В эту же ночь поезд пришел в Новочеркасск, где раненых уже ожидали санитарные машины. Нас быстро провезли по тополевой аллее мимо собора и памятника Ермаку. Улицы в поздний час были пусты, над головой — ночное небо и яркие вечные звезды.
Таков был мой первый бой и печальное возвращение... На узкой улице машина остановилась. Над лампой виднелась вывеска: «Больница Общества донских врачей». «Еще раненые! — раздался женский голос. — Санитары, давайте носилки!»
Высокая температура держалась долго, мой организм отчаянно боролся со смертью. Наконец из раны прорвался гной и появилась надежда на возвращение к жизни. Добровольная сестра милосердия, дочь Верхов
ного главнокомандующего генерала Алексеева, Клавдия Михайловна Алексеева, была моим «ангелом-хра- нителем», дни и долгие вечера боролась она за мою жизнь. Всегда бодрая, энергичная, она не отступала перед трудностями жизни, и, глядя на нее, верилось в лучшее будущее и в конечную победу. Ее младшая сестра, Вера Михайловна, такая же идейная и целеустремленная, готовая жертвовать всем для раненого, — просиживала ночи над тяжелораненым юнкером Мальке- вичем, стараясь его спасти. Третьей добровольной сестрой нашей палаты была дочь генерала Корнилова, Наталья Лавровна. Красавица-блондинка с изумительно нежной кожей и очаровательной улыбкой, открывавшей жемчуг ровных зубов. Ее муж морской офицер, приезжал из Петербурга в Новочеркасск, чтоб взять ее с собой в Петербург, где он был преподавателем Морского училища, но она категорически отказалась, после чего их дороги разошлись. Наталья Лавровна не скрывала, что она республиканка: «Как и мой папа», — говорила она, улыбаясь. Эти ее слова приводили в ярость лежавших в нашей палате двух гардемаринов Морского училища Сербинова и Клитина, ярых монархистов, из коих один был ранен пулей в ключицу, а другой притворялся контуженым, явно не имея намерения вновь попасть под пули. Оба жаловались Клавдии Михайловне и просили ее устроить так, чтобы Наталья Лавровна за ними больше не ухаживала. (Уже тогда намечался раскол среди приехавших добровольцев, делившихся идейно на «монархистов» и «республиканцев», ожидавших приезда генерала Корнилова.)
Ростов был взят после упорного боя и появления в красном тылу добровольческих частей и пластунов из
Екатеринодара. Тридцатитысячная Красная армия панически бежала на север и северо-восток. Наша сводно-артиллерийская рота потеряла несколько человек: юнкер Баранов был убит наповал пулей в голову, от легкой раны в ногу скончался юнкер Неклюдов, блестящий доцент-юрист, идейно приехавший на Дон. Он заразился столбняком и через несколько часов умер. Умер от пулевого ранения в живот и юнкер-константи- новец Певцов. Тяжело ранены были юнкера: Мальке- вич, Газенцер и я. Было еще несколько более легко раненных юнкеров, которых отправили в другие лазареты. У новочеркасских казачьих юнкеров было около десяти убитых и несколько раненых.
Отпевание убитых юнкеров состоялось в Новочеркасском соборе. На этот раз Новочеркасск всколыхнулся. Многие осознали, что среди убитых была и своя, казачья молодежь, кроме того, дело шло о защите Дона и столицы от какой-то враждебной Дону чужой силы. Народу на похоронах было много. Генерал Алексеев произнес исключительную по силе речь, во время коей обратился в сторону лежащих в гробах: «Орлята! Где были ваши орлы, когда вы умирали?» Присутствующим в церкви казакам-фронтовикам стало не по себе...
Однажды вечером зашел ко мне в палату капитан Шаколи, сел рядом с кроватью и посмотрел мне в глаза добрым и глубоким взглядом. Я не узнал в нем строгого, требовательного начальника. Он взял мою руку и тихо сказал: «От лица службы — спасибо за все... Спасибо за пролитую кровь».
В лазарет часто приходили товарищи-юнкера, вернувшиеся после взятия Ростова снова в Платовскую гимназию, и рассказывали все последние новости. От них я узнал, что несколько юнкеров из бывших гимназистов и студентов, после боя под Ростовом, уехали тайком на север — домой. Среди уехавших был и мой гимназический товарищ. Не устояли и не поверили. По слухам, юнкерская рота должна была получить пушки и стать наконец настоящей батареей. Рассказывали и об успешных формированиях донских партизанских отрядов, большей частью из учащейся молодежи. Называли имя есаула Чернецова, творившего чудеса храбрости, главным образом на железных дорогах Донецкого бассейна.
Довелось мне увидеть в лазарете и троих глубоко уважаемых мною людей. Посетил нашу палату бывший Верховный, начальник Штаба Государя, генерал Алексеев. Очевидно, дочери ему успели подробно рассказать о раненых, ибо он обращался к каждому как к знакомому, спрашивал о здоровье, о настроении, об училище.
Старый Верховный главнокомандующий российской армии производил огромное впечатление умом, своим обращением, дружеской непринужденностью. Пришел к нам и другой герой российской армии — генерал Корнилов9. Легендарная фигура «Быховского пленника», начальника железной 48-й дивизии, беглеца из австрийского плена, создателя ударных корниловских батальонов, не могла не вызывать у меня уважения и даже преклонения. Наталья Лавровна давно уже это заметила и обещала мне привести к нам в палату своего отца. Было заметно, как она им гордится. Выйдя однажды, при помощи костылей, в коридор, я увидел перед собой человека невысокого роста в бараньем полушубке и в высокой шапке. Лицо его было загорелым и немного морщинистым от солнца и ветра. Черные, узкие, «монгольские», глаза смотрели прямо и пытливо. С первого же взгляда я узнал «Быховского пленника». Мои костыли упали на пол. Он помог мне их поднять.
«Откуда вы меня знаете? — спросил он. — Вы были под моей командой?» «Нет, — сказал я, — но ведь вас вся Россия знает!» Он улыбнулся и спросил, какого я училища, где и когда ранен. Конечно, я был счастлив, что смог поговорить с генералом Корниловым лично.
Приходил и генерал Каледин — тоже историческая личность. Генерал Каледин обошел нашу палату и разговаривал с каждым раненым. Он говорил мягким голосом и сразу же располагал к себе каким-то внутренним пониманием. Одно в нем поражало: он ни разу не улыбнулся. Атаман Дона, очевидно, смотрел дальше в будущее, чем все мы, уже тогда видел и конец Дона, и свой конец.
За время моего отсутствия в моей части произошли некоторые события. На Новый год был устроен в «Артиллерийской роте» торжественный банкет, на коем присутствовал только что прибывший в Новочеркасск генерал Марков10 — начальник «Железных стрелков». На этом банкете произошло торжественное примирение «михайлонов» и «констапупов» и вынесено решение: покончить с традиционной враждой. Пили много вина, обнимались...
Молодой генерал Марков произнес яркую и полную значения речь: «... Не надо тешить себя иллюзиями. Нам предстоит страшная борьба, и не многие увидят ее конец... Нам самим, для себя, ничего не надо!..» Помолчал и крикнул: «Да здравствует Россия!»
В этот вечер кадетская традиционная песня «Братья, все в одно моленье души русские сольем»... имела глубокий смысл, и не было никого, кто бы этого не осознал всей душой и не произнес бы внутренне клятву верности — идти до конца.
Слова генерала Маркова начали быстро оправдываться: с первых дней января 1918 года началась на Дону борьба не на жизнь, а на смерть: Совет народных комиссаров в Москве учел опасность зарождения на Дону Добровольческой армии и бросил туда сотни опытных пропагандистов и шпионов, отряды латышских стрелков и отборные отряды красногвардейцев из обеих столиц. Кроме того, углекопам-коммунистам из Донбасса было роздано оружие и дано предписание нажать на Ростов и на Таганрог. С востока поднялись рабочие из Царицына против донского атамана. С севера двигались на Новочеркасск распропагандированные казаки с фронта, в бой с гвардейской батареей. С юга двигалась на Дон оставившая турецкий фронт 39-я дивизия, разложенная большевистскими ячейками. Кроме того, для большей устойчивости прибыли отряды ЧКиз матросов, пленных венгров и китайцев.
Наши юнкера участвовали в разоружении запасных батальонов Новочеркасска, обошедшемся без крови. Артиллерийская рота была расформирована и превращена в батарею. Одно орудие взяли в Донском музее. Неизвестно, почему оно там стояло. Говорили, что его иногда брали для салютирования на похоронах отставных генералов. Это орудие, названное у нас «Первым», сыграло большую роль. Из него было произведено несколько тысяч выстрелов, и отличалось оно большой точностью боя. Второе орудие было куплено у каких-то солдат, и два орудия были захвачены вместе с лошадьми, упряжью, зарядными ящиками и телефонными аппаратами на станции «Атаман» в 40 верстах от Новочеркасска, где стоял запасный дивизион 39-й артиллерийской бригады. Юнкера произвели на станцию лихой налет, окончившийся полным успехом; при этом не было произведено ни одного выстрела и не было пролито ни капли крови.
