Не прочитав Нортропа Фрая[4], Вы не много потеряли, а может, и вообще ничего. Я тоже, собственно, почти ничего о нем не знаю, – это очень почтенная фигура, но и слишком старосветский способ мышления. В гуманитарный науках, дорогой Пан, будущее принадлежит другим умам: точным. Образованным математически. Так я, по крайней мере, считаю. В ближайший вторник я начинаю в Крак[овском] университете лекции на Факультете Философии – «Теоретико-познавательные основы будущих исследований». Впрочем, – масса работы. А если Вы сможете что-нибудь узнать об этой возможной новой повести Стругацких – буду благодарен за известие.
Очень сердечно
Станислав Лем
2 января 1975, Краков
Дорогой Пан,
хоть я и писал Вам всего лишь 3 дня назад, пишу снова, так как забыл в том письме попросить Вас ответить на вопрос, касающийся «Пикника» Стругацких.
В одном из своих предыдущих писем Вы заметили, что Стр. склоняются к серьезному поиску в своих произведениях «рецепта избавления», и что такой рецепт, в частности, можно найти в окончании «Пикника». Я не обратил тогда внимания на этот фрагмент Вашего письма и снова вернулся к нему только сейчас, когда переписывался через океан с проф. Сувиным по теме всего творчества Стругацких. Так что я и повесть перечитал в последнее время, изданную теперь на польском языке, но, как и при чтении русского оригинала, я ни на секунду не в состоянии серьезно принять то, что роится в голове героя, того «сталкера», о «Золотом Шаре», а именно то, будто бы этот шар на самом деле «может исполнять любые желания». Я совершенно непроизвольно посчитал это очень жестокой насмешкой, вытекающей из непонимания людьми (всеми вообще) натуры объектов, оставленных в «Зоне» неведомыми «пришельцами». Неужели это было моей ошибкой, то есть – неужели настоящим намерением Струг. было желание серьезного отношения к «Золотому Шару» как к «аппарату, исполняющему желания»? Если посмотреть с такой точки зрения, то вся повесть меняет смысл и структуру и превращается в научно-фантастическую версию очень старого мотива народных сказок, в котором герой resp. герои разыскивают некий объект, наделяющий чрезвычайной властью (например, – исполнением желаний), но по дороге к этой находке они должны преодолеть серию сложных препятствий. При таком «сказочно-структурном» подходе все, что оставили в «зонах» космические пришельцы, оказывается попросту системой таких барьеров, препятствий (воистину смертельно опасных), которые нужно осилить, иначе говоря, прохождение людей к «Золотому Шару», как к исполняющему желания «аппарату», они усложнили серией испытаний, которые люди прежде должны пройти. Однако повесть, если ее ТАК понимать, естественно, утрачивает познавательные ценности натуралистического типа (в понимании философии натурализма) и становится всего лишь сказочным произведением с неким аллегорическим содержанием.
Конечно, не важно, как именно Я прочитал эту повесть. Важным мне представляется то, что намеревались сделать авторы, и что Вы, бывая с ними в контакте, можете сказать на эту тему. Я слышал раньше от Вас, что первоначально, то есть в неопубликованной версии, окончание «Пикника» было совершенно ДРУГИМ, нежели теперешнее. А Вы не могли бы сказать, каким было это окончание? В конце концов, та версия, к которой подталкивает Ваше мимолетное замечание в вышеупомянутом письме (о том, что финал «Пикника» ТАКЖЕ является попыткой показать «рецепт избавления»), попросту не умещается у меня в голове как версия, которую хоть на мгновение можно было бы принять всерьез. Этим я хочу сказать, что подобное замысловатое несходство того, что люди думают о «контакте с иной цивилизацией», и того, что этот контакт представляет собой de facto, – представляется мне допустимой гипотезой на внелитературном пространстве (то есть, что на самом деле если не дословный ход событий «Пикника», то ТИП отношений между «пришельцами» и людьми, показанный в этом произведении, мог бы осуществиться в реальном мире). ЗАТО совершенно невозможной, то есть выходящей за пределы окончательного правдоподобия в гипотетических размышлениях о «контакте» мне представляется концепция «устройства для исполнения желаний», поскольку НИ В ОДНОЙ натуралистической версии мира эту концепцию разместить нельзя. Ведь это замаскированный «фантастической научностью» переход от гипотез, хотя микроскопически правдоподобных, к мышлению типично мифически-сказочному!
Буду весьма Вам обязан за рассеяние этих моих сомнений!
С сердечными новогодними поздравлениями
Станислав Лем
10 января 1985, Вена
Дорогой Рафаил[5],
мы только что вернулись из Польши, и отвечаю на Ваше письмо с благодарностью за присланный номер журнала «22» с окончанием «Провокации». Перевод показался мне безупречным, и именно потому я ничего о нем не написал. А вот статья Майи Каганской[6] вызвала у меня весьма принципиальные сомнения, поскольку это, в значительной части, анаграммно-лексиграфический анализ, из которого вовсе не вытекает, якобы обсуждаемое творчество содержит какую-то скрытую и заслуживающую внимания проблематику, зато вытекает, что – в соответствии с намерениями, но кто знает, может, и без сознательных намерений авторов, – некоторые фамилии, явления и обороты как бы содержат скрытый указатель, знаменующий их «еврейскость» (например, что-то происходит от «Шма» как в «Шма Исраэль» и т. п.).
Стругацкие пишут сейчас продолжение гигантского романа об «Экселенце», о «Странниках» и т. п., который печатается с продолжением в «Знание – сила», – мой австрийский агент достал пару номеров, и мне это показалось малостоящим. Конечно, с такими обесценивающими суждениями следует всегда быть осторожным, но мне это чрезвычайно не понравилось. В частности, это не вызвало ни такого интереса, ни таких эмоций, как «Пикник на обочине». «Пикник», на мой взгляд, это все-таки их лучший роман. Если же куда-то пакуется так называемая «еврейская проблематика» как в «Гадких лебедях», то это, скорее, лишь ухудшает произведение. А если вставляются какие-то исковерканные отдельные слова, свидетельствующие о некосмических вопросах (потому что я не считаю семитско-антисемитскую проблему Космической), то вытаскивание таких вещей представляется мне ловлей блох. Ну что, собственно, вытекает из этого в художественном, или мировоззренческом, или идеологическом отношении? Я знаю, что писатели иногда имеют склонность именно к такой «зашифрованной» упаковке каких-нибудь комплексов или ненавистных особ, их фамилий, в пишущиеся книги, и иногда критике удается такие шифры взломать. Однако для творческо-художественного веса произведений такие вкрапления не имеют, как правило, никакого значения, я пишу об этом, потому что сам сделал нечто подобное в «Гласе Господа», но тот, чью «англифицированную» фамилию я туда вставил, уже умер, и вопрос исчерпан как бы совершенно окончательно. Мне кажется, что Каганская в состоянии писать ГОРАЗДО более важные в проблемном отношении тексты.
Впрочем, может, я что-то не разглядел, потому что читал второпях.
Ситуация Вашей группы воистину трагическая, и я, как мало кто другой, могу понять эту ситуацию. В настоящее время в Польше происходит тихое бескровное избиение литературы, лишенное всяческих идеологических установок, как никогда, – речь идет попросту о том, кто готов вступить в новый Союз Литераторов, а кто не хочет, – это единственный критерий. Я принадлежу к исключению по причине мировой известности. Но в принципе эти «новые» – это подонки, импотенты и всякого рода мерзавцы; у издателей возникают проблемы, потому что эти разрекламированные идиоты не в состоянии написать даже самые убогие книги так, чтобы заполнить издательские планы, поэтому выпускают больше переводов и классики. Нужно было основать специальный фонд материальной помощи для большинства наилучших авторов, поскольку им не на что жить, так как их не издают, но не так, как при Сталине, НИКОМУ не говорят, что его НЕ будут печатать, а всегда официально речь идет об «отсутствии бумаги» и других «объективных трудностях». Если смотреть на полки в книжных магазинах и ярмарках, создается впечатление, что 70% литературы вымерло: как видим, теперь не нужны газовые камеры, чтобы прикончить культуру, а в ней литературу (так как под репрессии попали не только беллетристы, конечно, обильные потери наблюдаются и в науке, в гуманитарных областях и т. п.).
