— Марк, вы как-то сами сетовали на то, что работа со свидетелями — не самое благодарное занятие. Что человек может грезить наяву, делать из мухи слона и тому подобные фокусы. Вам никогда не случалось возвращаться в те места, где вы провели детские годы? Так вот мне однажды привелось. И я по сей день уверен, что либо перепутал маршруты, либо стал жертвой чудовищного недоразумения. Что кто-то ловко надстроил совершенно чуждую землю поверх моих заповедных песочниц и совочков. Кого, спрашивается, в этом винить? Некого. Просто человеческая память, в отличие от справочников и электронных баз данных, продуктивна. Чтобы заставить поверить человека в какую угодно ересь, не обязательно жечь его калеными щипцами и пичкать таблетками. Подсовывайте из года в год ему разные справочные данные под одной и той же обложкой — все остальное он сделает за вас. Сначала будет ругать подтасованные данные, потом начнет ругать свою забывчивость, а потом натаскает память так, что любые подтасовки та будет вживлять в реальность без посторонней помощи, автоматически. Вы спрашиваете, что такое рудник и что такое промзона. Но проблема не в том, что рудник может оказаться миражом — проблема в том, что миражом может оказаться все, что мы знаем о руднике.

— Я был там. — Аякс с упрямым видом пристукнул по приборной доске. — Я видел эти выработки. Я дышал этим смрадом, слышал эту жуткую реку внизу. Я ходил по этим галереям, а не читал о них в справочнике.

— Сколько галерей, простите за нетактичный вопрос, вы прошли? — спросил Бунзен. — Одну, две, десять?

Аякс закусил губу.

— Одну.

— И сколько их там еще, знаете?

— Нет. А вы?

— Мои оперативные данные, к сожалению, тоже не исчерпывающи. — Бунзен провел ладонью по рулю. — Тем более что я никогда не спускался в рудник. Однако с большой долей уверенности я могу утверждать, что разведанных штолен выше шестого этажа всего четыре. И только три из них могут называться штольнями, так как имеют выход на поверхность. Четвертая выработка слепа, это штрек. Что я могу заявлять с куда меньшим оптимизмом, так это то, будто штольни имеют искусственное происхождение. Да, они несут явные следы обработки, но это, скорей всего, лишь отесанные русла ископаемых потоков — водных либо лавовых.

— Между прочим, вы в курсе, что в Столовую Гору поступает золото? — спросил Аякс. — И оно завозится именно в эти штольни?

— Я даже знаю, о чем вы хотите меня спросить, — усмехнулся Бунзен.

— И о чем я хочу спросить?

— О том, почему прокуратура смотрит сквозь пальцы на незаконные перевозки драгоценных металлов. Спешу вас успокоить: если перевозки золота маскируются под перевозки мяса, то отсюда еще не следует, что они незаконны. Зачем это нужно банкам — другой вопрос.

— А зачем это нужно контрразведке?

Следователь обернулся к Аяксу и секунду-другую смотрел на него с таким видом, словно силился понять, шутит он или говорит всерьез.

— Контрразведке эта золотая лихорадка уж точно ни к чему.

— Управление пытается навязать золотые транспорты Горе, потому что хочет закрепиться здесь, — заявил Аякс.

— Закрепиться здесь — с какой целью, простите? — уточнил Бунзен.

— Да хотя бы с целью контролировать те же золотые транспорты.

— Кто вам сказал такую глупость?

— А зачем тогда еще?

Следователь, свернув на обочину, остановил машину.

— Скажите, если бы вам были известны точные географические координаты не обычной пропасти, в которую можно плевать, а местоположение настоящей бездны, в которой можно угадывать созвездия, вы — разумный, порядочный человек — постарались бы ограничить доступ к такому нечеловеческому месту?

— Нечеловеческому — в каком смысле? — нахмурился Аякс.

— Во всех смыслах.

— Не понимаю вас.

Бунзен задействовал ручной тормоз и приспустил оконное стекло.

— Допустим, что вы криминалист и вам становится известно о существовании такого фантастического места, где улики — ну, или, точнее говоря, вещественные доказательства — не только перестают обладать привычными юридическими свойствами, но теряют свои физические качества?

— Да о чем вы?

— Если уничтожить — сжечь, истолочь в пыль, развеять по ветру — вещественные доказательства в любом другом месте, они все равно могут быть обнаружены. И, значит, даже при катастрофическом материальном ущербе не потеряют ни своих юридических, ни физических свойств. Однако в нашей волшебной пропасти доказательства эти начинают так танцевать, будто здесь не просто отсутствует земная твердь, а начисто отменяется действие закона сохранения массы.

— В общем говоря, пропадают с концами? — заключил Аякс.

— Хуже.

— Куда уж хуже?

— Марк, вы как будто первый день в Горе, ей-богу. — Следователь достал из приборной доски полную пепельницу, брезгливо посмотрел в нее, опорожнил за окном и установил обратно. — Представьте, что в числе сотни прочих очевидцев вы наблюдаете на руднике умышленное убийство, и тело убитого падает в дыру.

— И что?

— В том-то и дело, что ничего. Юридически все свидетельские показания в данном случае не будут значить ровным счетом ничего. Даже если весь город станет показывать на убийцу, задержать его мы сможем не более чем на сутки. Нет — можно, конечно, открыть дело и довести его до суда, где адвокаты не оставят от обвинения камня на камне. Но я лично ни за что не стану заниматься таким делом. Равно как не назову других идиотов в прокуратуре, которым не жалко своего времени. Нет тела — нет дела. Вы как-то сами это справедливо заметили.

— Следуя вашей логике, лейтенант, от человечества необходимо изолировать не только Столовую Гору, но и моря с океанами.

— Во-первых, в том, что касается уничтожения улик, никакой океан, пусть и самый глубокий, даже близко не подбирается к нашей золотой бездне по… ну, что ли, по функциональности. А во-вторых, я ни словом не обмолвился об изоляции.

— Тогда что вы имели в виду, когда говорили об ограничении доступа?

— Да то же самое, что вы говорили о перевозках золота.

— Что?

— Контроль.

Аякс, вздохнув, потеребил откидной козырек на потолке.

— Это какой-то фарс, честное слово. Преступники штурмуют дыру с мешками улик, желают предать здесь забвению горы трупов, а контрразведка держит в Горе круговую оборону и знать не хочет ни о каком золоте.

— Вы когда-нибудь слышали о Лете — реке забвения? — Бунзен тщательно протер пальцы освежающей салфеткой.

— Я, кажется, даже слышал ее самое, — ухмыльнулся Аякс.

— А вы знаете, зачем древние греки вкладывали в рот своим мертвецам при погребении медную монетку?

— Зачем?

— Это была плата Харону, перевозчику мертвых душ — по этой самой Лете — в загробный мир. То есть даже он не работал задаром. Что уж говорить об обычных доставщиках? Не догадываетесь, почему днем на руднике не протолкнуться от любителей променада, а ровно в десять вечера отключается все электричество?

— А при чем тут контрразведка?

— А контрразведка тут при том, что окучивать дыру она взялась намного раньше старателей. — Бунзен затолкал салфетку в пепельницу. — Когда я слышу о легатских кротах в вашем героическом заведении, мне смеяться хочется.

— И почему это так смешно?

— Потому что легаты — это контрразведка и есть.

Аякс отстегнул ремень безопасности.

— Кем же тогда, по-вашему, был Хассельблад? Или он что — сам пустил себе пулю в лоб?

— Хассельблад… — Следователь задумался на секунду. — Хассельблад был первой попыткой Горы заполучить, если так можно сказать, независимого представителя Управления. Только и всего, Марк. Авраам ле Шателье был не старателем, а основателем церкви. На игрища с кирками его подвигло вовсе не золото, а нечто, что только потребовалось маскировать золотом. Что именно — Храм? Откровение? Тайна философского камня? Или, может, имела место обычная поповская уловка для паствы, подхваченная полицией? Не знаю. Но уверен, что если золото и добывалось в Столовой Горе, то это была так называемая попутная добыча. Горняки — они же члены конгрегации — спускались под землю за чем-то другим.