Статья моя об «Опытах», верно, уже появилась и, м<ожет> б<ыть>, Вам мало понравилась. Вы дали мне для отзыва самый неподходящий № — половина его моя или обо мне. Кстати, до меня доходят разговоры о «кружковщине» в «Опытах». Доля правды есть. Поэтому — в частности, в связи со мной лично — я хотел бы, чтобы в следующем № меня во всех смыслах было бы поменьше[277]. Письма Гиппиус я перечту и Вам пришлю. Ну, напишу к ним вступление — и все. Или вместо Гиппиус о Штейгере — что Вам желательнее[278] Знаете ли Вы о существовании человека по имени Шаршун? Он иногда бывает скучно и бездарно плосок, а иногда — удивителен. Напишите ему, м<ожет> б<ыть>,— попадете на его полугениальные проблески (14, cite Falguiere, Paris 15 — Сергей Иванович)[279]. Вы просите не писать о «бойкости» Маркова. Увы, уже написано! Но он, правда, плох очень, а то, что он написал о Моцарте в «Нов<ом> Журнале», — еще хуже[280]. Это вроде Померанцева — все сразу, обо всем, о всех, с тайнами и безднами, и без единой мысли — но, пожалуй, еще бойчее. Померанцев, кстати, не глуп, но «моветон» литературно, и, конечно, Марков много талантливее. Впрочем, «сами все знаем, молчи»: дело Ваше трудное. Отчего исчез у Вас Оцуп? (тоже «сами все знаем, молчу»), но все-таки — Гумилев, плюс все такое[281]. Я тоже, как и Вы, люблю «кусочки», хотя такая любовь — дурной признак, т. е. умственная лень. Но не всякие.

Прилагаю стихи О. Мандельштама, которые получил в письме от неизвестного мне лица, с указанием, что во время войны он записал их со слов какого-то советского офицера-поэта. Документов нет, но по «фактуре» трудно сомневаться, что это подлинник, что не подделка. Конечно, печатая, надо будет дать две строки в примечание и пояснение[282].

Кажется, все. До свидания. Не сердитесь на критику.

Ваш Г.А.

Если Вы сделаете «уголок Штейгера», я бы о нем написал. И единственное мое возражение против Елиты, что опять было бы обо мне.

5/VI-<19>56 Manchester

Дорогой Юрий Павлович

Я писал Вам дня три назад, а сегодня пишу потому, что прочел Ваши выборки из писем Гиппиус.

Они меня очень разочаровали (не Вы, а она). В таком виде их печатать — дурная ей услуга, и по общей их сумбурности окажется, что Гиппиус сродни Вашей любимице Цветаевой, — что было бы обидно. Помимо того, в Ваших выборках — много обо мне. Я не хочу ничего о себе, кроме тех случаев, когда пропустить два-три слова нельзя никак.

Давайте сделаем так: я возьму все имеющиеся у меня письма Гиппиус (у Вас ведь была часть) и летом, на досуге, ими займусь, Т; е. постараюсь составить текст для печатания. Надеюсь, удастся подобрать цитаты острее, значительнее, «полновеснее». Цветаева отдает бабой, а Г<иппиус> — дамой: по существу, одно другого стоит. Я хотел бы — если возможно — иначе ее представить. Но не ручаюсь за удачу предприятия. Если к 7<-му> № опоздает, хорошо бы заменить Гиппиус «штейгерианой», в которой я охотно, так или иначе, приму участие.

Вижу, что не ответил Вам еще на то, что имеется «в портфеле Опытов».

Марков — о «большой форме»[283]. Я Маркова люблю, quand meme. Два его последних опуса привели меня в ужас. Посоветуйте ему лучше писать (если не может лучше думать). Сегодня как раз получил письмо от Алданова — по поводу его «Моцарта»: «До чего изысканно, сил никаких нет». Не изысканно нисколько, просто плохо. Сабанеев в Ницце будто бы рвет и мечет. Кстати, Сабанеев — очень был бы подходящий человек. Напишите ему: 10, rue Guiglia, Nice, Леонид Леонидович[284].

Но о Маркове:?? — не знаю.

Ершов об Олеше. Олешу я одобряю, Ершова меньше, но плюс перевешивает минус[285].

Померанцев. Дело Ваше, умываю руки. Не надо только давать ему распускаться и цитировать десять философов в одной статейке[286].

Маковский, стихи. Зачем? Никогда ни о чем ни одного живого слова[287].

Зеньковский. Конечно, да, хотя бы в благодарность за «Ист<орию> русс<кой> фил<ософ>ии»[288].

Никиту Струве не знаю. Сколько этих струвенят на свете?[289]

Одарченко — пьяница, сумасшедший, но первый сорт, кроме стихов. Все мои отзывы, пожалуйста, — «между нами»[290].

Читали Вы Иванникова в «Нов<ом> Журнале»? Смесь Сирина с Белым, но очень талантливо, хотя «воняет литературой» за сто верст[291]. Все-таки Яновский рядом — очень теряет[292]. Кто это Иванников? Если он не стар, это настоящий писатель.

До свидания. La main.

Ваш Г. Адамович

Все писал Вам «Mr.», а вижу, что Вы «Dr.»293. Простите. Но Мария Сам<ойловна> тоже «Dr.»!

19/VII-<19>56 <Ницца>

Дорогой Юрий Павлович

Я все собирался ответить Вам на давнее Ваше письмо, но сегодня получил другое. Я в Ницце, до 10–15 сентября. Адрес — наверху.

В Париже я раза три видел Марию Сам<ойлов>ну. Ничего, она как будто не унывает. В Париже я раза три видел Марию Сам<ойлов>ну. Ничего, она как будто не унывает. Я пытался (и Кантор тоже) объяснить ей, что упреки Поплавскому в неприличии — чепуха. Она улыбается в ответ, а что думает — не знаю. Мне часто кажется, что не думает она ничего. Кстати, привезла сонеты Е.Браунинг в ужасающем переводе своего мужа и с моим предисловием, которое останется моим позором[293]. Насчет Маркова: Вы все еще как будто «дуетесь» на меня за него! Но молчать о нем я не хотел, а писать одобрительно — не мог. У его «Моцарта», кстати, есть поклонники: Маковский, Одоевцева[294]. Но Сабанеев негодует. Вы писали мне, что я для Маркова — «властитель дум». Простите, не могу этому поверить: слишком не похоже и на него, и на меня. Все-таки я думаю, что из него выйдет толк, а то, что он сейчас «боится выйти на улицу», — ему на пользу. Сабанееву я говорил о сотрудничестве в «Опытах», с Вашего согласия. Но напишите ему: <Адрес>. Он ведь старик, и с заслугами.

Возмущенье Зеньковского и других по поводу моих «Комментариев» меня удивило. Я ждал недовольства, но не столь бурного. По-моему, кощунства у меня нет, а если есть — то вопреки моему желанию: значит, плохо выражено и написано. Зеньковекий — человек умный и тупой, как часто случается. Но, конечно, я не возражаю (в ответ на Ваш вопрос) ни на что, что мог бы он написал, в опровержение моих домыслов, в какой бы то ни было форме. Смущает меня только то, что это опять будет обо мне, хота бы и с бранью: слишком обо мне много в последнем №. Кстати, мне об этом писал Р.Гуль[295], и я в ответ с ним согласился. Но Варшавский пишет, что он торжествует, и считает меня своим союзником в анти-«опытности» и что с ним вообще надо быть осторожным. Я его мало знаю.

О Штейгере я напишу непременно, но едва ли только о нем, а вернее — вообще о поэзии в связи с ним и с моими разговорами с ним.