— Только сыр… — сказал он.

— Хорошо, только сыр, — согласилась она и ушла на кухню.

Она принесла ужин. Алюминиевые миски обжигали ей руки. Они принялись за еду. Магда несколько раз взглянула на него, но ничего не сказала. Когда они расправились с ужином и болтали о всяких пустяках, Евгений вскользь заметил:

— Сыр был очень хорошо обжарен. — И с удивлением увидел, как радостно блеснули ее глаза. Евгений подумал, что ему это показалось, и, чтобы убедиться, прибавил: — Ну и наелся я!.. До чего же было вкусно!

Глаза ее снова блеснули, но она тут же опустила их и небрежно сказала:

— Сыр был чуть суховат.

Задул сильный ветер. Парни в углу несколько раз прерывали пение и уходили за дровами. Возвращались, съежившись от холода, и поспешно захлопывали за собой дверь. Потом потирали руки и кричали: «Колоссально!» Огонь разгорался, песни понемногу затихали, в печной трубе завывал ветер. Магда перестала говорить «я сама», и покорно прислонилась к его плечу. Так, словно покончив со всеми домашними делами, пришла к нему. На свое обычное место. Голова ее лежала у него на груди, а его жесткая рука ощущала тепло ее щеки. Она закрыла глаза и стала еще ближе.

«Это было начало», — вспомнил Евгений и остановился на неосвещенном мокром тротуаре.

Посмотрел на часы. Седьмой час. Только что он говорил с ней по телефону. Сейчас идет к ней домой.

«Начало…» Евгений усмехнулся. Потом был конец. Он наступил через два месяца. Всего через два месяца… на этой же софийской улице, по которой он сейчас идет.

Сначала он не верил. Потом ничего не оставалось, как поверить. Она ясно сказала, что больше не хочет его видеть.

Помнил он и тот день. Они шли по улице. Было около пяти. Миновали газетный киоск, надо было перейти на другую сторону. Но где именно? Повыше, у тех деревьев, или здесь. Он вопросительно взглянул на Магду.

Вдруг она остановилась, повернулась к нему и, едва сдерживая раздражение, сказала:

— Даже улицу перейти сам не можешь!

Он все еще не понимал.

— Что ты все заглядываешь мне в глаза?.. Хочешь, чтобы я тебе и это сказала, чтобы я тебе объяснила, где улицу перейти?

Он не нашелся, что ответить. Это еще больше рассердило ее.

— Скажи, отчего ты вечно ждешь подсказки, помощи? Да, именно так… именно это слово… ты вечно ждешь помощи.

Она была неузнаваема. Никогда он не видел ее в таком гневе. Она, видно, с трудом его выносила.

— Может, я просто хотел пропустить тебя вперед из вежливости… поэтому посмотрел…

— Ну а если дело не в вежливости? — вспыхнула она, словно заранее знала, что он именно так будет оправдываться. — Если дело не в хорошем воспитании? Я скажу тебе, что ты за человек. Один… слышишь?.. один ты не можешь. Всегда кто-то должен быть рядом, на кого ты можешь опереться!.. Тряпка ты… слышишь?.. тряпка!

Потом раздражение ее улеглось, и тогда произошло самое худшее. Они долго бродили по улицам, зашли на какой-то сквер. Поравнялись с фонтаном. Тут Магда остановилась, и он увидел ее глаза. Никогда они не были такими теплыми.

— И мне тяжело… — сказала она. — Но я не могу. Несколько раз пыталась. Стараюсь не смотреть, не Замечать, думать о другом и не могу… Каждое твое слово… каждый твой жест… Я как будто все время должна тебя поддерживать. Стоит мне отвернуться… и ты упадешь. Больше не могу… Слышишь?.. Не могу!

Глаза ее наполнились слезами, она спрятала голову у него на груди и заплакала.

Евгений остановился у дерева. Опять огляделся вокруг. Вот он и снова в Софии. Одно время он думал, что больше никогда не увидит Магду. А сейчас смотрит на часы и улыбается… Пять минут седьмого. Пройдет этот час, как бы долго он ни тянулся… Минута за минутой, но все же пройдет, и он увидит ее, опять будет рядом с ней.

Он идет по тротуару. Хорошо, когда ты в мягких удобных ботинках и тонких носках. Хорошо, когда на тебе костюм. Там, в горах, все ходили в ватных штанах. Только летом на месяц-другой позволяли себе роскошь — легкие бумажные брюки. Потом снова натягивали ватные штаны. И тяжелые резиновые сапоги! Он до сих пор ощущает их, особенно под коленями, где резина при каждом шаге бьет по ногам.

— Брезовица… — шепчет Евгений и улыбается. Как он сначала перепугался. Грузовик пыхтел, скрипел и переползал с камня на камень. Он помнит, как фары освещали при каждом повороте глубокие пропасти. Потом лес стал еще гуще, они очутились на небольшой поляне и мотор загудел ровнее. Откуда-то выскочил высокий детина и, размахивая руками, закричал:

— Где доктор? Выходите быстрее, тут несчастье!

Его повели вперед. Было совсем темно. Хоть глаз выколи. По бокам шли двое мужчин. Когда они пробирались сквозь кустарник, над головой послышался странный шум и кто-то громко крикнул:

— А ну нагнись!

Кто-то потянул его за руку, и над ним, как огромный паук, пронеслась подвесная вагонетка.

Они все шли. Под ногами хрустела щебенка. Где-то в стороне слышались голоса. Людей не было видно. Неожиданно они очутились у длинного дощатого барака. Низкого, с маленькими оконцами. У двери толпились люди.

Пронесся шепот:

— Доктор идет… Дайте дорогу.

В бараке было душно. На столе горела керосиновая лампа, а на полу, на тюфяке, как раз в полосе света, лежал бородатый человек. От боли он крутил головой.

Евгений наклонился. Откинул одеяло. Вывихнуто плечо. Только и всего. Человек приподнял голову и с трудом проговорил:

— Доктор… помоги, доктор! — И, уронив голову, застонал.

Евгений велел поднять пострадавшего и уложить на два сдвинутых стола. Но именно в тот момент, когда протянутые со всех сторон руки поднимали его и клали на стол, что-то хрустнуло и плечо встало на место. Пострадавший вскрикнул, но не посмел ни пожаловаться, ни пошевельнуться. Он лежал все так же неподвижно.

Евгений наклонился, чтобы осмотреть его еще раз. Да, вывих был вправлен. Все в порядке. Надо только выпрямиться и сказать, что все в порядке.

Он выпрямился. И только теперь осознал, где находится: в бараке среди бескрайних дремучих лесов. Не было клиники. Не было никого из тех людей — ста, двухсот или трехсот человек, которые знали его. Он вдруг понял, что совсем один. Снова оглянулся. Это совсем другой мир. Нет длинных коридоров, где снуют врачи и сестры, нет столиков на колесах и атмосферы того великолепного сосредоточенного спокойствия и быстрого темпа работы. В их большой клинике не могло произойти ничего страшного. Там столько специалистов, аппаратуры, там и сама смерть не так страшна. Каждый знает, что сделано все возможное. Авторитет целой клиники рассеивает всякие сомнения. К тому же и главврач — уверенный, сильный и непоколебимый как скала. Стоит ему появиться, и все облегченно вздыхают.

А в этом лесном бараке не было ни коллег, ни главврача. Только маленький докторский саквояж. Это единственное, что осталось от всего, к чему Евгений привык. Его окружают чужие люди. В полутьме не сводят с него глаз. Следят за каждым его движением. Никто его не знает. Никто не любит. Не верят ему.

Евгений наклоняется, чтобы еще раз осмотреть вывихнутое плечо. Машинально ощупывает пострадавшего. Но из головы не выходят люди, обступившие его. Время идет. А он стоит, наклонившись над больным, и не знает, что предпринять. Возможно, есть перелом, возможно, разорван нерв… Что тогда делать? Евгений поднимает глаза. Все перепуганы. Воздух насыщен тревогой. А он ищет среди десятков лиц хоть одно-единственное знакомое, дружелюбное… По привычке ищет спокойствия. Но нет ни одного человека, на кого можно было бы рассчитывать. Если больной останется без руки, все набросятся на тебя, у двери соберется целая толпа. Двадцать, тридцать — сто человек. И если даже среди них найдется один, который попытается остановить толпу, раскинув руки и испуганно говоря: «Успокойтесь!.. Что вы делаете?» — они все равно будут медленно наступать на тебя со всех сторон.

Такие мысли пронеслись у Евгения в голове, когда он увидел, что один из рабочих внезапно повернулся и пошел к двери.