В себя он пришел от удара открывшейся входной двери и звука приближавшихся шагов. С улицы доносился слабый шум автомобильного двигателя. Аякс было привстал, но тотчас снова привалился к стене — он не искал убежища, даже не поднял оружия, потому что услышал бубнящий голос Арона. В подвал Арон спустился, держа на перевязи целую гроздь прозрачных медицинских контейнеров с кровью. На его голове красовалась спецназовская каска, на груди болтался незакрепленный бронежилет. Обойдя Аякса, Арон принялся орошать кровью из контейнеров раны Бунзена и пол под телом. Аякс закурил и, дождавшись, пока Арон опорожнит последний контейнер, негромко спросил:

— Так кто убивает бычка, Арон?

Ответа не последовало. Скомкав пустые контейнеры, Арон спрятал их куда-то под бронежилет, костяшками пальцев постучал себя по каске, ни с того ни с сего отдал честь мертвому телу: «Орешек знанья тверд…», — и начал маршировать на месте, широко отмахивая кулаками. В Аякса полетели капельки крови. Под ботинками Арона трещала бетонная крошка и глиняные черепки. Прикрывшись рукой, Аякс отсел подальше от прибывающей под трупом лужи. Арон развернулся и, продолжая топать, поднялся обратно по лестнице. Его громыхающие шаги стихли на крыльце дома, а после того как хлопнула автомобильная дверца, вскоре слился с тишиной и шум двигателя. Аякс бросил последний взгляд на залитое кровью тело Бунзена, затушил сигарету о стену и тоже поднялся из подвала. В столовой его внимание привлек кактус в расколотом горшке на столе — цветок, что Бунзен держал в своем участковом кабинете и о который постоянно ранился. Кактус был раскроен пополам всаженным в него шприц-пистолетом с «сывороткой правды». Под горшком на мраморной столешнице мерцали размашистые буквы. Аякс осторожно сдвинул горшок и смел ладонью рассыпавшуюся землю. «Ма(рк) и (Э)стер ле Шателье = Ма(й)стер ле Шателье =?» — значилось несмываемым маркером на мраморе. Равенство это — очевидно, чтобы оно не сильно выдавалось за границы донной части цветочного горшка — было выведено столбиком, в три убывавших к основанию строки. По всей видимости, и горшок Бунзену пришлось разбить для вящей маскировки своего откровения. Аякс, посасывая прокушенную губу, попробовал стереть надпись пальцем, с сомнением осмотрелся, потом перетащил цветок на прежнее место и пошел прочь из дома.

На заснеженной дороге у ворот хорошо просматривались колеи от протекторов машины, на которой только что уехал Арон. Колеи эти, наслаиваясь, пересекали припорошенный след большого автомобиля, круто, юзом повернувшего в обратную сторону, на встречную полосу движения. Аякс понял, что это след того джипа, что он успел заметить, пока бежал к дому. Он решил отправиться по следу, куда бы тот его ни привел. По дороге, подбадривая себя, он зачем-то повторял вслух трехстрочную формулу Бунзена и, стараясь приглушить опьянение, время от времени зачерпывал пригоршнями снег, растирал лоб и здоровую щеку.

Снегопад помалу стихал. Во дворах были слышны возбужденные голоса игравших детей и такие же беззаботные возгласы взрослых. Над верхней частью города ходили мерцающие желтые зарева от проблесковых маячков снегоуборщиков, скребущий гул плугов и щеток разносился по пустым улицам.

Следы джипа вели из города к железнодорожной станции.

Когда Аякс подошел к машине на привокзальной площади, он успел не только протрезветь, но и порядком выдохнуться. Джип был незаперт и пуст. Салон пропах порохом и подгоревшей оружейной смазкой. На поручнях, на боковинах кресел, на оплетке руля и даже на потолке остались кровяные отметины рук. В бардачке под ворохом обычного для автомобиля хлама Аякс, к немалому своему удивлению, нашел тот самый видеодиск, что накануне отдал Бунзену у библиотеки. Диск выглядел неповрежденным, даже незахватанным. Аякс повертел его в пальцах, свыкаясь с простой и в то же время невероятной мыслью, что этот ничтожный предмет послужил причиной расстрела следователя. По отпечаткам ног в снегу было видно, что из джипа вышли двое. Следы, сходясь, вели к зданию вокзала и пропадали недалеко от входа, там, где снег уже успели расчистить.

В парадных дверях Аякс столкнулся с Зелинским. Поверх мундира на начальнике вокзала был дворницкий фартук, в руке мокрая деревянная лопата, на ногах галоши. Аякс не успел сказать ни слова — бегло поздоровавшись, Зелинский поспешил продолжить расчистку. На лопату он налегал с таким задором и нетерпением, будто надеялся обнаружить под снегом клад.

В небольшом безлюдном зале ожидания Аякс сразу заметил Эстер. Устроившись в одном из пластиковых кресел против выхода на перрон, она говорила по мобильному телефону. Аякс сел через кресло от нее и положил на пустое сиденье диск. Эстер убрала телефон в карман, оглянулась на Аякса, потом на диск. Под ее ботинками искрились лужицы талого снега. На отвороте рукава пуловера темнело маленькое, как от прижженной сигареты, отверстие с опаленными краями.

— И?.. — сказала Эстер.

Аякс кивнул на диск:

— За это меня тоже полагается казнить?

— За что?

— За второй слой?

— Ты в своем уме? — прищурилась Эстер.

— Покойному, помнится, тоже не давал покоя этот вопрос.

— И ты всерьез считаешь, что его казнили?

— А он мог сам себя так изрешетить?

— Тогда скажи вот что: если он захватил с собой в дом такой арсенал, то он давал отчет в своих действиях, или нет?

— Так все-таки за второй слой полагается пуля? — сказал Аякс.

— Господи… — Эстер бросила диск ему на колени и постучала себя ладонью по лбу. — Вот он где, твой второй слой. Ты смотрел то же самое, что и Бунзен — то же самое, но с одной большой разницей.

— С какой еще разницей?

— С той, что смотреть и видеть — это не одно и то же. С той, что видеть в книге фигу, хлопать глазами на буквы и читать то, что за ними — большая разница.

— Так что увидел Бунзен?

— Беда не в том, что он увидел, а в том, что он перехитрил самого себя. И, что бы он там ни увидел, это остается на диске.

— Перехитрил себя — каким образом?

— Посчитал, что ты перебил всех легатов. Понадеялся, что по его душу явятся сопляки с рогатками. Вот и все. Но это то же самое, что ложиться на рельсы и думать, что вместо поезда к тебе приедет дед Мороз.

Аякс устало облокотился на колени:

— Ты говоришь о нем сейчас, как о каком-нибудь уголовнике.

— А ты не догадываешься, почему подвал полицейского участка залит бетоном? — Эстер пересела на край кресла. — Как теперь и ход под полом у Мариотта?

— Что такое случай крови? — спросил Аякс. Эстер хотела что-то сказать, но он перебил ее: — Предателя приговаривают к казни за попытку разглашения государственных тайн кому — шпиону, контрразведке, прокуратуре?

— Предатель, — ответила Эстер, — расстается с жизнью намного раньше.

— Руки на себя, что ли, накладывает?

— Самоубийца перестает жить задолго до того, как делает шаг из окна. Шаг из окна — это не конец жизни, а конец смерти.

— То есть как?

— То есть так. Когда ты получаешь пулю, еще не значит, что именно это убивает тебя. — Эстер побарабанила кончиками ногтей по диску в руках Аякса. — Хорошее зрение и мозги требуют такого же обращения, как заряженный пистолет. Тут никакая прокуратура, никакая контрразведка не спасут. Пуля — это всего лишь точка после смерти. Мотай на ус, агент.

— Умей зажмуриваться, — подытожил Аякс. — Живой — это тот, кто умеет не видеть всего. — Он достал из кармана шприц-пистолет и покачал им на ладони. — Бунзен пытался расширить свой кругозор с помощью этого?

Эстер, пряча невольную улыбку, поджала губы.

— С помощью этого можно увидеть все воинство господне.

— По-твоему, значит… — сказал Аякс и смолк на полуслове, так как в приоткрывшихся подпружиненных дверях, ведущих на перрон, появился капрал Вернер. Сейчас, правда, на нем была не полицейская форма, а теплый, искрящийся от тающих снежинок, спортивный костюм с капюшоном.

Встретившись взглядом с Эстер, Вернер молча кивнул в сторону станции, откуда тотчас донесся свисток тепловоза. Эстер кивнула в ответ и, после того как дверь за Вернером снова закрылась, обратилась к Аяксу: