Она развернула утреннюю газету и начала читать свой гороскоп. Надо же, всего через пять дней появится гороскоп специально для нее! Ну то есть для нее и всех остальных, кто родился третьего апреля. Она уже с нетерпением ждала, когда сможет его прочитать. А еще через неделю в «Вествью Лэйнс» намечалась вечеринка, где можно было поиграть в боулинг и попробовать различную выпечку – даже шоколадный торт с белой глазурью и синими розочками. Может, стоит прикупить что-нибудь из одежды. Хотя нет, не сегодня. Но она возьмет с собой в молл новую сумочку – заранее полученный подарок из отцовского магазина. На самом деле это был целый набор сумочек, которые пристегивались к деревянной ручке и, таким образом, их можно было подбирать под разные наряды. Пока Хизер остановила свой выбор на трех сумочках – джинсовой с красным зигзагом, хлопчатобумажной в шотландскую клетку и еще одной с огромными оранжевыми цветами. Отец не планировал их заказывать, но мама заметила, как внимательно младшая дочь разглядывала образцы, и уговорила его включить их в заказ, который он сделал еще в феврале. Этой весной они, безусловно, стали самым продаваемым товаром в его магазине, но это, похоже, сделало отца только еще более ворчливым.

– Что за ерунда! – говорил он. – Да через год их уже никто и носить-то не будет!

«Ну, конечно», – думала Хизер. Через год появятся еще какие-нибудь классные вещи, которые так и будут уговаривать их купить, и отец должен этому радоваться. Даже в свои одиннадцать она понимала, что было бы невозможно успешно вести дела, если бы вещи из года в год не входили и не выходили из моды.

Санни, расстроенная почти до слез, молча наблюдала, как отец вышел из кухни. Он был таким странным все утро: испек блины, разрешил Хизер слушать Дабл-ю-Си-Би-Эм, сам подпевал и даже комментировал некоторые песни.

– А эта мне нравится, – говорил он про каждую. – Девица…

– Минни Риппертон, – вставила Хизер.

– Ее голос звучит словно пташка поет, вам не кажется? – Глава семьи пытался подражать изящным мелизмам, и младшая дочь смеялась над его жалкими попытками, а Санни это просто смущало. Отец не должен знать такие песни, как «Люблю тебя», и уж тем более напевать их. Кроме того, он был самым настоящим вруном. Ему не нравилась ни одна из этих песен. То, что песня входила в топ-40 самых популярных композиций – да и вообще любая популярность, будь то музыка, кино, телепередача или мода, – сразу же, по мнению отца, означала исключение из списка серьезных вещей. В наушниках у него в кабинете всегда играл либо джаз, либо Боб Дилан, либо группа «Грейтфул Дэд», чьи песни казались его старшей дочери такими же бесформенными и бессмысленными, как джазовые композиции. Санни чувствовала себя весьма неловко, пока они все вместе слушали радио. Казалось, будто отец с сестрой читают у нее на глазах ее же собственный дневник. Казалось, будто они знают, о чем она думала по ночам, отправляясь в постель с наушниками в ушах. Ее вкусы менялись, но определенные любовные песни нравились ей до сих пор: «Ты так прекрасна», «Поэт», «Мои глаза тебя обожали». Ерзая на стуле и продолжая нарезать блинчики на еще более мелкие кусочки, она все ждала того момента, когда можно будет наконец выключить радио.

Затем заиграл Ринго Старр со своей «Нет-нет», и отец просто добил старшую дочку, сказав:

– Терпение человека не бесконечно. Когда я думаю о…

– О чем, папочка? – подыгрывая ему, спросила Хизер.

– А ладно, ни о чем. Какие планы на сегодня у моих девочек?

Именно тогда младшая дочь и сказала, что Санни собирается ехать в молл. Она сообщила это писклявым детским голоском, хотя давно уже его переросла. Когда Хизер выпрашивала что-либо для себя – например, разрешение съездить за покупками в Вудлон на велосипеде, – она разговаривала нормально, но когда ей нужно было выдать сестру, пользовалась своим тонким девчоночьим голоском. Маму это частенько умиляло. Санни, бывало, слышала, как та говорила кому-то по телефону, что Хизер в свои одиннадцать соображает на все сорок. Старшая дочь с нетерпением ждала, когда она назовет ее относительный возраст, но мама об этом больше не заговаривала.

Поставив свою тарелку в раковину рядом с тарелкой отца, она пыталась придумать оправдание, чтобы не мыть их сейчас, но знала, что это будет нечестно по отношению к матери, которой в конце рабочего дня придется еще и отмывать гору грязной посуды. Отцу и в голову никогда не приходило помыть посуду самому, но, по крайней мере, по сравнению с другими отцами он был не особо строгим. Соседские дети называли его хиппи из-за магазинчика, волос и бледно-голубого автобуса марки «Фольксваген». И хотя отец готовил – правда, по настроению – и говорил, что «поддерживает решение жены работать риэлтором в агентстве», к некоторым домашним обязанностям он не прикладывал руку ни разу в жизни.

«Если бы он сам мыл каждый день посуду, – думала Санни, соскребая остатки блинов в мусорное ведро, – он бы не был так категорично настроен против посудомоечных машин». Она показывала ему рекламу портативных моделей и объясняла, что их можно убрать в чулан, когда в них нет необходимости, но отец говорил, что это пустая трата денег, а также воды и электричества. Между тем он продолжал модернизировать свою стереосистему, которая стояла в гостиной. Санни часто жаловалась на музыку и просила его уйти с ней в кабинет, но он напоминал ей, что его кабинет был местом созерцания, местом, где он совершал утренний и вечерний ритуалы, известные как Агнихотра, часть культа пяти священных огней. По словам отца, это было не религией, а кое-чем получше.

– Ты что, шпионила за мной? – спросила Санни сестру. Хизер в это время напевала про себя какую-то песенку и накручивала на палец прядь волос, радуясь чему-то своему. Мама часто говорила, что им бы поменяться именами, что Хизер всегда весела и счастлива, а Санни колючая, как кактус. – Откуда ты узнала, что я еду в молл?

– Ты оставила на столе расписание, и там было подчеркнуто время отправления автобуса, – ответила младшая сестра.

– Что ты делала в моей комнате? Ты же знаешь, что тебе туда нельзя.

– Искала свою расческу. Ты ее всегда берешь и не возвращаешь.

– Неправда.

– Неважно. – Хизер беспечно пожала плечами. – Я просто увидела расписание и догадалась.

– Как только приедем туда, я иду по своим делам, а ты по своим. И не надо виться вокруг меня, хорошо?

– Больно надо. Ты только и делаешь, что торчишь в магазинчике «Зингер» и листаешь там книги с выкройками, а все из-за того, что в прошлом году тебя выгнали с уроков по домоводству.

– Просто там все машинки уже были старые, считай, сколько детей ими пользовалось. Иголки постоянно ломались… – Это оправдание придумала для Санни мама, и теперь она с радостью его повторяла. Она бы не отказалась найти оправдания своей неуспеваемости и по другим предметам. Чрезмерная мечтательность – вот самый безобидный аргумент, который смогли подыскать ее родители. А классный руководитель заключил, что она просто мало старается. – Между прочим, платье, которое мы сшили вместе с мамой, получилось что надо.

Хизер понимающе посмотрела на сестру. В принципе, платье действительно было сшито хорошо, Санни успешно справилась даже с самыми каверзными моментами – например, сделала нагрудную вытачку и нарезала материал, не нарушив узор. Но Хизер, похоже, родилась со знанием того, что было неведомо ее сестре. Хизер ни за что не выбрала бы грубую, чуть ли не парусиновую ткань с узором из кукурузных початков. Неудивительно, что Санни дразнили все кому не лень. Кукурузница, дерёвня! Впрочем, этим утром она выглядела нарядно: волосы были стянуты в два тугих хвостика, перевязанных зелеными ленточками, словно пучки соломы, стянутые зелеными стебельками травы. Даже мама подумала, что ее старшая дочь выглядит чудесно. Но позже, едва ступив в автобус, еще до выкриков вроде «Деревенщина!» и «Кукурузница!», Санни поняла, что совершила еще одну ошибку, надев это платье. Не помогла и изящная вытачка, благодаря которой ткань стягивала грудь, – у девушки, в общем-то, ее и не было.