– Андр, она вообще-то славная. И сладкая. Ласковая. А так как знахарка, болячку не подцепишь. Да и привереда она. Кого попало не подпустит к себе.

– Рекомендуешь? – удивился я. – Не обидишься?

Клем поморщился. Но сказал:

– Не моя она, что мне обижаться? Андр, давай начистоту! Ты мужик видный. Один. Рано или поздно вопрос этот перед тобой встанет. Жену свою я делить ни с кем не хочу. К чужой жене ходить – тоже не советую. Мужья разные бывают. Обидится кто – тебе оно надо? Девка – тебя обженит. Я так понял, что не желаешь ты этого. А Спасёна одна. Под венец тебя тащить не будет. Детей у неё не будет, обделил её Создатель. Понимает, что такая она никому в жены не нужна. А жизнь своё просит. Вот и захожу к ней иногда. Помочь.

– Ромашка знает?

– Нет. Узнает – обижусь.

– Понял тебя. Спасибо.

– Не за что. Пока. Зря Сластёну обидел.

– Сластёну?

– Ну, это только для своих.

– И много «своих»?

– Тебе не всё равно? Не дом нужды – это точно. Она не девка продажная. За неё глотку сразу порвут. Её в городе уважают, и в обиду никто не даст. Мужа и отца нет. Всем миром и защищаем.

– И всем миром?..

– Осквернел? Многим она нравится, да не многие ей нравятся.

– Понял. Ай да умница эта красавица!

– Это у ней не отнять!

Баня! Как много в этом слове для сердца русского слилось, как много в нём отозвалось!

Первыми, конечно, мылись хозяева – Клем с Ромашкой. Румяная с пару Ромашка – ещё краше. Сам себе стукнул по… рукам. Не зарься на чужое! Похотун! Ну и что, что глазками стреляет? И волосы открыла. Я теперь член семьи. Признали за потомка родного брата прадеда Клема. Можно при мне ходить и простоволосой. И не совсем одетой – в одной сорочке. Нижнего белья тут или нет, или после бани… Да кто после бани себя в корсеты загоняет! Что за дичь? Да и живот уже приличный. Грудь – соответственно. Всё стало рельефным. Природой так предусмотрено.

Как Ромашка вышла, так цыгане шумною толпою… мы с ребятами. Печь-каменка. По-белому. Полати, деревянные кадки. Котёл – бронзовый. Клем – кузнец или как? Он будет – камни раскаленные в воду бросать? То-то! Мочало из лыка. Вместо мыла – жижа какая-то. Пусть будет и. о. жидкого мыла. У нас это как раз веяние моды. Правду говорят – всё в мире циклично. А веников нет. Так сидим – потеем. Как в финской сауне. Про веники спросил – недоумение. Значит, есть идея.

Моих сопарильщиков очень заинтересовала моя цепь с крестом. Кузнецы!

– Да, серебро. Нет, плетение не знаю. Не я делал. Крест – литой. Символ – оберег. Да, освящённый.

Вот пройдоха! Клем, оказывается, тоже чувствует. Устроил мне концерт на площади. Нет, не обижаюсь. Если ты раскрытая книга для всех, то ты уже покойник.

– Батя владеет землёй! – гордый собой сдал отца Молот.

А вот это поворот! И всё меняет. Клем смутился под моим взглядом, стал оправдываться:

– Я же кузнец. Хороший кузнец. Я не маг. Просто одарённый. Металл я чую. С металлом и работаю. Больше ничего не умею.

– Металл и я чую, – ляпнул я. Блин! Этого хоть малец сдал, а я-то сам себя. Пришлось рассказывать: – Не знаю, то ли это, но когда я на заводе работал…

– Где?

– Завод. Такие огромные мастерские, где делают огромные машины из металла. Я работал в цехе, где металл отливали. А потом несколько лет – в кузне. Но руками там не ковали.

– А как?

– Гидравлическими и пневматическими молотами.

– Это как?

– Сжатый воздух или давление масла поднимает огромный молот, я на педальку нажимаю, молот падает, опять поднимается.

– Ух ты! – удивляется Горн.

– Магия? – спрашивает Молот.

– Наука. Без магии. Вот в литейке меня и научили металл чувствовать. Не всяк умеет. А кто чует металл, очень ценится. Это то?

– Завтра посмотрим, – кивнул Клем.

– А где такой завод?

Видя мимику Клема, отвечаю:

– Где, где – в Караганде.

– Ребята, вы понимаете, что никто не должен об этом знать? – спросил Клем.

– Конечно, отец. Мы кузнецы! Это наши секреты. Нашей гильдии!

– Даже гильдия знать не должна, – вздохнул Клем.

– Секрет семьи? – робко спросил Молот.

– Даже мать знать не должна, – опять вздохнул Клем.

– И правильно! Бабы – все балаболки. Волос длинный, ум – короткий, – важно возвестил Горн.

– Дядя Андр, а почему у вас такие короткие волосы и нет бороды? – спросил Молот.

Ага, ты ещё спроси про волосы под мышками и… хм. Сбрито. Гигиена это.

– Ребята, давайте без этих «дядей»? Просто – Андр. Волосы короткие, потому что подстригал. У нас с длинными волосами мужчинам ходить не принято. Молодым солдатам вообще волосы сбривают. Чтоб вошь не водилась. Но я отращу. Как у всех. И борода отрастёт. Бритву я всё одно не взял.

Провёл ладонью по хрустнувшей щетине подбородка, посмотрел на опасную бритву – бронзовую, кстати, лежащую на подоконнике, и передёрнул плечами:

– Отрастёт.

Спал я на сеновале. С Молотом. Лето же, что нам ютиться в душном доме? Одет я был в Клемову одежду – рубаха, штаны. В объёмах подошла, но коротка оказалась.

Ночью пришёл Горн, протиснулся меж мной и Молотом.

– Наженихался? – сонно спросил Молот.

– Завянь, – буркнул Горн, сразу уснул.

От парня ощутимо тянуло женским телом. Правда женихался. Да что со мной? Лет десять уже гормоны так не буянили. А-а-а, так это сияющий старик виноват! Встречу уб… в ноги поклонюсь. Живым себя почувствовал.

Не вовремя только. Отвернулся от Горна, стравил из кишечника воздух. Злорадостно усмехнулся – вонять он тут будет молодыми самками! А кто сказал, что я хороший дядька?

Утро – не красит. Я не подросток. Давно уже. Вон, даже по Горну не видно, что он полночи не спал. Бодры, свежи. А у меня всё болит, всё тело чешется от уколов сена. Злой и разбитый.

Всю ночь поочерёдно снились бабы голые и лич. Не, я не против баб. Я против лича. Тот ещё красавец. Во сне дробь из помповика не вспыхивала золотыми отсветами в чёрной копоти лича. И не наносила ему никакого вреда. Поэтому он спокойно вытянул старика в плаще, потом шёл на меня. Шёл и шёл. А спуск ружья бессильно щёлкал, а я судорожно передёргивал затвор пустого магазина. Ужас! Вот это – кошмар!

– Ты что такой? А я тебе предлагал лавку в доме, – говорит Клем.

– Лич снился всю ночь. И во сне я его не мог одолеть, – пожалился я.

Клем быстро начертил вокруг себя обережный знак:

– Совсем чистильщик стал бессилен! – и сплюнул.

А потом работали в кузне. Пока раскалялась заготовка, рассортировали железки. Кольчуги – сразу в угол. Условно годное – к горну, совсем годное – на гвозди в стене, совсем не годное – в кучу.

Клем доставал раскаленные поковки, держал их клещами, указывал молотком, куда бить. Я ухал молотом. Когда устал, бил Горн. Молот был самым молодым, но Клем его тоже пускал к молоту. Учиться. Уставал он, правда, быстро. Потом малец раздувал меха.

И так целый день. Отвык я уже. Оглох сразу. Клем с сыновьями переговаривается – я не слышу. И выдохся быстро. Отвык. Эх, где мои семнадцать лет?

На закате пришёл стражник. О чём он говорил с Клемом, я не слышал. В ушах белый шум. Клем стал смурной. Дела как-то не пошли. Бросили горн, стали ремонтировать кольчуги. Вынимали сломанные, перерубленные кольца. Вязали прорехи. Клем сам вязал. Я лишь размыкал кольца из выделенного фрагмента кольчужной сетки, складывал в лоток. Хорошо, что кольца были не запаяны, а просто замкнуты. Клем брал эти разомкнутые кольца и чинил кольчужную вязь. Проволока была хорошей. Твёрдой, прочной. Стальной. Толстой. На вид и ощупь – до полутора миллиметров. Кольца небольшие, меньше сантиметра. Кольчужная сеть получалась плотной и крепкой.

Клем всё поглядывал на светило и на ворота. Ждал кого-то. Дождался. Молот метнулся к воротам, отпер. Входит группа воинов и молодой парень без доспеха, но в красном щёгольском плаще. Вокруг него как будто всполохи пламени появлялись. Но потом всё пропало, и пламени больше я не видел. Как позже оказалось, я настолько был сосредоточен на размыкании упрямых колец, что невольно подскочила концентрация. Отвлёкся – перестал видеть. Да и парень притушил ауру.