- Чтоб ты жил, Валун.

- Живи тоже, Любимчик, - ответил старик, не поднимая головы, потом помолчал и добавил, - рано не спишь сегодня.

- Иду проведать девочек, Валун. Они еще работают. Сегодня длинная ночь.

- Да, длинная ночь, большие игры, немного монет крысам, как я. Но ты идешь не из дома. Твой дом в другой стороне.

- Ты прав, Валун, мой дом в другой стороне. У меня были дела в Блоке.

- Хорошо, не пытаешься обмануть.

Жека почтительно молчал.

- Как твой биз, Любимчик?

- Мой биз живет, батя.

- Ты давно не приводил мне новых девочек.

- Мне хватает тех, что есть, Валун.

- Марго исчезла, Устрица заразилась, а крошка Лили раскрасила кровью своих вен камни Пустоши.

- Крошка Лили все равно была еще слишком мала для игры.

- Твой биз болеет, парень, - нищий вскинул голову и посмотрел Любимчику прямо в глаза. Взгляд его был, как осколок льда.

Жека выдержал этот взгляд. Он не испытал не только страха, но даже легкого беспокойства. Его лицо, смазливое и еще молодое, но уже заметно поношенное, лицо сутенера, оставалось спокойно, как и его душа. Он с удивлением обнаружил, что не испытывает к Валуну ни обычного восхищения ученика, ни столь же обычного парализующего страха. "Наверное, я стал взрослым", - подумал он, успокаивая себя. И все же, в глубине души, эта внезапная перемена в себе пугала его даже больше, чем привычный панический ужас перед батей.

- А ты изменился, парень, - проговорил Валун, все так же глядя ему в глаза.

- Я в порядке, батя.

Старик еще некоторое время неотрывно смотрел в глаза Любимчика, потом вдруг уронил голову, как бы вспомнив о своих медяках, и бросил:

- Через неделю!

Жека спокойно воспринял назначенный срок.

- Чтоб ты жил, Валун.

- Живи тоже, парень.

Любимчик двинулся дальше, постепенно выбираясь из диких пространств Пустоши и приближаясь к местам, где располагались действующие еще фабрики и жмущиеся к ним рабочие предместья. Два мира плавно переходили один в другой. В одном мире рыхлой массой лежал нижний пласт социума: разнорабочие, гостарбайтеры, инвалиды, те, кто мог сводить концы с концами и платить убогие налоги, мог предъявить патрулю документы и ответить на его вопросы. В другом мире невидимой россыпью таились те, кому общество отказывало в праве на существование, те, кого в честь места их обитания иногда называли "пустынниками". Чистые горожане говорили о них языком романтических легенд, в которых грязь и мерзость выглядела возвышенно и загадочно, либо языком страшилок, в которых кошмары действительности были приуменьшены и обретали некий смысл. Жители предместий знали о Пустоши побольше. Они говорили о пустынниках с превосходством обывателя, но для многих из них Пустошь была последним приютом, если, спасите Боги, случится потерять работу или вдруг подведет какая-нибудь важная деталь в собственном теле. Она была и последним шансом, если тянуть унылую лямку станет невмоготу. Иные из работяг, особенно подвыпив, любили говорить о своей дружбе с героями Пустоши: Косым, Сколом, а то и самим Валуном. Но все эти разговоры были пустым трепом, хотя бы потому, что на Пустоши не знали слова "дружба".

Четкой границы между рабочими кварталами и Пустошью не было, но если бы кто-то взялся ее провести, бар "Коврига" с Жестяной улицы оказался бы точно на ней.

Над входом еще можно было разглядеть изображение античной колесницы, запряженной четверкой лошадей, из чего явствовало, что когда-то бар носил другое название. Но окрестных жителей больше устраивало нынешнее. В этом месте Пустошь общалась с предместьем, заключая сделки, предлагая недорого запретные развлечения, сбывая краденное и планируя набеги во внешний мир.

Выйдя на Жестяную улицу из закоулков между гаражами и сараями Любимчик обнаружил, что, несмотря на неурочный час, он здесь не один. Да они и не таились. Семь теней в утреннем сумраке развернулись, перегораживая проход. Один вышел вперед, держа у плеча самодельную биту, выструганную из ножки стола:

- Что ночью гуляешь, фраер?

Они даже не пытались его окружить. Это не была засада, это не были грабители. Обычная шпана, нанюхавшаяся "белой сажи" - вытяжки из суставной смазки. Юность предместья.

Жека поднял руку и в пальцах его оказалась зажатая в щепоть отточенная по краям монета. Еще три таких же он прижимал двумя пальцами к ладони.

- Уже утро, бэби! - неуловимое движение кисти, и монета, коротко свистнув, вонзилась в твердое дерево биты. В руке у Любимчика осталось еще три, и она из них уже была готова к новому броску.

- Вира-майна... - прошептал старший, трезвея на глазах, - Да это никак Любимчик... Чтоб ты жил, Любимчик Жека!

- Чтоб ты жил, Любимчик Жека! - эхом повторили остальные.

- Кто такие?

- Мы? - переспросил главарь, - Я Шпуля. Акира Шпуля. А это мои "Ткачи".

Любимчик был ему почти ровесником, но из глаз его ясно смотрела смерь. Жутко было называть себя перед этими смертельно спокойным парнем, страшно было брать на себя ответственность за всю команду, но только так можно было стать главарем. И только так можно было им остаться.

- Писку приводи, - проговорил Жека негромко.

- А? Да, сейчас! - Шпуля не без труда выковырял отточенную монету из дерева и протянул ее сутенеру, - Ты прости нас, Любимчик Жека, за глупость.

Любимчик оглядел притихшую компанию и вынес вердикт:

- За глупость с вас по десятке.

Шпана судорожно зашарила по карманам.

Когда Жека, милостиво приняв дань, удалился в направлении "Ковриги", Шпуля вздохнул с облегчением и полез за сигаретами.

- Блин, пить охота. У кого-нибудь вода есть?

Ему подали пластиковую бутыль с мутноватой водой. "Ткачи" знали, что после "белой сажи" всегда мучает жажда. Самый молодой спросил:

- А кто это?

- Ты что, Сопля, это же Любимчик Жека, шмаровоз. Он пустынник.

- Вира-майна, - повторил Сопля, впервые видевший обитателя Пустоши так близко, - Вот бы научиться так монеты кидать.

Он вытащил из кармана монету и попытался крутить ее между пальцами, но нетвердые после стимулятора руки его подвели. Монета выскользнула, и пытаясь ее поднять, Сопля уронил и арматурный прут, который держал зажатым под мышкой. "Ткачи" заржали.

- Зачем тебе? - спросил долговязый подросток, когда смех затих.

- А то не знаешь, Фитиль? Я бы Костолома "Плутона" замочил. Ка-а-ак зафигачил бы ему прямо в глаз. Или в брюхо. Он же моего брательника изувечил.

- К Костолому у каждого из нас счетик есть. Доберемся мы до него, зуб дам, доберемся. Потому что мы ткачи, - на последнем слове Шпуля возвысил голос, и все, вскинув кулаки, хором гаркнули:

- Вау!!!

- А "Плутоны" лохи. Они бы здесь все остались, потому что пустынников даже в лицо не знают. Потому и боятся на промысел ходить. Гуляют на деньги своих мамочек. Лохи.

- Как он так писку метнул... - не мог успокоиться Сопля, правда упражняться больше не пробовал.

- В эту школу, Сопля, без экзаменов берут. Только поздновато тебе туда идти. На Пустоши, знаешь как, берут десять малышей, совсем мелких и велят, к примеру, монеты в цель кидать. Кто хуже кидает - того на фарш. И так пока один не останется.

- Врешь ты все, бугор, - с одобрением сказал долговязый Фитиль.

- Вру - не вру, а правды никто не знает, - по-взрослому рассудительно завернул Шпуля, - у каждого пустынника, говорят, три таких фокуса есть. Первый - пацанов, вроде нас, пугать. Второй для серьезной драки. А третий на самый крайний случай. И у кого какие фокусы никто, кроме паханов не знает. А может и врут все.

Он опять приложился к бутыли и передал ее по кругу:

- Хорошо, денег хватило, а то бы на счетчик поставил. Ладно, по хатам пора.

* * *

Снаружи уже уверенно вступило в свои права утро, в "Ковриге" же царил вечный вечер. Посетителей почти не было. Из девочек тоже остались только самые стойкие. Роза, Лягушонок и Лань сидели за дальним столиком, поглядывая на пару угрюмых парней, занятых серьезной беседой. Был шанс, что покончив с делами ребята захотят развлечься.