«Довольно! Довольно!», — задыхалась я, взмокшая и раскрасневшаяся, уворачиваясь от ищущих рук Артура.

«А если бы он был только он, — раздался низкий грозный голос, — ты бы впустила его, не так ли?».

Воспоминание вдруг пошло рябью, как отражение на воде, по которому хлопнули ладонью. Мерлин вернулся к перелистыванию, а затем вдруг закрыл книгу, словно та ему наскучила.

— Какая жестокая иллюзия! — с отчаянием выдохнул он, отстранившись. — Неужели ты правда думаешь, что будешь сидеть подле его трона? Ты, всадница вздымающихся озёрных волн, владычица непостижимых тайн и хранительница Экскалибура? Не гневи богов, Нимуэ.

Раздражённый и полный горечи, Мерлин отступил.

— Ты не можешь принадлежать ни одному смертному мужчине, — в его глазах вспыхнула досада. — Что бы они ни бросили к твоим ногам, сколько бы настойчивых просьб, заверений, клятв и ложных обещаний ни дали, ни на что из этого твоё сердце не отзовётся по-настоящему.

Невольно ощутив себя пристыженной, я опустила голову. Плечи мои поникли.

— Вот тебе одна из тайн будущего: заняв престол, Артур Пендрагон возьмёт в жёны леди Гвиневру, дочь Лодегранса, самую прекрасную деву в Камелиарде. Он будет любить её, она его — не слишком. Союз их, омрачённый изменой, в конце концов приведёт к началу войны. Артур умрёт в одиночестве, окруженный бездыханными телами своих верных рыцарей, и небеса будут скорбеть по нему, пока слёзы не иссякнут. Меч вернётся к тебе, как и было обещано. А Артур будет спать на Авалоне, в ожидании дня великой нужды, когда ему придётся подняться вновь, чтобы спасти Британию.

Кровь отхлынула от моего лица. Туман застил глаза.

— Зачем же ты?.. — слабым голосом спросила я.

Мне не было нужды не доверять словам Мерлина. Его издавна называли властителем легенд, он видел и помнил каждую из них.

— Вортигерн нам не угоден, — ответил он.

— Нам?

— Тебе, мне. Дуброну, Аэнусу, Рейну, Конхобару, Мананнану…

Я стояла и слушала, как он перечисляет имена богов, знакомых и чужих, словно со стороны наблюдая за происходящим. У меня возникло ощущение, что весь мир неожиданно сбился с правильного пути, но при этом было достаточно одного моего слова или движения, чтобы все вернулось на круги своя; однако я оставалась обездвиженной, язык отказывался повиноваться, и поэтому — только поэтому — я не могла сейчас же восстановить этот мир в знакомом и привычном мне виде.

А Мерлин продолжал говорить:

— Вортигерн не чтит старых богов. Никаких богов. Он, подобно Мордреду, стремится лишить вечность памяти. Как сделал это с тобой.

— Как давно я живу на свете? — Язык мой ворочался с трудом, словно в рот натолкали камни.

— А как давно люди слагают песни об озере Нимуэ? — вопросом на вопрос ответил Мерлин. Лицо его смягчилось, глаза сделались печальными. — Вот, что ждёт тебя вдали от своей стихии, — миг смертной жизни и вечное забвение. Тебе не следует верить своему влечению, дитя. Особенно сейчас, когда ты колеблешься на границе двух миров. Тебя манит сила Экскалибура, а не тот, кто станет ей обладать.

Я вновь ощутила сильнейшее головокружение, а ещё — жуткую, бездонную пустоту под сердцем. Что-то в этой трагичной предрешённости непостижимым образом радовало меня, но радость эта была злорадной и тяжёлой.

— Будь благоразумна, Нимуэ, — сказал напоследок Мерлин. — Ты — создание Природы, тебе чужды людские волнения, какими бы близкими и понятными они ни казались тебе.

- 3 -

Следующим утром я, завернувшись в покрывало, нерешительно выбралась из постели и поскорее направилась к окну. Полоска на горизонте из серой сделалась розовой, стало быть, до рассвета оставалось не более получаса. Каменные столбы были едва видны в утреннем тумане.

То, что мне надлежало совершить, должно было произойти в самом начале нового дня, когда заря только-только занимается над землей, а свет настойчиво теснит сумеречный мир прочь. Нельзя было осуществить моё намерение раньше положенного мгновения — какая-нибудь из замешкавшихся теней могла увязаться за мной, и в минуту наивысшей уязвленности надёжно укорениться в открытом сердце. Не следовало и медлить, те несколько секунд, что отделяли день от ночи, свет от тьмы, настоящее от прошлого, истекали очень быстро, и, задержавшись, я могла погибнуть.

Мне следовало испытать смятение, оттого что вероятность смерти не вызывала у меня испуга. Разве то не было проявлением моей нечеловеческой натуры?

Но велика ли была разница между гибелью и тем, что ожидало меня на дне озера?

Я разложила на постели полный набор одежды, рассеянно поглядела на неё с минуту, а затем поспешно обулась и вышла на улицу в чём была — в длинной белой сорочке, отороченной узким кружевом. Стихии не было важно, в чём я приду к ней на поклон. И я шла с пугливой осторожностью, как по зыбкой трясине, которая в любой момент могла разверзнуться под моими ногами.

С каждым мгновением, с каждым ударом страдающего сердца моя холодная, твёрдая решимость таяла.

«Где же ты, мой славный король? — безмолвно вопрошала я, поднимаясь всё выше и выше к скалам. — Воротись ко мне в минуту величайшего сомнения, убереги от решения, которого вскоре уже нельзя будет отозвать».

Но Артур упивался восстанием: смотрел на взвивавшиеся в небо костры, учинял беспорядки, подначивал разъярённую толпу, планировал покушение и даже думать не желал о том, чтобы исполнить своё предназначение.

Я не винила его за его мальчишество. Я с тоской думала о том, что могла бы любить его таким, как он был, пылким и забывчивым, увлекающимся и неверным. Если любовь была уделом всех людей, то я могла отринуть всё ради этого и прожить свою недолгую жизнь в изгнании и забвении, но подле него. Если бы он только захотел меня, если бы явился сейчас в предрассветной полумгле…

Я не могла быть счастливой и довольной вдали от своего короля. И я не стану нарочно замыкаться в мрачном мире самоистязания и одиночества. Если Артуру были уготованы недолгое царствование, предательство и одинокая смерть, то я хотела наблюдать за этим затуманенными и равнодушными глазами Владычицы Озера.

На вершине скалы не росли деревья, но более мелкие растения, из тех, что сумели отвоевать себе местечко в узких расселинах и укорениться на скудной почве, виднелись здесь и там. У меня ещё было время, и, опустившись, на колени, я принялась срывать траву и горные цветы, а затем наспех неловкими дрожащими пальцами сплела себе венок.

Мне хотелось встретить свой последний рассвет наряженной.

Приблизившись к краю обрыва, я подняла голову и посмотрела на стремительно светлевшее небо, затем взглянула вниз, на чёрное озеро, смиренно дожидавшееся меня, и вспомнила о Тамезисе, о его глазах, тёмных и бездонных, как эта водная гладь.

У него были мои глаза.

Только всё это было ложью. Артур умрёт бездетным.

Ничто и никогда не сможет унять моей тоски. Кроме этого падения в бездну.

В конце концов, короли рождаются и умирают, а я буду править, покуда моё озеро не иссякнет.

Как только первый рассветный луч коснулся верхушек сосен на противоположному берегу и позолотил блестящее зеркало воды, я раскинула руки и закрыла глаза.

«Простите мне мой жест, в своём бесстыдстве чудный, — обратилась я к богам. — Я гибну с мыслями о смертном мужчине».

Ветер ударил мне в лицо, хлипкий венок соскользнул с головы и цветы разлетелись.

Я шагнула с обрыва.

========== vi ==========

Настала ночь; за ярким, знойным,

О сердце! За тревожным днём, —

Когда же ты заснёшь спокойным,

Пожалуй, хоть последним сном.

— Иван Тургенев —

- 1 -

Сон, кроткий и безмятежный, глубокий и блаженный, не пришёл. Вместо него мной овладело какое-то болезненное тусклое забытьё, мучительное и тяжёлое, как хворь, отнимающая у человека рассудок и ясное представление о мире.

Но сначала я видела всё остро. Я испытала такой напор чувств, такое судорожное напряжение всех мышц, какое, вероятно, и следует ощущать человеку при падении в пропасть за секунду до смерти.