Под прикрытием непогоды, грабители вошли и ушли. На ковре лежали осколки стекла, пятна грязи покрывали мокрый пол, а стеклянные дверцы пустого шкафа были разбиты. Макси тоже не сидел на столе. Очевидно, грабители смели дорогого малыша Макси вместе с монетами.

Голубые часы с безразличным взглядом убедили Оуэна, что было десять часов вечера. Он слегка потряс их и снова попробовал крутить ручку, удивляясь, почему ее заело. Он смог сдвинуть минутную стрелку назад, но только на пятнадцать секунд. Это привело лишь к тому, что библиотека опять погрузилась в темноту, а «Скифская сюита» отмоталась назад на десяток тактов.

Оуэн терпеливо включил лампу еще раз и обратился к часам.

— Итак, ты не поворачиваешься больше, чем на двенадцать часов, — задумчиво сказал он. — Почему?

ЗАТЕМ ТО, что доктор Краффт заметил во время одного из завтраков сегодня утром, вернулось к Оуэну из бесконечного далека.

«Якорь, — сказал доктор Краффт, — казалось, он качается туда-сюда, как маятник. Конечно, он не может повернуться больше чем на двенадцать часов».

— Якорь? — снова встряхнув часы, потребовал Оуэн. — Ты якорь? Маятник? И двенадцать часов — твой предел, да?

От холодного ветра из окна Оуэн задрожал. Он неуверенно оглядел ограбленную библиотеку. Ему не удастся предотвратить ограбление, если он не вернется назад во времени дальше, чем часы, казалось, хотят или могут сделать. Кроме того, если Оуэна найдут тут, то за дядей Эдмундом не станется обвинить в краже его.

Он немного подергал стрелки часов. До этого времени у Оуэна не было возможности экспериментировать. Если промотать стрелки вперед, используя другую ручку, переместиться ли он в будущее, обратно в завтрашнее утро?

Нет. Он прокрутил стрелки вперед, но ничего не произошло. Дождь все еще заливался в библиотеку через разбитое окно. Прокофьев не пропустил ни одной ноты. Даже если бы не было грозы, грабители могли вломиться незамеченными, подумал Оуэн и угрюмо вышел из обворованной библиотеки.

С какой-то безнадежностью в душе, Оуэн поднялся в свою спальню, думая о том, что же он там найдет. Постель была недавно застлана. На прикроватном столике ничего не стояло, даже стакана пива. Вполне естественно, ведь доктор Краффт не приносил пива почти до десяти сорока прошлой ночи... прошлой? Или этой?

— Это, — подумал Оуэн, — называется проблемой Данна[2]. Если вам нужно Второе Время, чтобы измерить Первое, то вам понадобится новый язык, чтобы описать эти действия.

Сверкнула молния, и за окном появился возродившийся кипарис, отважно занявший место на краю скалы.

— Кипарис бессмертный, — простонав, сказал Оуэн. — О, нет, только не опять!

Он взглянул на черное небо вверху, словно ожидая увидеть корпус странно выглядящей шхуны, зависшей в воздухе, и тревожно подумал, что трое людей не могли видеть один и тот же сон по чистой случайности. И это был тот же самый сон.

ПИТЕР с унынием оглядел комнату. Что дальше? Назад он, очевидно, пойти не мог. Двигаться вперед казалось единственным вариантом, и, видимо, все должно было происходить обычным поминутным ходом обычной жизни. Так что ему предстояло прожить вечер, сон (будет ли он точно таким же, если предположить, что Оуэн вообще заснет?), последующий завтрак, прибытие Игана, дядин мстительный звонок в «Метро» и окончательная потеря «Леди Пантагрюэль».

Обязаны ли все события происходить точно так же, как и прежде, или прошлое можно изменить? Конечно, можно. Оуэн уже сделал это. Изначально он не спускался в библиотеку в десять вечера. Но как насчет самого важного? Он не очень-то преуспел, пытаясь предотвратить конфликт между дядей Эдмундом и Иганом.

Сверкнула молния, и обреченный кипарис на краю скалы печально взмахнул ветвями. Через десять минут, — Оуэн глянул на часы, — в несчастное дерево снова ударит разряд. А минут через восемь с пивом войдет доктор Краффт и спросит про Макси.

Краффт был тем, кто нужен Оуэну. Если кто и сможет объяснить эту чертовщину, то только он. И, вероятно, даже придумать решение, но, — Оуэн вздохнул, — доктор не поверит ему. Прошлой ночью, — этой ночью, — Оуэн пытался продемонстрировать доказательство, которое бы привлекло внимание ученого, но это оказалось невозможным. По крайней мере, пока все необходимые воспоминания автоматически стираются из головы Краффта.

— А вы, черт возьми, что, — снова встряхнув часы, сказал Оуэн и в тот же самый момент вспомнил Безумного Шляпника.

На секунду к нему пришло совершенно ясное и ужасное ощущение, что часы в его руке были теми же часами, что доставал из кармана Безумный Шляпник и много раз тряс их, узнавая, какой сейчас день месяца. «Если бы вы оставались со Временем в дружеских отношениях», — говорил Безумный Шляпник, а он, наверняка, хорошо разбирался в этом предмете, — «то сделали бы с часами почти все, что захотели». Масло, — лучшее сливочное масло — остановило те конкретные часы. Смазка.

— Так вот что со мной случилось? — спросил Оуэн воздух. — Когда я... выпил... из этой штуки? Какая-то смазка, сделавшая меня свободным от трения времени? Но откуда она взялась? И что такое эти часы?

Затем Оуэн подумал о трех снах, о шхуне в форме деревянного башмака и рыбаках, измеряющих глубину времен, раскачивая якорь, закрепленный на... чем? Этих часах? Нечто в форме часов, выглядящее в глубине, как что-то обычное, но совсем не являющееся часами, чтобы не пугать рыбу.

— Это, — внезапно испугавшись, подумал Оуэн, — может быть опасно. Мне нужно поговорить с доктором Краффтом!

— Почему бы не взять пива, подумал я, — объявил старый джентльмен, держа пенящийся стакан, и, безмятежно улыбаясь, остановился в дверях. — Затем я подумал о молодом человеке, собирающемся спать... Что случилось, Питер? Еще не ложишься?

— Доктор Краффт, мне надо с вами поговорить! — Оуэн взял у него стакан пива и пододвинул стул. — Пожалуйста, садитесь. Послушайте, доктор. Это касается путешествий во времени. Хочу сказать, что-то произошло. Дело в том, что мне надо доказать вам, что путешествия во времени возможны.

— Ты хочешь доказать мне, что путешествия во времени возможны? — удивившись, изумленно спросил старик. — Как ты думаешь, почему я посвятил большую часть жизни изучению всего, что связано со временем? Нет, Питер, это мило с твоей стороны, но тебе не нужно доказывать это мне. Ты правильно догадался, мой мальчик, — я и так в этом убежден.

— Вы не понимаете, — горячо сказал Оуэн. — Смотрите — сейчас ровно десять тридцать восемь, так?

— Да, все верно. Почему ты носишься с этими часами, как с писаной торбой?

— Неважно. Видите, за террасой, на краю скалы, стоит кипарис? Ну вот, ровно через три минуты в это дерево попадет молния, и оно рухнет в океан.

— А, я понял, — неожиданно спокойно прошептал доктор Краффт, — так, говоришь, через три минуты?

— Вас это не удивляет?

— После многих лет опытов с вещими снами? — раздраженно спросил Краффт. — Нет, я совсем не удивлен. Тебе приснилось, что в дерево ударит молния, да? Так. Значит, я запишу это.

— Мне это не приснилось! — прокричал Оуэн. — Это случилось. Я видел, как это происходило. Я видел это снова и снова.

— Повторяющийся сон? Как правило, это самое интересное из всего.

— Каждую ночь, в десять сорок в кипарис бьет молния, — уже отчаявшись, тихо сказал Оуэн. — Никому нет до этого дела. Никому, кроме меня.

— Мне есть дело, Питер, — ободряюще сказал доктор Краффт. — Видишь, я сделал про это запись. В десять сорок мы поглядим. В следующей книге, я, возможно, сделаю сноску на это. Но всему свой черед.

— Всему свой черед, — прошептал Оуэн и гулко засмеялся.