— Везет?.. — у него уже кружилась голова от странности происходящего. Ему начало казаться, что все это просто бредовый сон, какие могут присниться, если вечером переесть риса. Женщины его родины не могут, просто не умеют смотреть так прямо и нахально. Женщины его родины не дерзят мужчинам. И уж тем более не могут думать, что рабство — это удача.

— Конечно, везет! Слушай, ты тут, ясно, едва ли второй день. Но оценить-то можешь уже, какая у них тут наука! Нашим до такого еще лет пятьсот ползти!

Он понял, что сейчас ее ударит. Прямо в эти красивые, смеющиеся губы. Она поняла тоже, отшатнулась, видя, как меняется его лицо, как сходятся, будто сражающиеся тигры, брови. Но Акайо сдержался, только выдохнул яростно:

— Ты не смеешь говорить такое об ученых мужах ясного императора.

Она покачала головой, отходя. До него донеслось бормотание:

— Тоже мне, великий защитник императорской задницы…

Но он нашел в себе силы отвернуться, сделав вид, что не услышал. Не достойно императорского солдата отстаивать честь своей родины перед глупой девчонкой.

Только две мысли никак не желали уходить, вцепившись его разум так же, как семена сорной травы прицепляются к одежде во время похода, колют тело и не дают покоя.

Если она глупая девчонка — как она оказалась в плену? И как так ловко разобралась со сломанным боксом?..

Сегодня он никак не мог отрешиться от происходящего вокруг. Мысли вились в голове стайкой вспугнутых птиц, объедали урожай его рассудка. Он раньше не думал о том, как сочетаются новые знания, впитанные им в больнице, с тем, что рассказывали дома. Для него это были словно разные свитки, или разные легенды, которые просто есть, и никак не могут противоречить друг другу.

Сейчас все то, что ему рассказали здесь, все, что он видел своими глазами, превращалось в едкий щелок, разъедавший рисовую бумагу его прежних знаний.

Ясная империя — самая развитая страна мира. Самая культурная. Самая великая. Воины императора — лучшие воины из всех, что рождались под солнцем.

Он раньше не думал о том, как это сочетается с постоянными поражениями.

Враги, безымянные враги, не заслуживавшие никакого названия, стремились захватить исконные земли империи. Говорили, что они подобны грязному селю, что несется по склону, и лишь доблесть императорской армии может сдержать захватчиков и обернуть их вспять.

Акайо судорожно припоминал случившееся за последние пять, десять, пятнадцать лет. Вспоминал, зажмурившись — он ведь должен был слышать новости о том, что именно сделали враги? Какой город захватили? Где их одолели? Ну хоть когда-нибудь? Хотя бы в детстве?

Ничего. За все двадцать пять лет его жизни эндаалорцы не захватили ни волоса императорской земли. И за те же двадцать пять лет его жизни доблестные воины императора не смогли отбить у коварных захватчиков ни волоса их земли.

Это было каким-то безумием. Акайо успокаивал себя тем, что мог знать не все, что есть военные тайны, которые не доверяют не то что обывателям, даже юным генералам их знать рано.

Бесполезно. Он уже начал думать, и не в силах был перестать.

— Шесть сотен? За этого? Да он небось даже языка нашего не знает!

Его вырвали из мучительных размышлений. Акайо опустил глаза и обнаружил седую макушку склонившейся над краем платформы старухи.

— Что вы, госпожа! Конечно же, знает.

Лааши, пытавшийся умиротворить недовольную покупательницу, бросил на Акайо умоляющий взгляд. Тот растерялся, не понимая, чего от него хотят, но все-таки произнес то, что и так вертелось в голове:

— Кружение листьев полно беспокойства, но птицу ветер не собьет с пути.

Покупательница фыркнула и отвернулась. Лааши что-то еще говорил, за ее спиной подмигнув и показав Акайо большой палец.

Тот не понял, сделал он что-то хорошее или плохое. Старуха, кажется, все равно не собиралась его покупать, и он выдохнул, радуясь этому.

В середине дня всем выдали по миске горячей еды. Акайо еще в больнице освоил вилку, и сейчас орудовал ей достаточно ловко, ничего не рассыпая, хотя никак не мог понять, чем она удобнее палочек. Мясо оказалось жестким и немного острым, а странная вязкая масса, названная картофельным пюре, неплохо его дополняла.

Когда солнце опустилось еще ниже, и рынок будто залило кровью, покупатели разошлись. Рабы начали спрыгивать на землю, собираться в группы, обмениваясь впечатлениями и обсуждая тех, кого за день успели купить. Акайо остался стоять на платформе, внутренне содрогаясь от мысли, что придется еще одну ночь провести в боксе. Но, когда все остальные рабы влезли в большую машину и уехали, Лааши сказал:

— Пошли, — и повел его к выходу.

Идти пришлось долго, Акайо видел сотни платформ, в некоторые из них ложились спать люди. Большая часть товара и продавцов разъехались, только у края квартала с людьми, похожими по выправке на военных, спорила высокая женщина с волосами цвета мокрой глины, убранными в сложную прическу.

— У меня защита в десять утра! Как вы прикажете мне покупать людей до этого?!

— Рынок открывается в семь, госпожа. Уверен, вы все успеете, — успокаивающе гудел мужчина.

— Эй, не спи! — Акайо, задумавшийся о том, какую защиту может иметь в виду женщина, не заметил, как они пришли. Он сел в машину, Лааши захлопнул дверь, закинув поводок на соседнее сидение. Пока он оббегал машину, Акайо успел посмотреть на валяющийся рядом конец поводка, оглядеться, бесполезно подергать ручку, которая, как ему показалось, могла бы открывать дверь. Лааши плюхнулся на сидение рядом, подхватив поводок. Подмигнул:

— Прокатимся с ветерком?

Акайо молча смотрел в окно.

Когда через час они остановились у высокого дома, Акайо уже знал, что “с ветерком” значит “очень быстро”, и что кататься с ветерком он не любит. За окном на невероятной скорости проносились дома и другие машины, Лааши постоянно выкручивал полукруг руля так, что Акайо то чуть не падал к нему на колени, то ударялся плечом о дверь. Вокруг постоянно раздавались неприятные резкие звуки, которые, как догадался Акайо, относились к ним. Во всяком случае, Лааши на каждый такой звук довольно кивал и подкручивал какой-то штырек, торчавший из панели между ними, отчего жуткая какофония звуков, которая здесь заменяла музыку, становилась еще громче. Под конец поездки от грохота музыки машина покачивалась, а Лааши отбивал этот ритм на руле.

— Классно проехались!

Акайо медленно вылез со своей стороны. В голове звенело, его тошнило, а мир норовил перевернуться вверх ногами. Поводок соскользнул с сидения, Лааши, похоже, считал, что товар не сбежит и так. И в настоящий момент он был прав. Акайо ухватился за машину, чтобы не упасть, та качнулась, со скрежетом чиркнув днищем по дороге.

— Ого! Ничего себе тебя укачало, — к нему наклонился Лааши, сочувственно похлопал по спине, от чего стало еще хуже. — Вот дыра, я как-то не подумал, что ты до этого всего пару раз на машине ездил… Ничего, сейчас Гааки что-нибудь придумает. Он у меня мастер по подниманию людей на ноги!

Акайо все-таки удалось встать более-менее ровно, но Лааши все равно ухватил его за руку, повел за собой. Ладонь у него оказалась широкой, теплой и неприятно влажной.

Прошли белый, похожий на больничный, холл, зашли в маленькую комнату с рядом кнопок. Акайо уже знал, что это называется “лифт”, и в зависимости от того, на какую кнопку нажать, можно выйти на разном этаже. Он даже примерно представлял себе работу этой комнатки, но все равно она казалась ему чем-то вроде волшебных ворот легендарного героя Отиса.

Коридор оказался очень длинным, одинаковые двери отличались только табличками с цифрами и именами. На одной такой поверх металлической таблички была приклеена бумажка с выведенной красивым округлым почерком надписью: “Лааши и Гааки Н’Гаар”. Сквозь щели просачивался сладкий запах свежего хлеба и чистой одежды. Лааши открыл дверь маленькой металлической карточкой, и вошел, потянув за собой Акайо.