— А теперь соблаговолите, Ваше величество, подвигать утешителем в самом восхитительном из всех русских влагалищ… и Боже упаси, не забудьте ляжки!

Бэби Блю раздвинула ноги еще шире, поласкала одной рукой свой сосок и задвигала фаллосом вперед-назад. Она быстро вошла в раж, иногда приподнималась, скулила, кряхтела, стонала и подрагивала. По публике прошла волна беспокойства.

— Ох, Эрнст! — тихонько сказала толстая тетка в соседней ложе своему толстому спутнику. — Если так будет продолжаться, гарантирую, что со мной кое-что произойдет!

— Закрой свой ротик и смотри вперед, Франци! — отмахнулся Эрнст.

Два австрийца в Сан-Паули…

— Я и так смотрю, — не унималась Франци. — Слушай, давай потом, когда вернемся в пансионат, ладно?..

— Не могу ничего гарантировать, — сказал Эрнст.

— Что значит отец? — зашептал Берти. — Он ведь должен быть древним старцем!

— Вероятно, — прошептал я в ответ.

Из усилителей раздавались все более громкие стоны и отдельные вскрикивания.

— Скотина! Заставляет отца работать в сортире, — возмущался Берти, у которого было особенно развито чувство семейной спайки. — Ведь это же свинство!

— Я спущусь к нему, — тихо произнес я.

— Только сначала дождись, когда официант принесет твои виски, — потребовал Берти. — Иначе поссоримся. Сначала, будь добр, заплати. Ты и так привлекаешь к себе слишком много внимания. Конкона младшего здесь нет, ты же слышал. Нам нужно быть осторожными!

Из усилителя раздались стоны Бэби Блю:

— О! О! Я умираю! Я сгораю!

Официант пришел с бутылкой и подносом, на котором стояли два стакана, сосуд с кубиками льда и две бутылочки содовой. Он сунул мне бутылку под нос.

— «Блэк лэйбл». Запечатано. Пожалуйста, взгляните на полоску. — Он показал на фирменную полоску бумаги на горлышке.

— Хорошо, — кивнул я. — Спасибо.

— Сто пятнадцать, — произнес кельнер. — Пятнадцать процентов наценки за обслуживание. Пожалуйста, заплатите сразу.

Театр на сцене продолжался, и стоны из усилителей становились все необузданнее. Бэби Блю закатила глаза, все ее тело содрогалось.

— Момент, — сказал я, открыл бутылку, налил виски в один из стаканов и понюхал. Потом попробовал. Безукоризненный продукт. Я был единственным автором в издательстве, который не должен был предъявлять детальные счета по накладным расходам, так что я дал официанту сто пятьдесят марок. — Остальное для вас, — сказал я. Тот чуть на колени не упал. — А теперь мне приспичило, — объявил я.

— Только не посреди номера! Не полагается.

Концерт для фортепьяно близился к кульминации.

— У меня мочевой пузырь лопнет, — сказал я. — Где это?

— Я отведу вас, — сказал официант. — Только подождите еще минуточку.

Из репродукторов разносился рев Бэби Блю. Мужской голос произнес:

— Пусть он дойдет до твоего сердца, о Екатерина, и обдумай еще раз великодушно помилование князя Кропоткина!

Размахнувшись, Бэби Блю неожиданно отбросила фаллос и повелительно воскликнула:

— К черту утешитель! Мужчину, настоящего мужика хочу! Потом и обдумаю помилование князя Кропоткина. Только потом!

В следующую секунду из темноты на сцену вышли три гренадера-гиганта в полном военном облачении, в высоких головных уборах, с саблями и в сапогах. Они навытяжку выстроились в ряд рядом с Бэби Блю. В их роскошных униформах был лишь один изъян: из ширинок упруго торчали три огромных члена. «Разумеется, искусственные, — отметил я про себя. — Таких больших не бывает». Однако выглядели они абсолютно натурально. Пианист оборвал игру. В зале воцарилась мертвая тишина.

Из соседней ложи я услышал стоны сраженной толстухи:

— Уй! Уй! Надо же! У меня такого никогда не будет!

— Уймись ты наконец! — шикнул на нее толстый спутник.

Бэби Блю ухватилась за самого роскошного из трех гренадеров и потянула его за член к себе. Он бросился на нее. Свет погас.

10

— С мятным вкусом, господа, — как раз произнес пожилой мужчина, когда я спустился вниз по лестнице. — Абсолютная новинка. Идет нарасхват. Производители не поспевают.

Двое мужчин стояли рядом со стариком в выложенном голубым кафелем помещении перед туалетом. Помимо раковин и зеркал там стоял столик, на котором было аккуратно разложено все, что могло здесь понадобиться: высокая стопка полотенец, большие и маленькие расчески, масло для волос, одеколон и упаковки бумажных платков. Тут же стояла тарелочка с мелочью. Один из ящиков стола был выдвинут, и я увидел датские порножурналы и упаковки презервативов.

— Если господа желают понюхать, — продолжал старик. Он поднес к их носам открытую коробочку с тремя презервативами. Оба, бывшие в подпитии, послушно принюхались.

— Черт возьми! — воскликнул один. — И в самом деле. Обалдеть, чего они сегодня только не придумывают. Только для чего мятный вкус?

— Ну так для свежего дыхания, идиот, — пояснил второй. — А, старичок?

— Могу предположить, — произнес отец Конкон, на котором была надета белоснежная куртка. — Могу предположить. — Он поклонился.

Я зашел в соседнее помещение и встал к писсуару, чтобы не возбуждать подозрений у двух покупателей. Автоматически зажурчала вода, мягко зажужжал вытяжной вентилятор. У Конкона старшего было безупречно налаженное хозяйство.

— Я возьму одну упаковку, — произнес первый мужчина. — Посмотрим, как оно действует.

— Я тоже возьму одну, — сказал второй и бросил полотенце, которым вытирался, в проволочную корзину. — Маленький сюрприз, хе-хе.

Оба расплатились и нетвердой походкой отправились вверх по лестнице. Молодой пианист наверху играл серенаду «Восход солнца». Я вышел к отцу Карла Конкона, помыл руки и поздоровался.

— И вам прекрасного доброго вечера, сударь. — Он улыбнулся мне. Согбенный, вызывающий жалость старик. Он уже держал наготове полотенце. Работал он механически, словно робот, на лице застыла подобострастная улыбка. Я бросил взгляд в ящик с журналами и особыми презервативами. Судя по надписям на упаковках, Конкон старший торговал особо чувствительными презервативами, то есть снабженными резиновыми звездочками или резиновыми усиками либо с бугристой поверхностью, «безопасными презервативами со спермоубивающим покрытием», еще он продавал «удлинители» и даже довольно большие коробочки, в которых покоились «пневмо-презервативы», что бы это ни значило.

Музыка поменялась. Я услышал «Love is a many splendored thing».^[85]

— Господин доволен? — спросил старик.

— Да, — ответил я.

— Уникальная программа, — пробубнил он. Я заметил, что он был довольно дряхлый. Рассеянный и с легким приветом. Но не сумасшедший. В общем, старикан. Он даже не заметил, как по лестнице спустился Берти, и слава Богу, потому что Берти держал наготове маленькую «Никон-Ф». — Каждый вечер все забито до отказа, и так до самого утра, — с гордостью произнес старик.

— Потрясающе, — отозвался я, в то время как Берти щелкнул нас обоих и прошел в соседнее помещение, откуда продолжал снимать. — Господин Конкон, не так ли?

Он испуганно вздрогнул.

— Откуда вы знаете… кто вы?

— Петер Эндерс, — сказал я.

— Полиция?

— Нет.

— А кто же?

— Знакомый вашего сына. Хотел с ним поговорить. Но его нет, да?

— Нет. Я не знаю, где он, — сказал старик. — Такой хороший сын. Лучший сын, о котором только можно мечтать.

— И заставляет вас здесь работать?

— Не заставляет! Я сам хочу! Дома так одиноко. Я совсем один, моя жена умерла двенадцать лет назад. Здесь я могу немного отвлечься. Мне нравится работа. Карл все время говорит, чтобы я прекращал. Но я ему говорю: оставь мне эту маленькую радость, Карл. Вы действительно знакомый моего сына?

— Да. А что?

— За этот вечер приходили уже трое знакомых, — сказал старик. — Двое вместе, третий отдельно.

— И что они хотели?

— Все поговорить с Карлом. Все говорили, что это очень срочно. Что случилось? — Его кадык в непомерно большом вороте рубашки поднимался и опускался.