– Майя, – прошептал он. Я затянулась, не закашлявшись. Он дал мне сделать три затяжки, а потом снова поцеловал. Я курила травку и целовалась всего в нескольких метрах от родителей.

Что я могла сказать полицейской? Что он был моим бойфрендом? Или бывшим бойфрендом? Они бы все равно ничего не поняли.

Он часто надевал на меня наушники и включал любимую музыку отца, а потом начинал целовать меня, гладить, обнимать, не мог от меня оторваться, не мог разжать объятий, не мог меня отпустить.

Был ли он моим бойфрендом? Этот вопрос не нуждается в ответе.

– Я сказала ему, что больше не могу, – прошептала я едва слышно. – Что это должно закончиться.

Ведь именно это я и сказала на нашей последней прогулке? Или только подумала? Would you carry a razor, just in case, in case of depression?

Не помню, смотрела ли тетка с перманентом на меня, но помню, что ее речь замедлилась.

– Майя, ты же понимаешь, что тебе уже исполнилось восемнадцать и ты считаешься совершеннолетней?

Я кивнула, хотя это было бессмысленно. Она прекрасно знала, сколько мне лет.

– Молодых людей редко подвергают полной изоляции, какой мы подвергли тебя. Но ты же понимаешь, что это не просто так, что у нас были на то серьезные причины, и дело не только в том, что ты встречалась с парнем, который совершил преступление… с Себастианом… что у нас есть все основания подозревать…

Я кивнула. Сандер выпрямил спину.

– Что вы имеете в виду?

– Я поясню позже, когда мы обработаем все материалы. Но сейчас я прошу тебя рассказать нам всю правду. Так будет лучше для тебя. И мне кажется, тебе есть что нам рассказать.

Я инстинктивно кивнула, но тут же пожалела об этом и покачала головой. Сандер был напряжен как струна.

– И мы рассматриваем тебя как подозреваемую.

Наконец, впервые с начала допроса она заговорила по существу.

– И есть еще кое-что, что ты должна знать. Это касается того, что случилось до того, как вы с Себастианом уехали в школу. С отцом Себастиана. Хочешь поговорить с адвокатом? Мы можем сделать перерыв.

Я покачала головой.

– Уверена, что не хочешь поговорить с адвокатом, Майя?

– Нет, – покачала я головой.

К чему она клонит?

И тогда она рассказала, что Себастиан сделал до того, как я пришла к нему, чтобы вместе поехать в школу. Она говорила и говорила. Рот шевелился. Она задавала вопросы. Но я ничего не сказала. Я открыла рот, и оттуда вырвался он. Крик. И ничего больше. Только крик. Я кричала и не могла остановиться.

Я кричала, пока горло не начало гореть, а тело не перестало меня слушаться. Спустя тридцать два часа после событий в классе я наконец заснула. Достаточно было нервного срыва, врача в белом халате и укола в вену. Но спала я недолго. И проснулась с гудящей от музыки и неразборчивых слов головой.

Я огляделась по сторонам. Я была не в моей комнате, я была в изоляторе. Нет, я не знала, как выглядит изолятор, но при виде этого помещения никаких сомнений по его поводу у меня не возникло. Под постоянным наблюдением – так это называется. В помещении не было ни окна, ни кровати, только резиновый матрас на полу рядом со сточным отверстием для отправления естественных потребностей.

Они думали, что меня будет тошнить. На одной из стен висело мутное зеркало. Я старалась не смотреться в него, потому что знала, что они сидят за ним и следят за мной, как за рыбой в аквариуме.

Вместо этого я уставилась в потолок и ждала, что он обрушится на меня или размякнет как простокваша, разойдется посередине, из щели высунется рука и утянет меня за собой вверх.

Смертельно боятся. Я видела страх у них на лицах. Их дочь убийца. Она все это заслужила. Почему она не умерла? Лучше бы она умерла.

Мама с папой живы?

Теперь я понимала, почему полицейские так странно отреагировали на этот вопрос.

Обычно я сентиментальна. Я плачу в кино, или когда вижу рекламные ролики с симпатичными младенцами, или когда кто-то так хорошо поет в передаче «Голос», что жюри заходится аплодисментами от восторга и удивления. Сейчас, сейчас начинается твоя новая жизнь, говорят они. Я плачу, когда кто-то просто так мил со мной, без особой на то причины. Я плачу, когда злюсь, и не могу объяснить причину злости.

Фильм плохо кончился? Я плачу. Хорошо кончился? Я плачу. Такова моя натура. Но тогда я не плакала. Слезами горю не поможешь. Рыдать бесполезно. Плохой конец расстраивает только когда кажется несправедливым, когда могла бы быть альтернатива. Но если другого варианта не было, то и рыдать бесполезно.

Я не верила, что смогу заснуть. Думала, что так и буду лежать на этом матрасе целую вечность. Аквариумная рыбка, выброшенная на пол. Внезапно я почувствовала, что вся мокрая от пота. Мокрая насквозь. Волосы тоже были мокрые. Меня бил озноб. Ладони окоченели. Но там не было одеяла, чтобы укрыться. Меня трясло все сильнее. Кожа чесалась. Голова тоже. И ладони.

И я посмотрела на зеркальную стену. Я знала, что за ней люди. Я чувствовала, как они смотрят на меня. Смотрят на аквариум, в котором я плаваю брюхом вверх. На уроках религиоведения мы говорили о сумасшедшем датском художнике, который выставил в музее золотых рыбок. Десять золотых рыбок в миксерах. И посетители могли, по своему желанию, нажать кнопку «старт» и включить миксер. Дззз. Одна секунда – и смузи «Золотая рыбка» готов.

Снимают ли меня на камеру? Разумеется. Нужно ли им говорить, что они следят за мной? Нет. Они ничего у меня не спрашивали, когда раздевали меня, кололи иглами, пичкали таблетками. Я смотрела на стену с широко раскрытыми глазами. Люди были вокруг меня. Они будут открывать и закрывать двери. Я буду забывать их, вспоминать их. Они будут подходить и трогать меня. Дзззз.

О каком сне может идти речь? Разве может одна маленькая белая таблетка заставить меня расслабиться? Один укол? Никогда. Я не могу рисковать. Стоит мне закрыть глаза, как все вернется. Полиция хотела, чтобы я им все рассказала. Потом они сообщили, что Клаес мертв. Себастиан застрелил его первым. Когда я пришла к ним домой в то утро, Клаес Фагерман уже лежал мертвый на полу в кухне.

– Что ты думала о Клаесе, Майя? Что он тебе сделал? Что ты думала о том, что он тебе сделал? Можешь рассказать нам, что ты сказала Себастиану о его отце, Майя? Можем мы поговорить о том, что ты написала Себастиану накануне? Вот почему они задавали все эти вопросы. Они сказали, что мы с Себастианом решили, что его отец должен умереть. И другие тоже. Почему они должны были умереть. Майя?

Они сказали, что мы с Себастианом приняли решение умереть вместе, но я не решилась. Они сказали, что страх смерти – это нормально.

– Ты испугалась, когда поняла, что это конец? Да, Майя?

Я даже не знала, где начало. И вот я лежу в камере, где за мной следят невидимые мне люди. И это еще не конец.

В начале того, что можно назвать началом, мы с Себастианом зависали в бассейне. Бассейн находился в западном крыле. Там же располагалась вечно пустовавшая комната для гостей. Двуспальная кровать всегда была застелена свежими прохладными простынями. И в бассейне динамики были повсюду – на потолке, во всех углах, внизу на уровне пола. Самый лучший звук был в бассейне. Музыка заглушала слабое жужжание очистительной системы. Мы ставили одни и те же песни. Любимые песни Себастиана. Мои любимые. Наши. Музыка поглощала нас, делала своей частью.

Интересно, что было в этом шприце, думала я, чувствуя, как тело немеет. В голове жужжало и трещало, как в плохом радио, когда постоянно крутишь тумблер, переключая станции. Сначала треск, потом звук. Белый шум. Звук. Белый шум. Звук.

Клаес ненавидел наркоманов, так он говорил. Но это была только одна из причин его ненависти к Себастиану.

Я гладила обитую мягким стену камеры и думала о том, что было вечность назад. Я потеряла счет времени. Да, вечером накануне я приняла кое-что, я была под кайфом, я нервничала, мне было страшно. Клаес был отвратителен. Я ненавидела его. Он плохо обращался со мной, плохо обращался с Себастианом. Кто-то должен был сказать Себастиану, что у его отца не все в порядке с головой. Не все в порядке с головой, так я и сказала Себастиану. И он сделал то, что сделал.