Свобода существует как рассудок, который проводит имеющие силу различения и знает, планирует и делает, как идея, которая есть субстанциальная бесконечная целокупность как сила становления и как цель, а предметно существует как прообраз и как задача; как экзистенция, которая в историчной конкретности, в среде рассудка и идеи, есть решение данного индивида о его собственном бытии.
Будучи абсолютизированы, эти категории становятся высказываниями о трансцеденции, чтобы сразу же пасть и в самой немыслимости явить трансценденцию, как подлинную трансценденцию.
Свобода существует как рассудок. Трансценденция становится в этой мысли Логосом, все упорядочивающим и определяющим, демиургом, созидающим мир. Но трансценденция как Логос была бы только всеобщезначимой обрешеткой (Gitterwerk) артикуляции всего существующего, ее пришлось бы мыслить из суммы всех категорий к некоторой категориальной тотальности, как тому, благодаря чему становится возможно, чтобы существование получило характер всепроницающей мыслимости и порядка. Трансценденция, как демиург, противостояла бы, как конечное существо в мире, оформляемому ею веществу. Как такой демиург, она есть лишь представление, которому не соответствует никакая действительность. Однако трансценденцию следует искать по ту сторону действительности образования вещества конечными разумными существами, как основу этой действительности.
Свобода существует как идея. Трансценденция становится в этой мысли духом целокупности, сводящим воедино моментом (das Zusammenbringende), благодаря которому всякое бытие из нескончаемой рассеянности достигает бесконечной тотальности, не выражаемой адекватно никаким планом. Дух, как целость, которая заключала бы в единстве все идеи, как Логос заключает в себе все категории, был бы немыслим. Идеи реальны в действительности одушевляемых и направляемых ими конечных существ. Они суть то, что в человеке, собственно, называется духом. Но если этот дух абсолютизировать в понятии абсолютного духа, это даст нам, правда, величественную картину трансценденции; и все же трансценденция утрачена в этой картине, поскольку мыслится здесь имманентной. Трансценденция есть бытие, которое делает возможным целокупности идей в существовании, хотя в нем и не дано в зримой или мыслимой наличности идеи какого-либо единого целого.
Свобода существует как экзистенция. Но трансценденция не есть экзистенция’. Ибо экзистенция существует, лишь поскольку есть коммуникация, трансценденция же есть то, что без другого есть оно само. То, что в существовании является для экзистенции выражением зла: «я — только я один», соответствовало бы такому бытию, которое есть оно само без всякой соотнесенности. Ограниченность и обусловленность, присущая экзистенции в существовании, не может быть свойственна трансценденции. Экзистенция, овладевающая самой собою в корне своей самости как не только она сама, соотнесена с трансценденцией, которая, будь она экзистенцией, должна была бы не только относиться к самой себе, но, кроме того, быть обращенной к иному, как своей трансценденции. Отождествление трансценденции с экзистенцией неосуществимо, поскольку экзистенция знает себя как стоящую в отношении к божеству, и именно знает, что она не есть божество.
Трансценденция, как подлинное бытие, не есть, подобно экзистенции, свобода, но основание этой свободы, бытие, делающее возможной эту свободу экзистенции, как и свободу разума и идеи. Поскольку она не тождественна ни с одной из них, мы должны трансцендировать все эти способы мыслить свободу, чтобы пережить крах в немыслимости. Экзистенция есть то, что проще всего смешать с другим (Existenz ist das Verwechselbarste), но именно она есть та действительность, которая всего решительнее сохраняет дистанцию и из самой себя воспрещает отождествление с трансценденцией не только себя самой, но — возвратным движением — также идеи и рассудка. Ибо экзистенция, которая как свобода есть в существовании предельная форма подлинного бытия, всего менее может склонять мысль к переносу ее свойств на трансценденцию. Здесь, в наибольшей близости, отчетливее всего становится заметной абсолютная удаленность.
Для просветления экзистенции, в актах трансцендирования по ту сторону существования и предметно-адекватной рассудочной мыслимости, экзистенция мыслилась как знак (signum) достоверности бытия, который, будучи самим собою, в то же самое время соотнесен со своей трансценденцией. Помыслив экзистенцию как некий signum (знак), я трансцендирую по ту сторону этого signum’a, который уже потерпел крах в качестве мыслимости, но оставался в достоверности живо сознающего себя в присутствии самобытия, стремясь к немыслимой действительности подлинного бытия, возвращающегося ко мне в крахе, как шифр.
Божество как формальная трансценденция
В формальном трансцендировании по ту сторону категорий божество не становится исполненной мыслью, как не обретаем мы и отношения к нему, если только экзистенциальная вовлеченность не наполнит этой мысли.
То, что божество есть немыслимое, — этого еще не мыслят в той мысли, что терпит крах в немышлении. Некоторые из этих трансцендирующих мыслей оставались в течение тысячелетий одинаковыми, почти как математические идеи. Этот вневременный характер присущ им как формальным мыслям. Там, где они встречаются как действительно осуществленные мысли, им бывает нужна экзистенция в ее историчности, чтобы они могли обрести весомость и содержание; тогда мы можем отдать предпочтение тем или иным особенным категориям для выражения мысли, всегда имеющей черты сходства и подобия как мысль о крахе в немыслимом.
Формальное трансцендирование, освобождая простор языку трансценденции в шифрах, силой систематического сознания препятствует в то же время ее материализации. Нам хотелось бы иметь божество в образе и в предметных мыслях, а не представлять себе то и другое исчезающими, как простые символы. Тем более что для нас почти неизбежно необходимо мыслить Бога как личность, в его планирующей и направляющей воле, проистекающей из его совершенной мудрости и благости. Но даже это сознание, как символ, есть исчезающий образ и должно быть вновь снято в трансцендирующем мышлении.
Трансценденцию, если она возникает в результате абсолютизации в трех группах категорий, либо логизируют (в предметном вообще), либо натурализируют (в категориях действительности), либо же антропоморфизируют (в категориях свободы). Этим определяются различные способы, какими мы мыслим непознаваемое божество как познанное. Богословие, руководствуясь тремя этими сферами, учит, что Бог есть свет нашего познавания, основа действительности, высшее благо. От него — светлое выражение познания, причина существования, верный порядок жизни. Он есть истина как познание, бытие и деятельность; знание, действительность и любовь; Логос, природа и личность; мудрость, всемогущество и благость.
Но, если даже это богословское богопознание и не составляет знания, в нем все же оказывается действительной сила формального трансцендирования, не исчерпываемого одним только высказыванием о немыслимости Бога, но находящего лишь в полноте богатства различных путей его подлинную немыслимость и всяческими способами удостоверяющегося в ней.
Если в поисках начала и истока я двигаюсь в пределах существования, переходя от одного к другому, от вещи к ее основанию, то я нигде не достигаю конца. Мне пришлось бы произвольно фиксировать нечто предельное и запретить себе задавать дальнейшие вопросы. Только если я сделаю скачок в трансцендировании от предметного к непредметному, от мыслимого к немыслимому, то могу, ничего произвольно не фиксируя, хотя и не познать самый исток, но как бы домыслиться до него (kann ich, ohne willkürlich zu fixieren, zwar nicht den Ursprung erkennen, aber mich gleichsam hingrübein zu ihm). Исток не есть первое звено в цепи существования, и не есть целое существования, он вообще не есть (er ist überhaupt nicht da). Я мыслю его на пути, пролегающем через незавершимость существования, посредством немышления, отыскиваемого мною при помощи тех или иных определенных категорий, в которых я совершаю скачок туда, где прекращается всякое мышление.
