Светало. Мартовское солнце, появившись на пасмурном небе, ярко засветилось, но никого не согрело.

Это никого не радовало, в том числе "жителей" колонии под городком N.

К слову, жителями её были пожизненно осуждённые заключённые. Каждый раз при выходящем на небо или уходящем с него солнце у заключённых появлялось непреодолимое желание самовольно покинуть места не столь отдалённые - проще говоря, бежать. Желание было обычно столь велико, что не проходило у некоторых заключённых месяцами, а у некоторых - годами.

-Подъём! Шесть часов! Подъём!

Это кричали дежурные надзиратели. Проходя по длинным коридорам, они выкрикивали номера камер и объявляли: "Завтрак/обед/ужин!", "Отбой!" - наступало время ложиться спать, "На исходную!" - объявляли об окончании сна.

-Пятьдесят седьмая, на исходную!

Двое из троих обитателей 57-й камеры вскочили по команде.

-Э, новенький, на исходную! - затормошил один из заключённых спящего старика.

Послышались скрипы, и дверь камеры открылась. Надзиратель закричал:

-Князев! Почему не на исходной?

-Начальник, проблема, в натуре! - сказал заключённый. - Не просыпается! Может, в медпункт его?

-Сейчас определим! - кивнул надзиратель и, глянув в сторону, развернулся. - Принимайте пополнение!

Дверь-решётка открылась, и в камеру вошёл новый заключённый - молодой парень, бритоголовый, с густыми бровями и колючим взглядом. Просунув запястья в "кормушку", он освободился от наручников и подождал, пока камеру закроют.

-Здорóво, братва... - сказал новичок и прошёл к нарам.

-Ты чьих будешь? - спросил сухопарый старичок.

-Зяма Артист, по 105-й чалюсь, - неохотно ответил парень и сел на нары.

Осмотревшись, новичок с изумлением заметил, что на него смотрят с неодобрением.

-Вы чего? - спросил он.

-Нельзя... - зевнул мужчина средних лет.

-Чего нельзя?

-На нарах сидеть, вот чего нельзя. Нарушение режима.

Зяма соскочил с нар.

-А вы кто? - спросил он, соскакивая.

Старичок, поёжившись, ответил:

-Я Сергеич, из Хабаровска. За тройное убийство сижу.

Мужчина средних лет сказал:

-Чеклевский. Польский разбойник. В Рязани на живца взяли.

-Ого, какие люди! - заулыбался Зяма. - Наш вам поклон с Владимирского централа!

-Ты из Владимира? - спросил Сергеич.

-Не-а... Из Анадыря я... - ответил Зяма.

-А при чём тут Владимирский централ тогда? - поинтересовался Чеклевский.

-А я там сидел.

-Это... - начал Сергеич, - тебе сейчас сколько лет, Зяма?

-Двадцать.

-Сколько?!

-Двадцать лет, я же сказал, - повторил Зяма.

-И со скольки лет ты по зонам чалишься? - спросил Чеклевский.

-С семнадцати, - сказал Зяма, подумав, - с корешами крысу одну попинали ногами. Во Владимире дело было, отдыхал я там. За тяжкие телесные привлекли. Один год из четырёх отсидел... - задумчиво сказал Зяма, - по молодости сбежал. Ну, искать не стали. А в девятнадцать снова поймали.

-А здесь как оказался? - спросили в один голос Сергеич и Чеклевский.

-Да бежал я... - вздохнул Зяма, - авторитета грохнул. Меня самого за это грохнуть хотели, а я сбежал. Через решётку дёру дал.

-Это как ты через решётку выбрался, а? - спросил Чеклевский с подозрением.

Зяма замялся. В кругу заключённых Владимирского централа он был известен как бессовестный балабол, на ходу выдумывавший лживые истории, а потому долго там не продержался. Убив в приступе ярости не поверившего его лживым россказням авторитета, Зяма стал думать, как ему спастись от верной смерти, и нашёл способ - сбежать. После побега Зяма обосновался на несколько месяцев у своего друга и жил у него до тех пор, пока их не нашли, не осудили и не вынесли товарищу Зямы три года за укрывательство преступника, а самому Зяме - смертный приговор. Сейчас Зяма находился в кругу Сергеича и Чеклевского и не оставлял надежды совершить ещё один побег.

-Я тебе вопрос задал, - рассердился Чеклевский, - долго ответа ждать буду?

-Да напильником решёточки обточил... так и сбежал... - лживо улыбнулся Зяма и снова сел на нары, на этот раз на нары Чеклевского.

Чеклевский стряхнул наглеца со своих нар и, пнув под дых, зашипел:

-Он ещё шутить будет... Не вздумай врать!

Зяма, в жизни не получавший столь сильных ударов, скорчился от боли и захрипел:

-Б*я буду, правду говорю...

Прошло несколько часов.

Отворилась дверь в камеру, квадратная голова надзирателя возвестила:

-Обед! - и в открытую "кормушку" подали еду.

Зяма встал и, указав на старика, лежащего на нарах, спросил:

-А он чего? Обедать не будет?

-Да чёрт знает, что с ним... - задумчиво сказал Сергеич, - уже который час валяется. Э, начальник! С Князевым что делать? - обратился он к надзирателю.

-А что с ним? - грубым голосом спросил надзиратель.

-Да вон, на нарах вялится, на исходную не вставал. Может, случилось чего?

-Ну, мы его сейчас в медпункт определим.

И Князева унесли из камеры двое надзирателей.

Прошло полчаса. Сидевший в раздумьях Зяма вдруг спросил:

-Слышьте, братва, а Князев - это кто?

-Да... пёс его знает... - недолго думая, сказал Сергеич. - Прибыл на прошлой неделе. Кто, откуда - не сказал, сразу на нары лёг. Мы его сдёргивали, а он... Короче, не знает его тут никто.

Прошло ещё несколько часов.

Вечерело. Зяма курил в окно, Чеклевский ходил по камере, а Сергеич тихо читал какую-то книгу.

-Что читаешь? - осведомился Зяма у Сергеича.

Сергеич аккуратно прикрыл книгу и показал Зяме обложку - "Преступление и наказание".

Зяма с уважением глянул на Сергеича и, бродя по камере, стал цитировать:

-Тварь ли я дрожащая или право имею?.. Вошь ли я, как все, или человек?

-Не паясничай... - тихо сказал Сергеич, перелистывая страницы.

Чеклевский, устав ходить, закурил.

В очередной раз заскрипели двери. Чеклевский взволнованно выкинул окурок в окно.

-Ужин, - объявил надзиратель.

Зяма спросил:

-Начальник, что там с Князевым?

-Жри молча свою баланду и не вякай! - грубо ответил начальник и, закончив раздачу, закрыл камеру.

Зяма удивился. Сергеич тихо принялся ужинать, а Чеклевский сказал:

-Э, Зяма! Иди ужинать, или я твою порцию съем!

Зяма поспешно сел за ужин.

Прошло два часа. Настало время отбоя. Каждый занял место на нарах и думал о своём.

Зяма: "Кто такой этот Князев? Что это за коллектив? Когда меня расстреляют?.. Да не надо... Я жить хочу. Я сбегу!".

Сергеич: "Как же они задолбали новичков присылать... Ни один долго не держится... Я и сам тут сдохну скоро. Бежать мне надо".

Чеклевский: "Такой молодой этот Зяма, такой опасный... да ещё и лживый. Валить его надо. Пусть расстреляют меня, зато и этого урода не будет... Хотя нет, на побег его подобью, да и сдам куму. Мне же лучше будет".

Свет в камере не отключили, и заключённые легли спать при свете, погрузившись в собственные размышления. В размышлениях они провели 3 дня.

Князев (тот самый заключённый 57-й камеры) был возвращён в камеру. У него не обнаружили никаких заболеваний, кроме склероза, что не помешало вернуть его в камеру.

Биография Князева была проста: голодное военное детство, школа и ПТУ. До пятидесяти лет работал токарем на заводе, был большим любителем спиртного, пока во время очередной пьянки не заколол ножом пятерых пьяных товарищей. На суде держался стойко, уверяя, что после похмелья ничего не помнит. Но это не спасло его от смертного приговора, который должны были привести в исполнение через год после заключения Князева в колонию для осуждённых на пожизненное заключение, в которой он ожидал расстрела. Прошло полгода, и за это время Князев отправил несколько прошений о помиловании на имя президента, но ещё ни на одно не пришёл ответ...