Он схватил меня за волосы и откинул мою голову, чтобы я посмотрела ему в глаза.

— И ты будь осторожна, Вивиан, — хрипло произнёс он. — Терпение не моя добродетель.

Я не нуждалась в его терпении или милосердии. Я сама пришла в его постель.

Я обняла его голову руками, отстраняя от себя, пытаясь рассмотреть его, чтобы запомнить, каким был мой мужчина, когда я ещё любила его.

Капли пота стекали по лицу Артура и падали на подушку и мне на грудь. Наши тела вновь столкнулись со звуком удара; бедра мои болели от его пальцев и непрерывных толчков. Его напор оставался безжалостным. Он раскинул мои руки, ухватив за запястья. Теперь я была прикована к постели, подобно Прометею на его одинокой скале, мучимая любовью, которую не была способна принять целиком. Мои ступни упирались в его плечи, я смотрела на него снизу, и он казался мне огромным.

Я сеяла искры и получила своё пламя.

Артур потянул меня к себе, я вскрикнула, он зажал мне рот губами, но это был вовсе не поцелуй, а ещё одно нападение. Затем он подхватил меня под живот, вынуждая повернуться к нему спиной, и поставил на четвереньки.

Артур Пендрагон не был тем мужчиной, чью жажду можно было легко утолить.

Мы терзали друг друга всю ночь. Наутро, когда я пришла в себя, лёжа головой у него на груди, а наши взмокшие тела были всё ещё плотно прижаты одно к другому, бедро к бедру, Артур вдруг сказал:

— Будь мне другом, Вивиан. Не врагом.

Его голос немного дрожал, глаза были закрыты.

Я чувствовала себя разбитой, сытой, по-хорошему пустой. Возле самого моего уха с противоестественной разрежённостью и силой билось его сердце. Я любила это сердце больше, чем своё.

И теперь, когда Мерлин говорил мне о бесстрастности, всё у меня внутри дрожало от клокочущего смеха.

Я потянулась к нему и медленным движением приложила ладони к его лицу с обеих сторон.

— Но я хочу его себе, — просто сказала я. — Можешь ты это понять? Хочу зависимости и поклонения, страсти, хочу спорить и мириться, хочу сидеть подле его трона, хочу быть матерью и женой. Я хочу прожить жизнь, всего одну, но чтобы она была настоящей. Я хочу быть живой!

Мерлин взял мои руки в свои, такие горячие от волнения, что казалось, будто они обжигали мне кожу.

— Нимуэ, — его голос был очень нежным, а глаза полнились печалью. — Это невозможно. Я же говорил тебе, всё обернётся трагедией. Страдание, снова одно страдание.

— Ты сказал: он будет любить её, она его — не слишком. Но ты говорил не об Артуре. Ты говорил о себе. Твои слова принесли мне немало вреда.

— Разве ты не чувствуешь, как его слепое обожание теснит тебя в угол? Острая боль, жестокое пламя — однажды, скорее, чем ты думаешь, это утомит тебя. В одно обыденное утро ты взглянешь на него и поймёшь — начался надоедливый до зевоты конец. Он, конечно, умрёт, умрёт, как я и говорил, в одиночестве, схоронив прежде всех своих верных рыцарей. Род Пендрагонов навеки исчезнет.

Я горько улыбнулась и высвободила свои руки.

— Тебе необязательно лгать, ведь так? Ты можешь просто молчать. Почему ты никогда не говоришь ни слова о Тамезисе? — спросила я. — Тебе ведь известно о том, что он появится на свет. Наследник Артура, речной принц и молодой дракон. Почему ты молчишь о нём?

Мерлин прижал пальцами веки закрытых глаз, словно ему сделалось больно смотреть на меня.

— Тамезис… — глухо протянул он. — Какое тяжёлое имя — язык с трудом ворочается во рту. Речной принц. Конечно, конечно, — тяжело вздохнув, он открыл глаза и посмотрел мне через плечо. — Но не дракон.

Я отследила его взгляд и обернулась. Ланселот собирал снег в ладони и лепил снежки.

Видения словно огнём вспыхнули у меня перед глазами.

«Сэр Ланселот посмел предать лучшего из людей, — чуть насмешливо заявил Тамезис. — Он опорочил доброе имя короля и должен быть казнён».

Меч не отзывался принцу.

«Она была виновна перед своим королём, перед своим мужем, и ей пришлось отречься от озёрной пучины, родившей её на свет».

Я была настолько поражена, что даже не отшатнулась от Мерлина, а только заморгала часто-часто. Сердце моё так и заколотилось.

Он не мог лгать, он физически не мог выдавить из себя ложь, как не мог умереть от старости или зачать дитя.

— Пожалуйста… — выдохнула я, сама не зная, о чём собиралась просить.

Светлые, ясные глаза уставились на меня с близкого расстояния, и дыхание застряло у меня в глотке.

— Я же сказал: всё кончится трагедией, Нимуэ. Ты хочешь втиснуть себя в рамки человеческой жизни и ничем при этом не пожертвовать. Но человек полон слабостей и пороков. В одну из ночей убывающей луны на берегу Тёмной реки ты позабудешь все свои брачные клятвы. Ты неверная. Всегда такой была.

Я почувствовала, как гримаса боли исказила моё лицо. Я вся сжалась, отступила и опустила голову. Мерлин потянулся ко мне, но я тут же отпрянула.

— Такова участь всех неравных союзов, дитя, — тихо произнёс он. — Вы не были созданы друг для друга. Всё в мире стремится к равновесию. Артуру не нужен сын, он оставит после себя иное наследие.

— Как ты, не так ли? — прошипела я со злостью. — Ты что, лепишь из него короля по собственному образу и подобию? Он человек, он единственный властелин своей судьбы!

— Он король. Он больше не принадлежит себе.

— О, боги! Лучше бы тебе лгать, Мерлин! Лучше бы тебе лгать мне.

Некоторое время мы молчали. Я глядела вдаль. Солнце стояло невысоко и светило сквозь дымку, нависшую над самыми верхушками деревьев. Воздух казался тяжёлым от сырости. Снег, лёгкий и редкий, припорошил землю, напоминая муку на полу в мельнице. Тяжелы были мои мысли. Наконец, я с трудом заговорила, едва справляясь с чем-то таким сильным, что руки дрожали от напряжения.

— Это Тамезис убьёт Артура?

— На Каммланском поле на рассвете, — голос Мерлина звучал, как удары бича. — Этот рассвет будет последним для них обоих. Разве это не жестокая насмешка судьбы, в которую ты отказываешься верить, — любить кого-то и одновременно быть причиной его страданий и гибели?

— Ты всего лишь летописец чужих судеб, Мерлин, — тихо, но твёрдо сказала я. — Ты хранишь легенды, я их создаю. Раньше я никак не могла осмыслить твоё предсказание о собственной смерти. Но теперь я могу представить себе твоё убийство. А раз могу представить, то могу и совершить.

С этими словами я отвернулась от него и пошла прочь. Ланселот, наградив Мерлина настороженным взглядом, отправился за мной. На негнущихся ногах я вошла в замок и, на мгновение растерявшись, вдруг остановилась. Ланселот своей лёгкой рукой взял меня под локоть и повёл по коридору, причём я с немалым удивлением подумала, что, пожалуй, он впервые по собственной воле дотронулся до меня: ощущение лёгкости и одновременно силы его прикосновения напомнило о крыле большой птицы. Он вывел меня в разреженную факелами тьму знакомого коридора. Мы оказались напротив моих покоев. Ланселот открыл для меня дверь, затем обернулся ко мне, и, видимо, что-то такое было у меня в лице, что он вдруг почти неразличимо и чуть изумлённо выдохнул:

— Ваше Величество…

Отблеск огня сверкнул на моём обручальном кольце.

Сломленная своими переживаниями и усталостью, я буквально повалилась на него, истерически всхлипывая. У него была чистая, нежная душа. Он не стал звать на помощь, не отстранился от меня в смущении. Он привлёк меня к себе одной рукой и выжидающе замер. Я горько рыдала, охваченная страхом и невыносимым стыдом, но постепенно стала успокаиваться на широкой и тёплой груди человека, который гладил меня по спине. Слёзы иссякли, и я в изнеможении отстранилась от него.

Теперь я вновь была тиха, как белый снег, укрывавший сейчас под собой чёрную землю. Признательно и ласково — я просто не могла иначе — я погладила его ладонь и сказала:

— Никому не говорите об этом, сэр Ланселот.

— Не буду, — ответил он с самым искренним видом.

Я чуть улыбнулась и поспешно скрылась за дверью, не в силах больше глядеть в это чистое лицо и невольно отмечать про себя его схожесть с другим. Тёмные и бездонные, как водная гладь, глаза, светлые волосы, отливающие медью, густые ресницы… Озёрный рыцарь и речной принц.