— Хорошо. Я возьму, — произносит она и не спеша протягивает руку. Она не обращает внимания на то, что их тотчас окружают, толкают, упрашивают:

— Дайте мне… пожалуйста, дайте мне…

Она достает деньги. Сует ему в руку. Он перестает на нее смотреть, — надо пересчитать деньги, убедиться, что она не дала ему лишнего. Когда он поднимает глаза, ее уже нет — она вошла в зал.

Евгений хочет уйти. Их места рядом. Он будет так близко, а в то же время за много километров от нее. Она и не взглянет на него. Он хочет уйти — и, конечно, делает как раз обратное. Свет в фойе тускнеет и гаснет, люди достают билеты, спешат, почти бегут — и он устремляется в зал вместе со всеми.

Входит. Зал ослепляет его. Длинные ряды, сдержанный гул… и вдруг он видит ее. На ней зеленое платье. Она смотрит прямо перед собой. Темнорусые волосы свободно падают на плечи. Она высоко держит голову, и лицо ее полно спокойной уверенности.

Вокруг все так же шумят. Музыканты подымают фалды фраков и рассаживаются по местам. Женщина с белым шарфом направляется к первому ряду… Все это как будто лишь едва касается ее густых ресниц и не проникает дальше. За этот барьер ничто не проникает. А за густыми ресницами, за серой дымкой глаз, где-то очень далеко, в глубине — она сама. Ей хорошо и уютно. Как на широкой кровати под пушистым одеялом в осенний вечер, когда в первый раз затопили печку.

Концерт начался, и тут она совершила промах. После третьей части Патетической симфонии кое-кто зааплодировал, и она тоже сделала несколько хлопков. Потом увидела, что вокруг никто не аплодирует, что симфония еще не окончена, и виновато спрятала руки. Чтобы их хоть не было видно.

Эта оплошность спустила ее на землю; тут он набрался храбрости и решился заговорить с ней. Когда концерт кончился и все стали вставать с мест, встала и Магда. Сиденье стула поднялось, а платье, как занавес, закрыло ее стройные ноги. Магда дошла до конца ряда. Вот она уже в проходе. Их разделяет несколько человек. Евгений обогнал их. Поравнялся с ней. Они идут рядом. Он все не решается заговорить. Она наконец повернулась к нему.

— Могу я взять ваше пальто? — спросил он.

— Можете. — И подала ему номерок.

В раздевалке неразбериха. И это обрадовало Евгения. Такая же неразбериха была в нем самом. Он не понимал, толкает его кто-то плечом или это стук его собственного сердца отдается где-то возле лопатки.

Он принес пальто. Она сказала:

— Спасибо. — И стала одеваться. Евгений смотрел на нее и завидовал. Все ее радовало — и приятная на ощупь, блестящая подкладка, и мягкий шарфик на шее, и сверкающие люстры. Весь мир ей нравился, все доставляло ей радость, всем она была довольна и не нуждалась в Евгении.

Вместе с толпой Магда направилась к выходу. Он пошел за ней. Поправляя шарфик, она спросила:

— Так вы меня провожаете? Хорошо, если хотите, — и сунула руки в карманы пальто.

Они о чем-то говорили. О чем — Евгений не помнил. Он только чувствовал, как она медленно идет рядом и даже сам процесс ходьбы доставляет ей удовольствие.

Дошли до ее дома. Она протянула руку.

— Можете мне позвонить.

Поднимаясь по лестнице, она оглянулась.

Прошло несколько дней. Он не звонил. Говорил себе, что, вероятно, она вообще не вспомнит, кто он такой. Придется долго объяснять, дожидаясь момента, когда она скажет: «Ах, да, припоминаю».

Он будет говорить, бросая слово за словом, как в магазине бросают брынзу на весы… еще кусок, еще, но вот уже вес точный, нечего добавлять; так и он: уже все сказал, а она еще не вспомнила его. Что тогда останется? Исчезнет даже приятное ощущение, что можно в любой момент позвонить ей. Все будет кончено.

Прошло еще два дня. Возможно, она его узнает. Но скажет «добрый день» и замолчит. Их разделит пропасть молчания, которую ему придется преодолеть. Он будет стараться изо всех сил и ничего не сможет сделать.

Возможно, в конце концов осмелится и предложит ей встретиться. Она ответит, что не хочет. Тогда, чтобы закончить разговор, он должен будет еще что-то сказать, притвориться веселым, а это свыше его сил. Он будет беспомощно смотреть на телефонную трубку и видеть единственное спасение в том, чтобы повесить ее. Но спасение не придет.

Лучше не звонить. Вообще незачем придавать значение ее словам. Сказала их вместо «до свиданья». Она была так холодна… просто лед… или ему так показалось, ведь у нее такое необыкновенное лицо. Он не знал. Терзался целую неделю. Подходил к телефону, но тут же отступал.

Как-то, заводя старинные стенные часы в столовой и прислушиваясь к треску пружины, он вдруг повернулся и снял трубку.

На другом конце провода прозвучал голос:

— Почему вы до сих пор не звонили?

Он не мог сказать: «Боялся», — и ответил:

— Времени не было.

Магда ничего не сказала. Времени не было! Для нее мужчины всегда находили время. Ответ показался ей странным — новый знакомый был не похож на других.

Больше он ни слова не мог из себя выдавить. Так всегда бывает, когда нечего сказать. К тому же ему казалось — все, что он ни скажет, будет глупым. Но в конце концов разговор все же развязался. Ее ответы были очень лаконичны.

— Хочу, — сказала она, когда он предложил ей пойти вместе на лыжах.

— Могу, — добавила она немного погодя. — По пятницам и субботам у нас нет лекций.

Она всегда говорила так. Могу. Хочу. Не могу. Не хочу. Остальное было ясно. А если и не было — она не пускалась в объяснения, а только пристально смотрела на собеседника.

Он говорил совсем иначе. По-своему. Слова вырывались у него из груди, как прорвавший плотину поток, — стремительно, бурно, но когда доходили до нее, то лишь робко журчали, как маленькие ручейки.

В тот день она пришла точно в назначенное время. У нее был такой деловой вид, будто они собрались на конференцию. Рюкзак стянут по всем правилам. Ремешки застегнуты, шнурочки завязаны. Все было как надо, и она явно гордилась своей аккуратностью. Они двинулись вверх. Идти было трудно, да и ноша ее весила немало. Время от времени она перекладывала лыжи с одного плеча на другое и неизменно отказывалась от его помощи.

— Я сама, — говорила она. — Сама. — И шла дальше.

Лицо ее покраснело и увлажнилось, у волос образовался белый венчик инея, но она все шла и, завидев еще более крутой склон, только ускоряла шаг. Потом останавливалась и, едва переводя дыхание, говорила:

— Хорошо, да?

Смотрела вверх на отвесные склоны и нетерпеливо устремлялась вперед.

Когда они уже на лыжах шли по оврагу, что-то вдруг треснуло. Оказалось, лопнуло лыжное крепление. Засунув руку в рюкзак, она тотчас нащупала запасное. И, не вынимая его из кармана рюкзака, улыбнулась. Хорошо, когда заранее все предусмотрено. Потом сняла варежки и стала прилаживать ремешок. Он был широкий и никак не влезал в отверстие. Пальцы у нее покраснели от холода. Дул сильный ветер.

«Нет. Я сама», — и от усердия она высовывала язык.

Наконец все было в порядке. Теперь руки у нее совсем посинели. Она сунула их в варежки и улыбнулась. Так улыбнулась, будто, пробежав по холодной комнате, она только что юркнула в теплую постель.

Через час они добрались до турбазы. И тут, когда тяжелый путь был позади, силы оставили Магду и она буквально плюхнулась на первый попавшийся стул.

— Как мешок с картошкой, — сказала она, поймав взгляд Евгения. — Даже не верится, что я так устала.

На турбазе было немноголюдно. В углу кто-то бренчал на гитаре, девушка в красном свитере напевала. Смеркалось. Солнце село, и сразу же похолодало. Снег стал синим. Горные вершины тонули во мраке и постепенно растворялись в нем. Свет лился только из окна маленького домика турбазы. Широкое пятно света, перечеркнутое рамой, растеклось по двору и коснулось противоположного склона.

— Только сыр обжарить… или и колбасу тоже?

Он не видел, когда она поднялась. Стояла против него и спрашивала. Прямая, с пакетами в руках. Спокойная и послушная. Это удивило его, но раздумывать было некогда, надо было отвечать.