— Перед тем, как развернем истлевший от времени шелк, — проговорил Иринчей-бабай, перед тем, как вынем из него драгоценную мудрую книгу, сложенную народом о подвигах храбрых баторов, я загадаю вам, по обычаю, три загадки. Слушайте. Люди рады, когда в улус приходит мастер-дархан: если он плотник, то поможет построить дом, если кузнец, то подкует лошадей, если чеканщик, то сделает красивые ножи, украсит тонким серебром трубку. Но люди радуются и приезду улигершина, который не починяет чугунов и ведер, не кует лошадей... Почему так, улусники?
— Улигеры всем ума прибавляют.
— Послушаешь, жизнь лучше покажется...
— Они храбрости учат...
Иринчей-бабай попросил чаю, отхлебнул из чашки, улыбнулся.
— Однако, верный ответ дали. Теперь вторая моя загадка будет. Я долгие годы хожу от улуса к улусу, улигеры приходит слушать много людей, но все беднота. Вот и сейчас нет никого в новом шелковом тэрлике. Почему так, улусники?
В юрте все зашумели, задвигались. Послышались насмешливые голоса:
— Им про ханов надо, а вы о простых людях рассказываете!
— Богачам интересно прибавить коров в стаде, а не ума в голове.
— Тоже верный ответ, по-моему, — проговорил Иринчей-бабай. — Вы, однако, с большой пользой слушаете улигеры... Теперь по обычаям наших дедов будет третья, самая трудная загадка. Слушайте и отвечайте: где сейчас самые почетные, самые богатые люди вашего улуса, что они делают?
Все переглянулись. Придумал же Иринчей-бабай... Никто не знал, как разгадать эту загадку.
Старик прихлебывал чай из красной деревянной чашки, хитро щурился.
— Трудную загадал загадку? Не отгадаете однако... Вот, какая будет отгадка. Все богатые люди нашего улуса, все почитаемые хозяева соседних улусов пьют араку в пади Хужар, на летнике зайсана Дондока Цыренова. Они там сговариваются захватить власть. Ширетуй Галсан с ними. Оружие собирают.
— Ну дела...
— В русскую деревню надо за помощью. В Густые Сосны.
Когда заговорил Иринчей-бабай, все стихло.
— Я не знаю, что вы порешите, — задумчиво сказал он. — Не знаю... Старый я, тут надо быть молодым, смелым... Не теряйте дорогое время.
Цырен послал паренька верхом в Густые Сосны, к Егору Васину просить помощи людьми и оружием. Второй окольным путем поскакал за подмогой в улус Будагша.
В летнике Дондока Цыренова ничего этого не знали. Там было полно народу, у коновязи грызлись сытые кони, отгоняли хвостами назойливых паутов, во дворе горел жаркий костер — в большом котле варилось мясо. Жена и дочь зайсана то и дело вытаскивали на деревянные тарелки большие куски с красным, пахучим соком, бегом относили в дом, где сидели гости.
Ширетуй Галсан неторопливо выбрал из корытца жирное баранье ребрышко, лопатку, курдюк. Подумал и взял еще две залитые жиром почки.
— Не суетитесь... — спокойно сказал он Дондоку, который размахивал руками и что-то невнятно толковал о захвате власти. — Не суетитесь. Если даже власть окажется у вас, вам ее не удержать.
— Ламбагай, — почтительно проговорил старик Бадма, самый богатый в улусе Ногон Майла. — Мы все высоко ценим ваш ум, но я что-то не совсем понимаю... Если волею богов осуществятся наши смелые планы, то...
— То власть вам не удержать, — ворчливо повторил ширетуй. — Восстание в трех-четырех улусах ничего не изменит. Армия и партизаны разгромят вас... У большевиков опора в русских деревнях, с ними армия, у них сила.
На разгоряченных лицах гостей появилась растерянность.
Толстый Бадарма из улуса Будагша вытер полой халата потное лицо, с обидой сказал:
— Благословение бурхана было... Как же так?
Он с трудом выбрался из-за стола, согнул тучную спину, коснулся лбом божницы и вдруг заплакал.
— Денег не пожалел, — простонал Бадарма, всхлипывая. — Сколько скота пожертвовал... Говорили — святое дело, а теперь... нищим... остался. Хоть в работники нанимайся...
— Воздадим молитву святым бурханам, — проговорил ширетуй, — налейте араки и выпейте за нашу победу.
Все в полном недоумении посмотрели на ширетуя. То одно говорит, то другое...
— Мы начинаем великое, справедливое дело, — продолжал ширетуй. — Но пока не о власти нужно думать, не о чинах мечтать. Это придет после. Нам помогут, я верю... А пока... — он помолчал. — А пока надо расчистить дорогу, убрать тех, кто нам мешает... Мы знаем своих врагов, они есть в каждом улусе.
Растерянность со всех точно сдуло ветром. Цырен-Дулма с гордостью смотрела на своего мужа. Дондок приосанился, решительно вскочил с места.
— Цырен-Дулма, — заглушая всех, крикнул он. — Тащи араки! Выпьем за нашу победу.
Цырен-Дулма взяла два чайника, открыла дверь и обмерла: кони с обрезанными поводьями, что есть духу скакали от коновязи в степь. В открытую дверь смотрел пулемет, за которым сидел на корточках Чимит, молодой работник Бадмы. Со звоном вылетели оконные рамы, на гостей Дондока были наведены винтовки. Председатель ревкома Цырен сурово приказал с крыльца:
— Оружие кладите на стол. Не убежите, ахайханы и бабайханы, окружены со всех сторон. И винтовки ваши у нас, и пулемет вон стоит. Выходите по одному.
На ночь Дондока и всю его ораву заперли в сарае. Утром они понурой толпой вышли на дорогу. Их сопровождала подвода с пулеметом и несколько вооруженных всадников. За пулеметом сидел здоровенный детина Чимит.
Антонида крадучись пробралась домой, заперлась в своей комнате, села к столу, обхватила руками голову. Беспечное веселье прошло, его сменило тоскливое отчаяние: что теперь будет... Девушки влюбляются, выходят замуж. Когда любовь, все, наверное, иначе. Тогда радость, счастье... А тут — стыд и страх. Кто такой Василий Коротких? Дяденька Василий... Пожилой, деревенский мужик. Разве будет она с ним счастлива? «Боже, — застонала Антонида. — Да он и не говорил, что мы будем вместе, ничего не обещал... А если позовет замуж? — Она содрогнулась: — Нет, нет! Никогда. Лучше весь век одной... Разве я смогу когда-нибудь полюбить такого?» Она бросилась на кровать, заплакала, но тут же встала. Посмотрела на руки, они были в грязи. Надо умыться, переодеться...
Отец пришел к обеду, спросил, как съездила. Антонида разливала суп.
— После расскажу. Нездоровится...
— Простудилась, наверное, — проворчал отец. — Суп вчерашний, холодный. Поставь еще тарелку, Василий придет.
Антонида уронила ложку.
— Смотреть надо, глазки топырить.
Василий пришел, Амвросий усадил его за стол. Время тянулось медленно, разговор не вязался, Антонида отодвинула свою тарелку.
— Не хочется...
Амвросий не стал дожидаться чая, заторопился.
— А я бы кружечку... — несмело проговорил Василий.
— Кто тебя гонит, — ответил Амвросий. — Пей.
Когда он ушел, Василий подсел к Антониде, обнял, она грубо отстранилась.
— Залеточка, — зашептал он, снова подступая к ней. — Породнились, вот ведь какое дело. Полюбовно произошло, с полного твоего согласия. Господь соединил.
Антонида встала, лицо у нее горело. Проговорила резко, точно отрубила:
— Что случилось, теперь не вернешь, не поправишь. Этим все и кончилось. Оставьте меня в покое.
— Эва, как ты, залеточка, Христос с тобой, — удивился Василий. — Ничего у нас не кончилось, а только началось еще, слава богу... — Василий крепко обхватил ее за плечи.
— Уйдите! — Антонида вырвалась. — Закричу.
— Закричишь? — Василий рассмеялся. — Страхи господни... А я вот что тебе скажу, залеточка: сегодня ночью приходи ко мне. Выберись из постельки, и ко мне — тепленькая, ласковенькая... Незаметненько, чтобы тятенька не изловил. И завтра приходи, каждую ноченьку, вот славно будет.
— Вы с ума сошли. Не приду, знать вас не хочу.
— Придешь, — смиренно возразил Василий. — Прибежишь. В окошко три раза брякнешь, я и открою.
Антонида смотрела на него с ненавистью.
— Уходите вон. Отца позову.
Василий сел.
— Залеточка... Не пужай, нельзя забижать ближнего. Приходи ночью, залеточка. А не придешь... — Он помолчал. — А не придешь, расскажу про твое баловство отцу Амвросию. На все село ославлю, со двора не покажешься. Мальчишки камнями закидают. Парни ворота дегтем вымажут. Хочешь мной славушки? С меня красота-то не слезет...
