Все призадумались, идут молча. Народ с тротуаров наблюдает за колонной. Никто не приветствует и не благословляет идущих в первый бой, на защиту донской столицы. Вот городской собор в византийском стиле, дальше крутой спуск к вокзалу. Идет редкий снежок, из степи дует холодный ветер, небо серо и уныло.
На первом пути стоит длинный эшелон, состоящий из вагонов 3-го класса, вагоны разделены для каждого взвода. Посадка... Поезд стоит уже больше часа. Темнеет. Вагоны не освещены. Оказывается, железнодорожные бригады отказались везти поезд с юнкерами «для подавления революционного пролетариата». Некоторые машинисты сбежали, и их тщетно ищут, иные упорствуют и не поддаются никаким уговорам. Спустилась ранняя ноябрьская ночь. Все тихо сидят во мраке. Некоторые юнкера заснули. При каждом движении сталкиваются и позвякивают штыки. На платформе слышны голоса: «Передать по вагонам: есть ли среди юнкеров бывшие студенты-путейцы?» Вот когда пригодились «шпаки» и «козероги»...
После долгих поисков нашли двух студентов-путей- цев первого курса — Раскина и Фишера, юнкеров 12-го курса. Их тащат с торжеством на паровоз. Практически они, однако, весьма неопытны. Начались толчки да рывки. Вперед... назад... стоп... рывок. С полок летят винтовки и патронташи. Так долгие часы во мраке... После ряда попыток им все же удалось двинуть поезд с места. Часам к трем ночи еле-еле дотащились до станции Аксай. На платформе слышались оживленные голоса. Оказывается, на станции Аксай стояли эшелоны полковника князя Хованского и капитан Парфенова. Отряды: офицерский, юнкерский и морской-гардема- ринский были накануне отбиты с потерями от Нахичевани и теперь отошли к Аксаю, везя с собой раненых и нескольких убитых. Встреча в Аксае была невеселая. Отступившие рассказывали, что большевиков не менее тридцати тысяч и они двигаются к Новочеркасску.
От этих рассказов стало как-то не по себе. Тягостное предчувствие не давало спать. Я вышел на платформу с другими юнкерами. На платформе горел большой костер, а у костра какой-то офицер из отряда Хованского советовал вновь прибывшим строить из шпал, мешков земли и рельсов «блиндированный поезд». Времени, однако, больше не было. Прозвучал приказ: «По вагонам!» — и поезд двинулся малым ходом дальше к Нахичевани, навстречу врагу.
Рассвет, серое утро... Довольно большая станция — Кизитиринка. На станционной платформе выстроилась Юнкерская артиллерийская рота. Холодно. От бессонной ночи дрожишь и зубы выбивают барабанную дробь. От Кизитиринки верстах в десяти Нахичевань-Донс- кая, вокзал и предместья Ростова. Там — враг. Направо от станции — подъем в гору, где дома станицы Александровской, налево, под откосом, течет Дон — черная вода в белых, снежных берегах. В степи повсюду черные прогалины пахоти. Далеко видны стога сена, за которыми двигаются крошечные черные фигурки. Оттуда, а также со стороны станции Нахичевань, слышны редкие, но довольно близкие выстрелы. Впереди — заставы казачьего отряда полковника Попова.
Скоро появляется полковник Попов, высокий, чернобородый казак, здоровается с капитаном Шагали и уводит его в станционное здание на совещание. В это же время сестры милосердия приносят юнкерам хлеб и чайную колбасу. Аппетита нет, но, как-то автоматически, все же ешь. Раздается команда «Становись!» — это вышел капитан Шаколи. Взводы артиллерийской роты получили направление — расходятся рядами. Наш первый взвод идет направо от полотна, по канаве, в направлении Нахичевани.
Не прошли и полкилометра, как просвистели первые пули. Звук был высокий, нежный и не страшный. Всем стало весело. Жизнерадостный юнкер Неклюдов, из бывших доцентов, начал шутить. Никакого противника больше не видно, так как впереди гребень возвышенности, а на гребне железнодорожная будка. Чем ближе к будке, тем чаще свистят, уже не на излете, пули. Команда: «Стой!» Молодой офицер-кавказец, нас сопровождающий, идет к будке и, стоя там под градом пуль, рассматривает в бинокль противника. Его белый башлык развевается по ветру. Вот он бежит назад... Взвод разбивается по отделениям и начинает двигаться направо по улицам станицы, оставляя позади железнодорожное полотно и поезд. Первый взвод собирает - ся около двух огромных стогов сена, на другой окраине станицы.
Противник заметил, очевидно, движение на краю станицы, стрельба участилась, пули свистят непрерывно. Некоторые юнкера побледнели и жмутся к стогам, другие, наоборот, бравируют, шутят, подсмеиваясь друг над другом. Капитан Шаколи вскарабкался на большой стог соломы и установил там большую артиллерийскую трубу. Видимо, собирается командовать ротой, как батареей.
«Первый взвод! От середины по линии в цепь! Бегом!» Это нам. Сопровождающие нас пехотные офицеры командуют, и мы, уже не обращая внимания на пули, бежим вперед, перелезая невысокие станичные заборы, через огороды и фруктовые сады. Хочется, как можно скорее, увидеть противника и начать стрелять. У последних сараев перед нами открывается вид: заводы Нахичевани как на ладони. Перед заводами — густые цепи красных. Позади нас звонко бьют две трехдюймовки. «Наши — казачьи!» — кричу юнкеру Прохорову. Смотрю вперед и вижу, как облачка пристрелочной шрапнели медленно плывут над фабричной трубой. Впереди, правее, видны казаки-пулеметчики, начавшие строчить по красным; еще правее, между крайними домами, видны шинели продвигающихся юнкеров первого взвода.
В это время слышу какое-то близкое щелкание и ощущаю сильный удар, словно камнем в правый бок. Тупая боль и ощущение проникновения постороннего предмета куда-то в глубину тела. «Ранен!» — говорю Прохорову и роняю винтовку. Прохоров помогает мне подняться, и мы медленно бредем назад. Все стало как- то безразлично и серо кругом. Как во сне, вижу казаков у патронных двуколок, стоящих за домами. «Как трудно перелезать через заборы!» Подвезли арбу с соломой, куда меня и положили. На ту же арбу положили и другого раненого юнкера, михайловца Мальке- вича, поддерживавшего перебитую у плеча руку и громко стонавшего. Мы с ним были первыми ранеными юнкерской артиллерийской роты. Нас повезли на перевязочный пункт, около станции. В воздухе низко что-то прошуршало, и впереди, совсем близко, раздался взрыв. То канонерская лодка «Колхида» открыла с Дона огонь по расположению нашего отряда. Передовой перевязочный пункт находился на железнодорожной будке, близ Аксая, почти на линии ружейного огня и под обстрелом «Колхиды». В будке работали лишь две молоденьких сестры и студент-санитар. Раненых в будке было только трое: юнкер Малькевич, я и юнкер из казачьего Новочеркасского училища. Других раненых везли, очевидно, прямо на Аксай. Казачий юнкер был тяжело ранен: пуля вошла в плечо и вышла около позвоночника в нижней части спины. Раненый стонал и обливался кровью. Перевязка тотчас же намокала. Сестры от него не отходили. Стонал и юнкер Малькевич. Сестры все внимание обращали на стонущих, а меня принимали за легкораненого, и когда, уже под вечер, пришла из Аксая повозка, в нее уложили Малькевича и юнкера-казака. Сестры говорили, что впереди никого из наших нет и красные близко. Они ушли вместе с повозкой, сказав, что пришлют повозку и за мной. Остался лишь санитар-студент.
Пришла ночь, а повозки все не было. У меня начался сильный жар. Студент предложил идти на станцию
пешком, так как дальше оставаться было опасно. Мы пошли по шпалам обнявшись. Слепое ранение в бок почти не причиняло мне боли, но в жару я все время говорил. Трудно сказать, сколько времени мы шли, но мы добрались до станции Кизитиринка. В зале станции сидели и лежали какие-то казаки с винтовками, не то отступившие, не то пришедшие на поддержку. Тут стало известно, что наше наступление на Нахичевань отбито красными. Через некоторое время какие-то люди подняли меня и положили прямо на пропитанную навозом солому в вагон. Но просто лежать было уже хорошо.
Теплушка долго прыгала по стрелкам взад и вперед и наконец остановилась. Дверь распахнулась, ворвался свет. «Аксай! — крикнул кто-то. — В санитарный поезд!» Меня опять подняли и понесли. В санитарном поезде уже было светло, тепло и уютно. На время пришло забытье.
