– Китайская грамота, – сказал я.
Она тепло улыбнулась.
– «Суперпозиция» – это сугубо квантовое явление, когда нечто находится сразу в двух состояниях: к примеру, не здесь или там, а одновременно и здесь, и там. Когда суперпозиция коллапсирует в одно из состояний, мы называем это «декогеренцией». Так вот, моя работа основывается на том, что привлекло Стюарта к Пенроузу. Стюарт говорил: вдыхание анестетика, такого как «Галотан», воздействует на микротрубочки – элементы цитоскелета – нейронов. В микротрубочках имеются двудольные полости, и каждая из них содержит свободный электрон. Когда ты бодрствуешь, эти электроны находятся в суперпозиции, одновременно присутствуя в верхней и нижней доле. Когда применяется анестетик, электроны теряют когерентность и коллапсируют в одно из двух возможных состояний – и в этот момент пациент утрачивает сознание.
Я нахмурился, пытаясь уложить всё это в голове.
– То есть «Галотан» используется в качестве ингалянта при анестезии?
Кайла кивнула:
– Верно.
– А анестезия – это состояние, в котором в мозгу действует только классическая физика?
– Когда ты в отключке – да.
– То есть «Галотан» – классический газ.
– Что?
– У него есть собственная инструменталка.
– О чём ты говоришь?
– «Классический газ». Это знаменитая инструменталка Мейсона Уильямса. – Я изобразил тему тромбона: ба-ба-ба-бум-ба-ба.
– Ты очень странный человек, Джим, – сказала Кайла.
Она была не первой, кто это заметил; тем не менее, думаю, я малость приуныл, потому что она протянула руку и похлопала меня по тыльной стороне ладони.
– Как раз из-за этого я тогда в тебя и втюрилась.
Я улыбнулся, а она продолжила:
– Так вот, моя работа касается сознания как продукта квантовой суперпозиции электронов в нейронных микротрубочках. И в общем… я поэтому и искала с тобой встречи.
– Э-э… если честно, не вижу связи.
– В новостях показывали, как ты выступал экспертом на том процессе.
Я отвёл взгляд.
– Ох ты ж…
– И знаешь, ты ведь знал о своём деде. Я помню, как про это написали газеты. Ты был просто раздавлен новостью.
– Да, и сестра так же сказала. Но я, честное слово, не помню. Я… это так странно – не помнить ничего о том периоде.
– Ещё бы.
– И ты из-за этого хотела со мной встретиться? Из-за моего деда?
– Нет-нет-нет. Ну, то есть это тоже всё очень интересно, но я зацепилась глазом за твою новую методику – эту штуку с микросаккадами.
– Зацепилась глазом. За микросаккады.
– Что? А-а!
Она покачала головой, притворно сердясь, потом сказала:
– Нет, меня заинтересовала корреляция с опросником Хейра. Я следила за твоей работой в этой области.
– Да?
– Ага. Потому что, как и ты со своим микросаккадным тестом, я нашла состояние квантовой суперпозиции, точно соответствующее психопатии. Высокий результат по опроснику Хейра коррелирует с этим состоянием.
– Серьёзно?
– Более чем. – Она взглянула на часы. – О, чёрт, время! Мне пора бежать. Меня ждут назад в три.
И на этом всё должно было закончиться, но слова словно бы сами выскочили из меня:
– Как тогда насчёт ужина?
Её брови вскинулись, но после пары долгих секунд раздумья она ответила:
– Конечно. Конечно, почему нет?
* * *
Мы с Кайлой договорились встретиться за ужином в восемь вечера, что оставляло мне почти пять свободных часов, которые я снова-таки решил потратить на проверку своих воспоминаний. Мы с ней начали встречаться лишь в марте 2001-го, так что с новогодней ночью она мне помочь не могла, но, возможно, мог кое-кто другой.
Полагаю, нужную мне информацию можно было найти где-то в Интернете, но ничто не сравнится с живым человеческим участием. Поэтому по возвращении в офис в Дафф-Роблин-Билдинг я позвонил, чтобы убедиться в наличии нужного мне человека на месте, и отправился по Дайсарт-роуд в офис Салли Махаффи, которая преподавала метеорологию на факультете с неуклюжим названием «Факультет окружающей среды, Земли и ресурсов». Зимой такая прогулка была бы омерзительной, но в мае здесь довольно приятно, если не ступать в помёт бродящих повсюду канадских гусей.
Внутри Уоллес-Билдинг был оформлен в стиле «тинкертой»[25] – повсюду красные, зелёные и жёлтые трубы, а туалеты – причудливые автономные модули, похожие на внесённое внутрь здания деревенское отхожее место. Офис Салли располагался в коридоре, раскрашенном от пола до потолка, включая двери, в ярко-жёлтый цвет; я шёл по нему, и казалось, что я попал в тюбик с французской горчицей.
Вообще в университете масса преподавателей, с которыми я незнаком, но с Салли мы пересекались несколько раз в её роли казначея Преподавательской ассоциации. Ей за шестьдесят, и волосы у неё очень подходящего цвета грозовой тучи.
– Здравствуйте, – сказал я, входя. – Спасибо, что нашли для меня время.
К стене её офиса был привинчен металлический стеллаж, на котором она устроила выставку винтажного метеорологического оборудования; я испытал внутреннюю гордость от знания того, что вот этот пропеллер с чашечками – анемометр.
– Да без проблем, – ответила Салли, вставая с кресла – и почти не став при этом выше. – Чем могу помочь?
– Я ищу кое-какие старые данные о погоде.
– Насколько старые?
– За 2001 год.
В её голосе прозвучало явное облегчение.
– На прошлой неделе ко мне приходил студент с исторического за отчётом о погоде во время ключевой битвы Войны 1812 года. Пришлось объяснить бедолаге, что архивы канадского Министерства окружающей среды ведутся не настолько давно. – Она уселась перед компьютером и начала быстро печатать двумя шишковатыми пальцами. – Место?
– Калгари.
– Аэропорт или центр?
– Думаю, центр.
– Дата?
– Первое января, после полуночи, где-то два часа ночи.
Она с минуту работала молча. Над столом висела политическая карикатура с тремя растерянными стариками в мешковатых штанах для гольфа на островке нескольких футов в диаметре посреди бескрайнего моря. Подпись: «Отрицатели глобального потепления на пенсии во Флориде».
– Готово, – сказала она, разворачивая монитор ко мне.
На экране было так много данных – метеорологи, по-видимому, измеряют целую кучу того, что обычным людям не нужно, – что мне понадобилось какое-то время, чтобы разобраться. Но в конце концов я нашёл, что искал: «Снегопад».
– Вот это странно, – сказал я, тыча пальцем в экран. – Вы уверены, что это та самая дата?
Она показала мне на экране дату; время также было правильное.
– Вы можете показать мне предыдущий час и последующий?
Она кивнула. В отчёте за час ночи тоже стояло «Снегопад». В три часа ночи – «Обильный снегопад».
– Но небо было кристально чистое, – сказал я. – Я ведь помню.
– Я на своём веку видела много удивительных погодных явлений, – мягко сказала Салли. – Торнадо, тройное солнце, град размером с грейпфрут. Но я никогда не видела, чтобы снег падал с безоблачного неба. Вы уверены, что правильно помните дату?
– Да.
– И год тоже? Я только в феврале отучилась писать «2019».
– Да, – сказал я, – насчёт даты я уверен. – Я так ясно помнил звёзды в ту ночь, Орион низко над горизонтом на юго-западе. Я знал звёздное небо буквально как свою ладонь; зимой Орион виден в Калгари именно в это время ночи. По крайней мере когда небо ясное.
Мне пришлось ухватиться за край Саллиного стола, чтобы не упасть.
9
Двадцать лет назад
Менно Уоркентин был дружен с Домиником Адлером, уроженцем Торонто, который возглавлял в университете кафедру аудиологии имени Бев Геддес. Они играли в ракетбол раз в неделю; Доминик, несомненно, играл лучше.
– Равновесие, мальчик мой! – восклицал он, беря отскок, ошеломивший Менно. – А всё равновесие во внутреннем ухе!