Кель. Год Стального Ястреба
Гуйда Елена
Пролог
Год Стального Ястреба, как известно, год охоты и свадеб. Потому в год этот чаще всего в мир приходят лучшие следопыты, охотники, воины. Те, кто ни за что не минуют своей добычи. Те от кого невозможно уйти. Те, кто всегда получают то, что хотят или добиваются этого любой ценой. И чем недосягаемей добыча, чем сильнее она сопротивляется, тем слаще победа.
В Год Стального Ястреба, приходят в мир самые сильные колдуны. Те, кому под силу изменить привычный и правильный ход событий. Перекраивать мир, по своему разумению. Те, кому сами боги и светлые и темные, благоволят.
Я, пришедший в этот мир в год Стального Ястреба, знал это с самых пеленок. Помнил из сказок, что рассказывала на ночь мать. Слышал в шелесте листьев в лесу, треске сухих веток, в голосе ветра. В запахах, что ловил чутким обонянием.
- Ты станешь великим колдуном. – повторяла мать, глядя на меня своими черными глазами. – Перед тобой склонят головы и цари, и князья.
Жаль, что дар ее не был пророческим.
И мать, которую даже за глаза называли не иначе как Колдовка Соальвианна, и отец, Хальтран, уже давно были, починаемые на всю таххарийскую столицу Тверхем, колдунами. С их словом считались властьимущие от мелкого чиновника или городского стража, до царя и генерала. И имена их никогда не сокращали и говорили шепотом. И потому, мать никогда не опускала глаз, не смотрела на людей. Я часто видел, как она, тонкая и маленькая, одним взглядом могла заставить сжаться опытного воина. И тогда она казалась выше, могущественней, властней самого царя.
Отец был немного другим. Рожденный в Год Янтарного Волка он был жесток с врагами и суров с теми, кого считал друзьями и близкими. Я думал, что нет в мире колдуна, который смог бы превзойти его в силе. В его янтарных глазах читалась мощь, с которой считался любой.
- Есть, Кельвар. Власть колдуна в страхе. Люди боятся того, что не могут объяснить, понять, и этот страх дает нам больше чем дар. Но стоит им понять, что даже не смотря на дар мы смертны…
Отец уже тогда учил меня быть колдуном. Собранным и властным. Рассказывал о тайнах, которые недоступны другим. Учил обрядам и мертвым письменам. Открывал мир, полный красок и запахов силы. Той силы, которой я должен был ощутить по праву рождения. Рассказывал, чем отличается дар колдуна и колдовки.
- Дар колдовки, Кель, внутри нее. Она может видеть, впитывать, ощущать. Редко случается, что она силу отдать может, вложить в заговор или создать амулет. Или же сплести заклятие. На такое единицы способны. Да и то тяжко им это дается. Колдун же наоборот. Чувствует и видит редко. Его сила наружу рвется. А вот почуять или увидеть что, ему не под силу.
Я же ловил каждое его слово. Повторял про себя, чтобы не дай великие боги, не забыть. И ждал, когда проснется мой собственный дар.
И как же я завидовал старшей сестре. Рожденная в Год Огненной Вороны, маленькая и хрупкая Таллианна, открывшая дар, в одиннадцать лет, была их гордостью и счастьем. Мать не отходила от нее. Обучала, рассказывала, объясняла.
Талли менялась на глазах. Порыжели волосы, а глаза наливались огненными сполохами. В чертах появилось что-то хищное. Заострился нос, четче очертились скулы и запали щеки, а кожа стала отливать золотом. Она стала еще тоньше. Пальцы стали похожи на куриные лапки с острыми коготками, окрашенными, как сполохи огня. И даже запах ее изменился. Пахла она теперь жаром, или даже лучше сказать огнем.
А мне же мать повторяла, что однажды я стану великим колдуном. И я верил. Всем сердцем верил. До того дня. Того проклятого дня, когда я вмиг лишился всего. Дома, семьи, веры и мечты.
Глава 1
В мальчиках колдовской дар просыпается раньше. Где-то в восемь-десять лет. И развивается быстро. Часто в двадцать-двадцать пять колдун вступает в полную силу и с тем же остается до самой смерти. У колдовок все иначе. Их сила редко просыпается раньше, чем роняют первую кровь, и растет дольше, но продолжительней. Бывали случаи, что колдовки развивали дар до глубокой старости. Правда, редко. И все же бывали.
И вот я ждал. Подпитывал надежды и ожидания, вспоминая слова колдовки, которая была моей матерью. Но год шел за годом. А я оставался все таким же простым человеком. «Пыль». Так называла таких людей колдовка Сольвианна. И я с ужасом понимал, что сам этой «пылью» так и останусь. И в первую очередь для нее. Все чаще я ловил на себе ее задумчивый взгляд. Все чаще в ее глазах мелькало презрение. А порой даже боль. Или брезгливость. И я чувствовал, что действительно перед ней виноват. А в голове все реже звучало «ты станешь великим колдуном». И все отчетливей понимал – не стану.
Понял это и отец.
Это был Год Красного Зайца. Именно в этот год часто реки судьбы меняли свое русло или даже поворачивали вспять. Именно он напоминал людям, как все изменчиво и непостоянно. Именно он давал понять, что даже самый матерый и сильный хищник однажды тоже может стать добычей.
Моя же река остановилась и, как мне тогда казалось, пересохла.
В тот жаркий летний день, день моего четырнадцатилетия, я должен был предстать перед Высшим Колдуном Таххарии.
Теольхатам Черный пес. Таких, как он, боялись. Боялись безотчетно. И даже колдуны склоняли головы перед ними.
Вот и мне было страшно. Страшно ступать на желтые ступени Главного Храма Тверхема. Страшно смотреть по сторонам, или даже просто поднять голову и оторвать взгляд от полированных плит под ногами. Страшно взглянуть в глаза Черному псу… Но не Тоельхатама боялся, а того что он может сказать. И он сказал:
- В этом мальчике нет и капли дара, Хальтран.
Отец ничего не сказал. Ни слова. Развернулся, и даже не оглянувшись и разу, на застывшего и прижатого к земле грузом боли и стыда, меня. А мне было стыдно. Стыдно посмотреть в глаза матери и увидеть разочарование. И страшно поймать на себе тот взгляд, которым она награждала «Пыль».
Так и случилось. Отец все так же молчал. Но это было тяжелое молчание. Один взгляд в ее сторону, который я едва успел заметить. Быстрый, и все в него он вложил больше, чем смог бы вложить в тысячи слов. И боль разорвала все внутри. Я стал чужим в этом доме.
И она тоже не сказала и слова. Просто развернулась и ушла.
- Позор нашего рода! – сказала Талли, и я увидел ненависть в ее оранжевых глазах, сжался, ожидая новых слов обвинения. Но…
Это было все, что она тогда мне сказала. Больше я никогда не слышал ее голоса обращенного ко мне. Больше она не видела во мне маленького любимого брата. Только «Пыль».
И я остался один. В огромном доме, который столько лет оберегал меня от всего мира. Дом, полный прислуги и рабов, стал пустым. Или я исчез для него. Дом, в котором некогда чувствовал себя счастливым. Он казался теперь тесным. Душил. Гнал прочь от своих стен, в которых не смел искать защиты, такой как я.
И я убежал.
Бежал по узким наводненным людьми улочкам Тверхема. Горло и нос обжигали тысячи запахов. Таких насыщенных, что начинала кружиться голова. Уши резало нестерпимо громкими звуками. И я бежал от них. Наталкивался на кого-то, сбивал с ног. В спину летели проклятья и ругань, но я ни на миг не остановился. Казалось, что кто-то гонит меня в спину подталкивает. И еще… что стоит мне оглянуться и на месте дома, в котором я вырос, увижу руины. Стоит остановиться и меня снесет волной отчуждения и неприятия.
Свернул в переулок. Не помню уже, как выбрался на крышу. И только там позволил себе остановиться. Перевести сбившееся дыхание. Окинуть взглядом столицу, похожую на крепость из песка. Взглянуть, как копошиться внизу толпа тех, кого мать называла пылью.
Что делать дальше? Куда идти?
- Учти, бросишься с крыши, отдирать тебя от плит никто не будет. Здесь паскудно убираются.
Я услышал ее голос чуть позже, чем ощутил запах. Она не таилась. Шла ко мне, легко, как кошка, ступая по крыше. Девушка, чуть старше меня самого. Обычная, без капли дара. И все же маняще красивая. Светлые волосы и карие глаза, чуть округлые щеки и, очерченные рубашкой и мужскими штанами, изгибы. Никакой присущей колдовкам худобы. Обычная. И в то же время притягательная. И я испытал что-то, чего доселе не испытывал никогда. Застучало бешено сердце, пересохло в горле… Она пахла пряным тэрхи и мятными леденцами. И этот запах щекотал нос, словно выбившееся из подушки перо.
