Галлюциногенные и психотропные средства являются непременными элементами традиционной культуры многих народов мира. К какому бы региону мира мы не обратились, обязательно встретим использование наркотиков местного происхождения. Народы Мексики издавна использовали галлюциногенный кактус пейот (мескал) и псилобициновые грибы, в Южной Америке жевали листья коки, в Северной и Центральной — вдыхали дым табака, народы Океании варили из корней перечных растений опьяняющий напиток — каву, в Азии потребляли различные снадобья на основе конопли и мака, в Центральной Африке — напитки из коры колы. Причем чаще всего потребление галлюциногенов связано с ритуально-обрядовой практикой и имеет очень древние исторические традиции, подтвержденные многочисленными письменными источниками и находками археологов.

Нужно полагать, что в Сибири задолго до н. э. были известны опьяняющие свойства местных психотропов — конопли, белены, багульника, борщевика и других растений, издревле использовавшихся в Евразии для приготовления наркотических снадобий. Пример, ставший уже хрестоматийным — «скифская баня» — описанный Геродотом способ коллективного вдыхания дыма конопли причерноморскими скифами, нашел археологические подтверждения именно в Сибири. На территории Горного Алтая при раскопках Пазырыкских курганов V в. до н. э. в линзе вечной мерзлоты найдены прекрасно сохранившиеся аксессуары скифского наркотического сеанса — небольшие конические шалаши с покрытиями из войлока и кожи, под одним из которых стояли бронзовые сосуды с обожженными камнями и обуглившимися семенами конопли, к шесту другого привязана кожаная сумка с семенами конопли (Руденко, 1962, с. 242–243).

Чаще всего наркотический опыт народов Сибири связывают с другим растением — мухомором. В настоящее время сложился уже своеобразный научный миф о широчайшем использовании мухоморов в ритуально-обрядовой практике народов Сибири. Он особенно распространен среди западных историков и этнофармакологов (Wasson, 1968; Маккена, 1995; Джейсм, Торп, 1997). Причем, потребление мухоморов обязательно связывают с сибирским шаманизмом, находя многочисленные параллели шаманской психоделии в грибных церемониях древних и современных народов мира. Но так ли это на самом деле, были ли столь широко распространены в Сибири галлюциногенные грибы; сколь прочны связи между сибирским шаманизмом и психотропными свойствами мухоморов; и как вообще использовали наркотические средства сибирские шаманы? Попыткой разобраться в этих в этих вопросах является данная статья.

Впервые внимание к роли наркотических грибов, и в том числе мухоморов, в ритуально-обрядовой практике привлекли создатели этномикологии [1] Гордон и Валентина Уоссоны. Они обнаружили множество примеров существования грибных культов в Америке и в древней Евразии, что позволило им даже разделить все народы мира на микофилов и микофобов.

В своем совместном труде супруги выдвинули еще одну оригинальную гипотезу, согласно которой знаменитая сома ведов, готовилась на основе грибов с красной шляпкой и белыми пятнышками, то есть из мухоморов (Avanita muscaria) [Wosson, Wosson, 1957]. Наиболее полно последнюю идею развернул Г.Уоссон в своей книге «Сома: божественный гриб бессмертия», где даже указал возможное время и место происхождения традиции приготовления этого напитка — Сибирь рубежа III–II тыс. до н. э., связав его появление в Индии с переселением ариев [Wosson, 1968].

Гипотеза Р. Г. Уоссона вызвала широкий резонанс. На нее откликнулись ведущие исследователи мифологии [Levi-Strauss, 1970; Елизаренкова, Топоров, 1970]. Критикуя отдельные спорные положения, гипотезу в целом приняли, нимало не усомнившись в том, что мухомор чрезвычайно активно используется в шаманской практике народов Сибири. Т. Я. Елизаренкова и В. Н. Топоров даже развили эту мысль, связав представления о мухоморах с семантикой шаманского (мирового) дерева, и находя незамеченные Г.Уоссоном варианты подтверждения связи мухомора и сомы [Елизаренкова, Топоров, 1970].

Становление этномикологии и развернувшиеся вокруг нее дискуссии, помимо бесспорно плодотворного результата — привлечения внимания к роли грибов в мифологии, имели несколько взаимосвязанных последствий, прежде всего, для изучения Сибири. Во-первых — сложилось твердое представление о мухоморе, как о шаманском грибе; во вторых — начались поиски подтверждения существования грибных церемоний в культурах древнего населения в Сибири; в третьих — потребление всех наркотических и галлюциногенных средств народами Сибири стали связывать исключительно с шаманизмом. Напомним, что все это происходило на фоне негласного запрета на исследование наркотиков в СССР.

Идея о существовании в древности грибных церемоний почти параллельно появилась в Сибири у археологов — исследователей первобытного искусства.

В 1971 г. Н. Н. Диков, опубликовал наскальные изображения Пегтымеля на Чукотке, датированных в пределах I тыс. до н. э. — I тыс. н. э., часть которых содержала «грибные» сюжеты: антропоморфные фигуры в грибовидных шляпах и предметы, похожие на грибы. Автор интерпретировал их как человеко-мухоморы и мухоморы, находя подтверждение существования специфических грибных церемоний древности, прежде всего, в этнографических параллелях из наркотических сеансов народов крайнего северо-востока Азии [Диков, 1971; 1979] (158–159).

Вслед за Н. Н. Диковым, в этом же ключе трактовала антропоморфные изображения в широких «грибовидных» шляпах в петроглифах Саянского каньона Енисея М. А. Дэвлет, связывая их с культом ядовитых грибов в Сибири. Датировка этих изображений также очень широка — II–I тыс. до н. э. (Дэвлет, 1975, 1976). Несмотря на отсутствие сколь бы то ни было серьезных аргументов, гипотеза нашла авторитетных сторонников.

А. А. Формозов предложил связать эти изображения с получением знаменитого опьяняющего напитка сомы, широко известного в Азии (Формозов, 1973, с.264–265). В этом месте археологическая и мифологическая линии исследований окончательно сомкнулись. Наиболее развернуто обе представлены в книге Г.М. Бонгард-Левина и Э. А. Грантовского «От Скифии до Индии». Ссылаясь на мнение Р. Г. Уоссона, авторы также рассматривали мухомор как одно из вероятных растений, из которого могли готовить сому древние индоиранцы и даже выстроили изящную концепцию о существовании в религиозной традиции индоиранских народов «совокупности целого ряда существенных особенностей именно северного шаманизма» (Бонгард-Левин, Грантовский, 1983, с.119–121). Особый интерес вызывает тот факт, что идея, рожденная исследователями мифологии, рикошетом вернулась к ним же от археологов.

Так Е. М. Мелетинский, приводя мифологический сюжет о мухоморных девушках у ительменов, ищет подтверждения в петроглифах Пегтымеля (Мелетинский, 1988).

Авторитет выше названных исследователей столь высок, а гипотеза так масштабна и выразительна, к тому же подтверждается этнографическими аналогиями, подтверждающими широчайшую эрудицию авторов, что следующее поколение археологов, похоже, отбросило всякие сомнения.

В дальневосточной археологии появилась тенденция интерпретировать все похожие на грибы предметы именно как мухоморы и связывать их с культами галлюциногенных растений, ссылаясь на признанные авторитеты и приводя самые широкие аналогии их применения у народов Африки, Азии и Америки.

Так М. А. Кирьяк видит изображения грибов в графике на камнях из археологических памятников западной Чукотки (Кирьяк, 1998, С. 106–109, рис. 1, 2); А. Г. Гарковик в глиняном предмете из поселения Евстафий-4 в Приморье (Гарковик, 1988, с. 50–54, рис. 1). Неоспоримым достоинством этих работ являются достаточно точные датировки: в первом случае радиоуглеродная дата — 2500 л.н., а во втором по датировке культурного слоя — вторая половина — конец III тыс. до н. э. Последняя дата является самой ранней, но и глиняный предмет, представленный как фрагмент шляпки фигурки мухомора, имеет лишь отдаленное сходство с прототипом. Это же касается, кстати, и остальных изображений. Квинтэссенция грибных изысканий исследователей древнего искусства стал раздел в книге М. А. Кирьяк (Диковой) (Кирьяк, 2000). Здесь, как и в других подобного рода работах, приводятся многочисленные ссылки на предшественников, часто находя грибы даже в трудах, авторы которых о них не подозревали (Окладников, 1976; Окладников, Запорожская, 1969, 1972; Тиваненко, 1990), бессистемно излагаются грибные мифологемы из работ В. Н. Топорова (Топоров, 1987), которые в интерпретации не только не подтверждают археологические сюжеты, но часто противоречат им, обязательные сноски на Р. Г. Уоссона, качество которых не оставляет сомнений в том, что они переписаны у М. А. Дэвлет (одни и те же ошибки в названии вообще-то свидетельствуют о том, что авторы книгу не видели), и главное — полное отсутствие у автора представлений о ранних формах верований, о которых, тем не менее, постоянно упоминается.