Являющаяся таким образом трансценденция остается лишенной определений, и однако же, хотя она не познаваема и не мыслима, она присутствует в мышлении в том смысле, что она есть, а не в том смысле, что именно она есть. Об этом бытии ничего нельзя высказать, кроме формального тавтологического, неисследимого в его возможном исполнении, суждения: оно есть то, что оно есть. Так Плотин в философском трансцендировании выразил13 то, что вложил в уста своего Бога ветхозаветный иудей, не желавший создавать себе никакого образа и подобия божества: Я есмь Сущий (ich bin, der ich bin)14. Различие двух формулировок — различие между философским хладнокровием и религиозной решительностью (Vehemenz). Оно показывает, что даже в эту последнюю тавтологию все еще вкрадываются категории, коль скоро ее высказывают или в бытийной форме бытия-объектом («оно»), или же в бытийной форме бытия свободы («я»).
Поэтому в формальном трансцендировании божество остается совершенно потаенным. Кажется, что оно открывает себя лишь косвенно, и здесь оно также по-прежнему сокровенно в своей удаленности, вследствие историчности, в которой экзистенция каждый раз обнаруживает для себя свою трансценденцию, читая шифры существования, не постигая, однако, всеобщезначимым образом и раз навсегда, что она есть. Оно зримо обнаруживается по своим следам: не как оно само, но всегда двусмысленно. Оно не становится чем-то наличным в мире, но оно может означать для экзистенции полный покой бытия, которое, как избыточествующее, уже не есть более какое-либо определенное бытие.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Экзистенциальные подступы к трансценденции
Упрямство и преданность
1. Возмущение. — 2. Приостановление решения в воле к знанию. — 3. Наше человеческое бытие в воле к знанию уже есть упрямство. — 4. Упрямствующая воля к истине взывает к божеству. — 5. Надлом в волении себя самого. — 6. Преданность. -7. Теодицея. — 8. Напряжение во временном существовании вследствие сокровенности божества. — 9. Уничтожающее преувеличение в изоляции полюсов. — 10. Ничтожное уклонение в изоляции полюсов. -11. Преданность без доверия, богооставленность, безбожие. -12. в конце — вопрос.
Отпадение и подъем
1. Я сам в отпадении и подъеме. — 2. Как я оцениваю, таким и становлюсь. — 3. Самостановление в зависимости. — 4. Направление процесса, удерживаемого в трансценденции, неопределенно в отношении «куда». - 5. Я сам как процесс и как целостность. -6. Гений и демон. — 7. Бессмертие. — 8. Я сам и мировое целое. -9. Мировой процесс. — 10. Падение и подъем в истории. — 11. Совершающиеся в целом падение и подъем.
Закон дня и страсть к ночи
1. Антиномия дня и ночи. — 2. Попытка более конкретного описания. — 3. Подмены. — 4. Проблематические коренные предпосылки дня. — 5. Возможная вина. — 6. Гений и демон в борьбе за экзистенцию. — 7. Вопрос о синтезе двух миров. — 8. Мифологическое просветление.
Богатство многого и единое
1. Экзистенциальный исток единого. — 2. Единство в мире. -3. Единство в сфере логического. — 4. Трансцендирование к единому. — 5. Политеизм и единый Бог. — 6. Трансценденция единого Бога.
Трансценденция, живо присутствующая только там, где экзистенция в пограничной ситуации обращается к ней из собственного своего истока, может быть всепоглощающим жаром, или тишиной, которая еще говорит нам все, а затем может показаться, словно ее вовсе нет.
В сопряжении с моим собственным самосознанием трансценденция открывается в том способе, каким я отношусь к ней: бытие трансценденции я постигаю лишь там, где я во внутреннем действии становлюсь самим собою; она протягивает мне руку, если я принимаю ее; но принудить ее силой невозможно. Остается вопрос: где и как она показывается мне. Активность самообладания в готовности, поскольку эта готовность не есть пассивность, может быть здесь столь же решающе важной, как и страстное принятие существования в собственной судьбе.
Но подступ к трансценденции никогда не может открыться планирующей работе устроения. Скорее, без остатка растворяться в том, что я могу сделать сам, в целесообразности промысла, который подчиняет себе и уничтожает даже самое существенное, — значит жить без трансценденции. Жизнь больше не была бы уже проблематичной, если бы нам могло удасться действительно жить без всякой прозрачности бытия, в подлинной банальности.
Но если экзистенция обращает свой взгляд за пределы всякого существования к подлинному бытию, это бытие предстает ей лишь в исчезающих шифрах, в которых она хотела бы приблизить его к себе и высказать его.
Наше обсуждение должно будет поэтому представить, в свете пограничной ситуации, те экзистенциальные соотнесения, в которых пережитая в опыте трансценденция становится предметной, как то, что узрели и помыслили, — и растаивает вновь.
Экзистенция, побуждаемая проблематическим существованием, ставит себя перед трансценденцией в упрямстве и преданности. Из пограничных ситуаций, которые, уничтожая, открывают бытие в существовании, рождается вопрос: почему существование именно таково. Этот вопрос приводит к упрямому противлению корню существования, или к преданности в доверии к непостижимому.
Экзистенция познает себя самое в падении и подъеме, обращаясь в них к трансценденции или оставляя ее. Из абсолютного сознания самобытия как нисхождения или восхождения она улавливает само бытие.
Но то, что такое есть экзистенция в своем восхождении, остается в существовании неопределенным. В ее возможности заключен путь, согласный с законом и порядком дня в явлении разумного существования; но этому пути противостоит другой путь, как страсть к ночи в разрушении, притязающая дать более глубокое бытие. Возникает самая ужасная двусмысленность. Экзистенция никак не может стать довольной собою, как бывает довольно собой слепое, чисто витальное существование.
Возможность истины обнаруживается как единое, в котором я становлюсь как самость, если оно обращается ко мне как моя трансценденция; и предавая которое, я падаю в ничто. Но это единое в своей историчной определенности, в свою очередь, ставится под сомнение множественностью возможностей, имеющихся в существовании. В существовании нет единственного, четко определенного, объективно удостоверяемого пути экзистенции вообще, а есть недостоверность возможности, в которой трансценденция остается для желающего знать ее двусмысленной и проблематичной.
Четыре экзистенциальных соотнесения взаимно порождают друг друга, не давая экзистенции успокоиться в существовании. Упрямство и преданность, не приходя к единству сами по себе, отрываются, казалось бы, одно от другого в восхождении, которое, однако, находит себя только после падения и ввиду его действительности, и, само не будучи однозначным, рассыпается в противоположность между разумом дня и страстью к ничто. Если истина в них обоих предстает нам как единое, то это единое всегда имеет своим условием и альтернативной возможностью многое. Всякая трансцендентная соотнесенность, будучи высказана, оказывается погруженной в альтернативы, а фактически в напряжения, воссоединение которых и есть в каждом случае экзистенциальная действительность. Если бы мы мысленно связали в одно эту действительность в ее напряжениях, это дало бы нам понимание непостижимого в подлинном бытии, каким оно осознается в возможной экзистенции; но мы можем лишь отрывочно просветлять мышлением то, что как целое остается недоступным нашей мысли.
В каждом из четырех экзистенциальных соотнесений заключена возможность предметно представлять себе трансценденцию в шифрах мифов и спекулятивных мыслей:
