Чем дальше, тем резче кадеты оценивали политическую ситуацию в России. Менее чем через три месяца после Февраля «Сибирская речь» констатировала: «Анархия начинает грозить самому существованию России».[284] Несколько дней спустя та же газета писала: «Вот уже третий месяц, как мы пытаемся околдовать, заворожить всю страну прекрасными словами, но что получается из этого, кроме одного говорения? Отечество несется на всех парусах к гибели, к экономическому и финансовому краху, к анархии…, а мы в это время, стоя на тонущем корабле, произносим свои заклинательные формулы, выносим резолюции, выкрикиваем лозунги и в этой словесной вакханалии кружимся, словно листья в ноябре… Довольно слов! Довольно лозунгов!»[285] – призывала в заключение газета.
Полемизируя с революционными демократами (эсерами и меньшевиками), по-прежнему упоенными «развитием революции», сибирские кадеты отмечали: «Весь ужас в том, что… мы приняли революцию как цель, а не как средство… Революция – движение, переход от одной формы общественного состояния в другую… Революция должна была кончиться с падением трона… Результатом продолжения революции явилось не укрепление, а расшатывание нового строя».[286] Автор статьи образно сравнивал затягивание состояния революционной стихии с затягиванием родов акушеркой.
Размышляя над причинами наступающей анархии в условиях демократии, сибирские кадеты усматривали одну из них в народной психологии, лишенной в силу исторических условий политической культуры: «Общество, привыкшее столетиями ютиться по перегородкам и полицейским камерам, на другой день после отмены сословных и национальных ограничений создало себе новые – партийные и социальные» (здесь и далее выделено мной – В. Х.). Они раскрывали произошедшую в народном сознании подмену понятий: «Первенствующее сословие – дворянство заменено новым первенствующим сословием – рабочим классом». Отмечая типичный для политических радикалов всех мастей психологический прием направлять народную агрессию против искусственно раздуваемого образа врага, они проводили прямую параллель между черносотенными еврейскими погромами дореволюционной эпохи и развернувшейся в 1917 г. травлей Советами «буржуев».[287]
Помимо здравых психологических наблюдений, в этой статье привлекает внимание точно подмеченная тенденция подмены одного сословного строя другим. Правда, в послефевральский период она проявлялась еще только на уровне действий и стремлений левых деятелей Советов и шедших за ними социальных низов, на практике же была реализована в полной мере большевиками после Октября в форме «диктатуры пролетариата». Но сам факт, что на нее обратили внимание еще за несколько месяцев до Октября, говорит о прозрении кадетов и предвидении дальнейшего развития событий, чего упрямо не хотели замечать социалистические партии и глава Временного правительства А. Ф. Керенский.
Развал армии и июльские события послужили первым толчком к пересмотру кадетами прежних идеалов, утверждавших приоритет демократических ценностей. Уже весной 1917 г. в мятежном Кронштадте один из лидеров сибирских кадетов, член IV Государственной думы В. Н. Пепеляев (впоследствии – один из главных деятелей правительства А. В. Колчака) записал в дневнике: «Право должно располагать силой, иначе оно – не право… И все эти рассуждения вроде: противопоставить силу права праву силы – не что иное, как сентиментальная фразеология».[288]
Омский кадетский журналист А. Русов, исследуя природу российского интеллигентского социализма, следом за авторами сборника «Вехи» указывал, что свойственное ему изначально «преклонение перед страданиями родного народа» привело к нетипичному для западных социалистов романтическому «народопоклонству», проявившемуся и в творчестве ряда русских писателей-демократов. Объясняя эту особенность национальной психологией русского человека, его эмоциональной отзывчивостью, он отмечал, что в условиях авторитарного царского режима «народопоклонство» развилось в своеобразную религию, «творившую чудеса, посылавшую верующих (т. е. революционеров – В. Х.) на каторгу и в ссылку, в тюрьму и на виселицу». Но после победы революции жизнь беспощадно развеяла сентиментальные иллюзии «народного счастья», «стремление спасти человечество оказалось не более чем претензией синицы, мечтавшей зажечь море». Когда «народ оказался сложнее», чем представляли его себе социалисты, они растерялись и теперь не знают, что делать.[289]
Отрезвление от безоговорочного преклонения перед народом, дань которому отчасти отдали в свое время и кадеты (хотя и в гораздо меньшей степени, чем эсеры и другие социалисты), в дальнейшем будет все острее ощущаться среди них. Еще более резко писала об этом газета иркутских кадетов «Свободный край»: «Идеология русской революции… основана на вере в народ, в его правду и мудрость… Более полустолетия русская интеллигенция воспевала народ в стихах и прозе как нечто бесконечно доброе, чистое, светлое, могучее… И вот лик этот понемногу начал проявляться… Это бесконечное варварство, дикость, злоба, беспощадность и бессмысленность… Жгут на кострах Толстого, Герцена, Достоевского, исчезают с лица земли культурные хозяйства… Господа интеллигенты-народники, покаемся всенародно – это наш грех…, ибо и в Священном Писании сказано: не сотвори себе кумира». И делала вывод: «Пора понять, что народу нужно просвещение, нужна дисциплина, нужно руководство честное, твердое, а… не потворство его страстям»[290] (выделено мной – В. Х.).
Обращение кадетов, убежденных западников, к национальному менталитету показательно. В. А. Жардецкий в одной из статей отмечал необходимость опоры на такие качества русского народа, как любовь к порядку, скромность, выносливость и т. п.[291]
Знаменательным с точки зрения «правения» кадетов стал произошедший на IX партийном съезде в конце июля 1917 г. поворот в сторону церкви. Если раньше партийная программа предусматривала отделение церкви от государства, то в новой ее редакции говорилось о православной церкви как об одном из государственных институтов публично-правового характера, помощь которому со стороны государства будет оказываться как господствующей в нем религии.[292] С другой стороны, церкви предоставлялась свобода самоуправления через посредство Поместных соборов, церковная регистрация браков заменялась гражданской и т. п.
Таким образом, преобладающей для кадетов становится идея государственности и буржуазного характера революции. Идейным лидером этого направления в Сибири становится В. А. Жардецкий, унаследовавший и развивавший (применительно к новой эпохе) идеи авторов знаменитых «Вех» П. Б. Струве, М. О. Гершензона, Б. А. Кистяковского – такие, как отказ от безоговорочного интеллигентского поклонения народу, приоритет понятий государства и права над свободой, усиление внимания к религии. В Иркутской кадетской организации эти идеи первым подхватывает полковник Никитин.
В целом либералы не учли «двуликого Януса» – «рабского» и одновременно анархического менталитета и максимализма широких народных масс. Оказавшись у власти в Феврале, к Октябрю они потеряли всякую популярность. Но, в отличие от эсеров и меньшевиков, в подавляющем большинстве так и не сделавших выводов из бесславного конца демократического Временного правительства, кадеты сделали резкий крен в сторону признания необходимости временной военной диктатуры для обуздания анархии в стране.
