он делил и радости и горести, способна говорить подобные глупости.

— Вот так живешь вместе с человеком много лет, думаешь, что знаешь его, и вдруг… Так что же, по-твоему, это была хорошая простокваша?

— Мне она нравилась.

— Нравилась, потому что ты глупа, другой причины я не вижу.

Госпожа Горунеску задумалась на секунду, не обидеться ли ей, эта мысль ее очень соблазняла, но для этого ей бы пришлось уйти к себе в комнату, а ей было лень. Когда чувство собственного достоинства не приносило ей никакого отдохновения, госпожа Горунеску не видела в нем смысла. Здесь, хоть было и унизительно, зато было удобно и приятно. Так что она осталась на месте и проглотила обиду.

— Что ты споришь с женщиной? Конечно, вполне естественно, что ты, мужчина, лучше разбираешься в простокваше.

Польщенный, господин Горунеску заскромничал.

— Не в том дело, кто лучше разбирается: я или ты. Меня не это беспокоит. Я хочу вспомнить эту потрясающую молочную, где я ел простоквашу, когда был студентом. Простокваша, которую делал Тонел, была хороша, но я едал и лучше. Какую простоквашу делал этот человек… Он отличался серьезностью, это свойство в наши дни можно встретить очень редко, особенно у молодежи.

Настал день, когда Чирешика должна была прийти в гости. Радость свидания омрачило неожиданное заявление Чирешики:

— Я ем простоквашу без сахара.

Изумленный господин Горунеску замолчал на мгновение в надежде, что Чирешика осознает допущенную ошибку. Но Чирешика и не думала сожалеть о сказанном.

— Ты слышишь, что она говорит, ты слышишь? Вот что значит баловство! Вот что значит плохое воспитание и дурные компании!

Видя, что супруга не спешит вступать в бой, господин Горунеску был вынужден сам защищать свое дело.

— Запомни, дочка, простоквашу едят с сахаром, конечно, человеку свойственно ошибаться, но я не люблю, когда люди упорствуют в своих ошибках. Не знаю, откуда у тебя такие замашки. В нашем доме простоквашу всегда ели с сахаром. Мы всегда были честными людьми и никогда не зарились на чужое добро. Даже когда мы были стеснены в средствах, мы ни у кого ничего не просили.

— У каждого свой вкус, — сказала мать, желая примирить обоих. — Одни любят с сахаром, другие без сахара… У каждого человека свой вкус. Нельзя установить точные критерии. Во всех областях мнения разделяются; мне, например, не нравится Брехт.

— Что значит нельзя установить точные критерии? Ты, я вижу, ратуешь за хаос. Речь идет не о других… — рассвирепел господин Горунеску. — Что нам за дело до других? Я никогда не стремился наводить порядок в чужом доме. Речь идет о нас, речь идет о тебе…

— Почему ты молчишь, мамочка? Какого мнения ты придерживаешься? — вскипела Чирешика. — Я хочу знать, была ли ты со мной искренней.

Госпожа Горунеску с мягким лукавством нащупывала нейтральную почву.

— Я знаю, что простоквашу не следует есть свежей. Надо оставить ее на несколько дней постоять, чтобы она загустела.

— Свежая или не свежая, это уже другой вопрос.

— Здесь мама права… — вмешалась Чирешика, вспомнив, что и она ест простоквашу не сразу. — Уж в чем права, в том права…

— Глупости! — вяло промямлил господин Горунеску.

— Да, да! — горячилась Чирешика. — Я ем простоквашу с хлебом. Я не меняюсь каждый день, как другие.

— Ну и вкусы у тебя! — насупился господин Горунеску. — Простокваша с хлебом! Еще одна нелепость! Только нелепости и слышишь в этом доме! Вы опустились. А все потому, что не бываете на концертах, в театре, не заглядываете в книги!

— А что ты так удивляешься? Я ела простоквашу с хлебом, еще когда была маленькая, а ты и не знал. Теперь я замужем, и все равно ем простоквашу с хлебом.

— Так, прекрасно, прекрасно!.. — помрачнел господин Горунеску. — Вы ели простоквашу с хлебом, а мне говорили, что без хлеба… Сколько лицемерия в этом доме! В этом доме только и встретишь лицемерие.

— Брось, голубчик, не принимай так близко к сердцу.

— Если ты хладнокровна и безразлична, не требуй от меня того же. Простоквашу едят без всего! — загремел господин Горунеску. — Спроси у кого угодно! У кого угодно спроси, если считаешь меня кретином.

— Никто не считает тебя кретином. Ты любишь впадать в крайности; то ты занимаешься самоуничижением, то превозносишь себя сверх меры. Ты преувеличиваешь, милый… — мягко сказала госпожа Горунеску. — Когда мы были у госпожи Хереску, разве нас не угощали простоквашей с мамалыгой? А семейство Хереску всем внушает доверие.

— Я всегда ел простоквашу без всего, и без хлеба. С сахаром, но без хлеба! — прогремел господин Горунеску. — Я никогда не ел простоквашу с хлебом и, слава богу, совершенно здоров, ни на что не жалуюсь, никого ни о чем не прошу.

Властный тон отца и то, как он сказал, что ест простоквашу только с сахаром, напомнили Чирешике, что она окончательно замужем, живет на бульваре Магеру в здании кинотеатра Патрия, что мужа ее очень ценят на работе, что она свободная женщина и может делать все, что захочет.

— Я и теперь ем простоквашу с хлебом! — вскрикнула Чирешика, топнув кончиками туфель об пол. — И мой муж не ест пустую простоквашу, а раз он так делает, значит, так нужно.

— Успокойся, дорогой! Силой ничего не добьешься. У девочки собственные взгляды, — вступилась за дочку госпожа Горунеску. — Ведь она замужем.

Господин Горунеску сделал шаг к отступлению, но бросил на дочь взгляд, полный ненависти.

— Она учит меня, седого человека, как надо есть простоквашу.

— Я ем простоквашу так, как мне хочется. Я замужняя женщина и не позволю…

— Замолчи, Чирешика! — вмешалась перепуганная госпожа Горунеску. — Разве ты не видишь, до чего ты его довела?

Оскорбленный отец семейства удалился в свою комнату.

«Что станется с моей дочерью… Она будет изменять мужу, разведется с ним и выйдет за пьяницу».

— Ты не должна с ним спорить. Ты ведь знаешь, как он любит простоквашу.

— Мамочка, зачем ты это говоришь? А разве я не люблю простоквашу? Я ведь не отвергаю простоквашу без хлеба! С чего он это взял? Если он не ест простоквашу с хлебом, он думает, что все обязаны делать так же. Значит, мы приходим к банальному выводу, что все люди скроены на один лад. Мой муж много бывал за границей.

— Он старше тебя, и он твой отец. Он старше тебя, поэтому вполне естественно, что у него устаревшие взгляды.

— Да, что и говорить, он умирает от любви ко мне…

— Ты изменилась с тех пор, как вышла замуж.

В этом госпожа Горунеску была права. Проникнув в тайны любви, Чирешика стала смотреть на всех сверху вниз с видом победительницы и почти перестала здороваться.

— Еще бы, ведь я уже не девушка.

Этот спор, который грозил принять столь неприятный оборот, был прерван появлением прислуги, которая сообщила госпоже Горунеску, что наконец-то принесли простоквашу.

— Давай скажем папочке… — предложила госпожа Горунеску, убежденная в том, что наконец-то нашла путь к примирению. — Пойди позови его. Скажи, что принесли простоквашу. Он обрадуется. Он все-таки порядочный человек. У него злой язык, но человек он порядочный. Меня он тоже обидел.

— А почему я должна идти за ним, а не ты? Он пригласил меня специально, чтобы оскорбить?

Госпожа Горунеску тихонько подтолкнула ее к комнате мужа.

— Послушай, Чирешика. Последнее время я тебя ни о чем не просила. И в твое замужество я не вмешивалась. Я даже не удивилась, что ты сделала все, не спросив меня, словно я не мать тебе. Но теперь, пожалуйста, скажи ему, что принесли простоквашу.

Чирешика снова стала барышней Чирешикой, застенчивой и нежной, которая не засыпала, пока господин Горунеску не поцелует ее в обе щеки и не закроет одеялом до самого подбородка.