— Думаю, здесь ни для кого не секрет, что происходит в нашем районе. Мы выгнали с его территории всех лиц кавказской национальности. Вчера вечером с территории вашего района они предприняли попытку проникнуть к нам. Это не удалось и взяли мы их без единого выстрела. Я привезла их сюда, на ваш суд, хотя и не всех. Троих я отправила к нам в райцентр. Они «отличились» у нас: на их совести вымогательства и изнасилование, драки и хулиганство. Оставшихся я привезла к вам, про них ни я, ни мои люди ничего не знаем. Судите их сами. Хватит терпеть! Ведь и в вашем районе милиция у них на прикорме. Сейчас их приведут сюда. Если есть среди них невиновные, я прошу вас — отпустите их с миром.

Толпа загудела при виде приближающихся кавказцев. Многие из пленных шли опустив головы. Руки им развязали и поставили на верхней ступеньке у магазина. Иноземцева спустилась вниз, стояла среди сельчан в толпе и разговаривала с людьми. Это обстоятельство, как заметил Светлов, сильно нервировало Горина. Тот бегал, как заведенный вокруг кучки людей, окруживших Анну Николаевну. Павел поймал Юрия за плечо:

— Ты чего такой?

Тот повернул голову:

— А если среди них купленный есть? Ведь ее же прирежут в толпе. Покушения уже были.

Павел рассудительно сказал:

— Не думаю. При всех не решатся, не все же купленные. Но на всякий случай давай вместе следить.

Они протолкались через толпу и встали рядом с Иноземцевой. Из толпы степенно вышел мужик лет сорока. Ткнул в одного из кавказцев пальцем и рассказал:

— У нас с бабой в прошлом году морковь хорошо уродилась. Ну моя, само собой, решила на рынок съездить в город. Продать излишки. Сама знаешь, Анна Николаевна, как сейчас деньги выдают. Этот пришел к нам вечером и сказал, чтоб мы ему морковь продали, он–де в городе палатку держит. Цену дал смехотворную и мы отказались. Он что–то пробормотал по–своему и ушел. Он в деревне с одной бабенкой долго жил и мы не думали ни о чем плохом. Баба моя с зятем поговорила, у того машина. Витька обещал приехать и баба собралась. Морковь в мешки поклали и на лужок перед домом вытащили, чтоб побыстрей погрузить. А этот ирод по всей моркови на грузовике проехал. Два мешка загубил. Баба неделю ревела…

Иноземцева выслушала внимательно весь рассказ. Подумала и спросила толпу:

— Есть еще претензии к этому человеку?

Оказалось, что в деревне есть еще шесть человек несговорчивых, с которыми кавказец поступил примерно также: одним порубил капусту топором, другим полил бензином предназначенную для продажи картошку. Были и такие, кто, испугавшись, сдавал ему овощи за бесценок. Они тоже говорили о своей обиде. Старенькая бабулька, подойдя к Иноземцевой вплотную, сказала:

— А у меня они жили нынче целую неделю. Дом–то большой у меня. Хозяйничали, как в собственном дому. Грязи натащили, а мне теперь и не убраться по–хорошему. Раньше, подмету маленько и снова у меня чисто, а теперь, как в хлеву. А этот безбожник икону стащил. Пусть возвращает, она мне еще от матушки досталась.

Анна быстрехонько сообразила, что заниматься женскими делами на Кавказе позором считается, но сказала:

— Они вам, бабушка, сегодня весь дом вымоют. И икону он тебе вернет. Или заплатит хорошо.

В толпе сразу же загудели:

— Тогда и нам пусть платит за разбой!

Иноземцева подняла руки:

— Я согласна с вами. — повернулась к кавказцу, — Все слышал? Плати людям.

Тот ответил:

— Денег здесь нет столько. Они у меня в городе. Я согласен заплатить, если потом отпустят. Только пусть полы не заставляют мыть.

— Условия сейчас ставишь не ты, а они. Полы вы вымоете, чтобы в следующий раз ты сто раз подумал, прежде чем в чужой дом врываться. И икону вернешь!

— Икону не могу.

— Почему?

— Она уже продана.

— Выкупишь!

— Но я уже не куплю ее за ту цену, за какую продал!

— Это твои проблемы.

Кавказец подумал: «Ничего я вам платить не буду. Как только выпустите, так и исчезну». Анна, как будто читая его мысли сказала:

— Тогда пиши письмо кому–нибудь из своих в городе, пусть присылают выкуп и икону. После передачи денег и иконки тебя отпустят. А пока поработаешь в деревне на тех, кого ты обидел ни за что.

Толпа довольно загудела, а кавказец заметно сник. Остальные заволновались. Иноземцева снова заговорила:

— Люди! Есть среди них еще виноватые?

От толпы отделилось сразу несколько человек. Загомонили разом:

— Настоящих–то злодеев здесь нет! Где Мансур? Где чернож… с длинным носом?

Анна опять подняла руки:

— Мансуров сбежал, бросив свое войско. Прямо в грязную канаву сиганул и сейчас находится где–то в лесу. Будьте осторожны, он вооружен. А те трое, о которых вы говорите, у нас в камере сидят. У меня к ним особые счеты. Я их шесть лет искала.

К облегчению Павла кровопролития не произошло. К остальным кавказцам претензий у людей не было. Старушка, у которой они жили, указала рукой на молодого парня на ступеньках и заступилась:

— Доченька, отпусти его по–хорошему. Он часто со мной разговаривал. Уважительный паренек! И когда готовили, всегда мне горяченького приносил.

Анна улыбнулась:

— Ну, раз уж вы за него просите, он и будет курьером! А остальных распределите по домам тех, кого они обижали. Пока выкуп не придет, пусть помогают вам по хозяйству. Но глядите, люди, чтобы они не сбежали.

Иноземцева повернулась к молодому парню:

— Ты отправишься с письмами в город. Передашь их своим соплеменникам, пусть готовят выкуп. Надумают выкинуть что–нибудь типа освободительного налета и я, собственноручно, тех двух и вот этого, — Анна кивнула в сторону сникшего кавказца, — расстреляю. Понял?

Парень кивнул.

Судебный процесс прошел для Анны, как в тумане. Она ничего не помнила и не осознавала. Лишь приговор заставил ее собраться с мыслями. Она увидела встревоженное лицо мужа в первом ряду, расстроенное лицо матери. Ее удивило, почему нет отца. Но уже на другой день она поняла это. Анну должны были везти в тюрьму и идя к машине, с заведенными за спину руками, она увидела их всех: мать, сестер, Андрея с сыном, свекра со свекровью и отца в инвалидной коляске. Она дико закричала, отшвырнула конвоира в сторону и кинулась к родным:

— Отец!

Конвоиры скрутили ее и забросили в УАЗик, как куклу. Анна через зарешеченное окно увидела плачущих родных и крик мужа:

— Мы будем ждать тебя!

Уже в тюрьме Анна не один раз прокрутила в памяти судебный процесс, удивляясь, что там даже не упоминалось об избиении ее отца, о том, что по вине черных он стал инвалидом. Она сидела за швейной машинкой, снова и снова вспоминая зал суда. Ясно видела перед собой угрожающее лицо Ашота Мансурова в зале и торжествующие лица остальных кавказцев. Анна поклялась разобраться во всем, когда выйдет на свободу.

Нравы в бараках были суровые, но к ней никто не приставал после того, как она избила Коронку. Эта сорокапятилетняя мужеподобная баба в первый же день попыталась «наехать» на Анну и подчинить себе. Но Иноземцева отделала ее табуреткой и безразлично поглядев на корчившееся на полу тело, устало сказала столпившимся женщинам:

— Запомните раз и навсегда: ко мне не приставать! Навалитесь скопом, лучше сразу убейте, потому что потом я вас поодиночке переловлю.

С этого дня Анну старались не задевать. Даже поправившаяся после побоев Коронка поглядывала на нее с уважением. Надзирательницы узнали о швейном таланте Иноземцевой и освободили ее от пошива рабочих спецовок. Анна шила теперь только для тюремной обслуги. Даже жена начальника тюрьмы не брезговала обратиться к ней. Вера Алексеевна приносила модные журналы и заключенная шила для нее платья не хуже фирменных. Иноземцева понравилась ей своим спокойствием, умной и связной речью. Она начала расспрашивать Анну о том, как та попала в тюрьму и женщина рассказала все. Кокарева упросила мужа показать ей дело Иноземцевой и помогла Анне добиться свидания с Андреем и матерью. Побеседовала с ними и получила подтверждение словам заключенной. Подробно рассказала все мужу. Привыкший относиться спокойно ко всему, Борис Игоревич на этот раз был здорово удивлен и обещал жене, при малейшем удобном случае, отпустить Иноземцеву на свободу. Как только правительство объявило амнистию он тут же вписал фамилию Анны в приказ. Вместо пяти лет, она отсидела в тюрьме три года и была освобождена досрочно за примерное поведение.