Лорд Касилис кивнул и допил вино: — попробуй, Ален, неплохое, между прочим, хоть и молодое.
— Спасибо, что-то не хочется. — Ален зевнул, небрежно спросил: — дед, ты не возражаешь, если я сегодня у Констанцы переночую? Всё же моя ясноглазая девочка испугалась сегодня, перенервничала…
— Возражаю, — лорд Касилис аккуратно поставил бокал на стол, насмешливо посмотрел на внука:- она уже, наверняка, спит, а тут ты примешься под ушко сопеть.
— Ну уж ты и скажешь — сопеть! — Обиженно буркнул внук, — ладно, тогда я домой поехал. Завтра ещё на этих… любоваться!
****
Констанца проснулась рано и подумала, что деревенские привычки не отпускают. Казалось бы — спи да спи, но нет. Она просыпалась с первыми лучами солнца, как будто кто-то толкал её в бок. Теперь, когда их с Аленом отношения перестали быть секретом, а её беременность стала заметной, она ясно видела, как бережно относятся к ней окружающие. Слуги, встающие в резиденции затемно, на цыпочках ходили мимо её покоев и разговаривали шёпотом.
Гуляя с ней по парку, лорд Касилис непременно предлагал взять его под руку, а когда ей случалось опаздывать к столу, что, кстати, бывало довольно редко, но всё равно смущало её и вызывало неловкие оправдания, он добродушно улыбался и подшучивал над ней.
Её дорогой Ален, всегда такой уступчивый и предупредительный, предстал перед нею в совершенно ином свете — тираном, требующим беспрекословного подчинения. Он самолично поговорил с лордом Викторианом и дотошно записал всё, что советовал лекарь. После этого состоялся долгий и серьёзный разговор с Констанцей на тему, что она может делать, а что — нет. Он запретил ей заниматься танцами и приказал данне Ольгии выбросить все корсеты. Он сократил её занятия с учителями до двух часов в день и запретил домоправительнице водить Констанцу в холодные подвалы резиденции. Он строго попросил её не сбегать вниз по лестницам, потому что она может запнуться и упасть. Он потребовал, чтобы она не засиживалась допоздна, а вовремя отправлялась в постель. А, самое главное, повара отказывались готовить её любимые блюда, к которым она пристрастилась в доме Главы Тайного Совета: густой острый суп из мидий и сильно прокопчённые, тоже острые, колбаски.
Виновато улыбаясь, Главный повар предложил ей взамен тарелку тёртой моркови со сметаной. Она кисло отказалась.
****
Констанца не спеша оделась, умылась и собрала волосы в пучок на затылке, мельком подумав, что попозже, когда станет одеваться к завтраку, данна Ольгия соорудит ей на голове что-нибудь миленькое.
Она неторопливо прошла в правое крыло резиденции и, постучав, но не получив ответа, нерешительно потянула на себя тяжёлую дверь кабинета лорда Касилиса.
Комната была пуста. Это удивило её, потому что было ещё слишком рано. Как правило, Глава Тайного Совета отправлялся во дворец после завтрака, на котором они, не торопясь, обсуждали, чем займутся в течение дня. Его дела не отнимали у него много времени, и Констанца подозревала, что Его Величество держал на этой должности лорда Касилиса исключительно из — за своей привязанности и дружеских чувств к этой семье. Ну и советы человека опытного и абсолютно преданного короне тоже значили немало. Его милость, кажется, тоже это отлично понимал, потому что частенько шутил над своими, не слишком обременительными, обязанностями.
Констанца, так же не торопясь, побрела к покоям деда. Пробегающие мимо слуги ничего не могли сказать о столь раннем отбытии хозяина, поэтому она, приоткрыв дверь в покои, заглянула туда и, увидев его личного слугу, спросила: — данн Мэттью, а куда так рано уехал Его милость?
— Мэттью успокаивающе улыбнулся, сказал: — лорд Касилис просил вас, данна Констанца, завтракать без него. Он вернётся, как только освободится.
— У него какие-то срочные дела, да? — Она удивилась, потому что, обычно, лорд Касилис с вечера предупреждал её, если планировал уехать рано утром.
Мэттью отвёл глаза и что-то пробормотал. Констанца не поняла, но встревожилась. И вдруг она догадалась, спросила дрожащим голосом: — сегодня… казнят… этих, да?
Слуга молча кивнул, всё также не глядя на неё.
— А — а, Ален… лорд Ален тоже там?
Мэттью поёжился, неохотно ответил: — да, данна Констанца, они все должны присутствовать… на казни. Его милость не велел вам говорить, но вы сами догадались…
Констанца кивнула, медленно пошла к лестнице. Есть не хотелось.
****
В этот день она не находила себе места. Пришёл учитель естественных наук и, рассказывая ей о движении светил на небе, он, как всегда, вошёл в раж. Бегая по её гостиной и потрясая над головой сухонькими кулачками, он кричал, что, по воле Всеблагого, людям не дано взлететь туда, высоко в тёмное ночное небо, гораздо, гораздо выше, чем взлетают птицы и раскрыть, наконец, великую тайну того, почему так ярко светят людям звёзды. И, также быстро успокоившись, он пробормотал: — а ещё не мешало бы узнать, как Всеблагой устроил, что солнце обогревает весь человеческий мир.
В другое время Констанца с удовольствием бы понаблюдала за учителем и, возможно, вместе с ним строила бы догадки, но только не сегодня. Как будто камень лежал на сердце и давил на него тяжким грузом. Кое-как она дождалась окончания урока, а затем ещё целый час под руководством леди Гризетты училась изящно поворачивать голову, грациозно подавать руку воображаемому кавалеру и приседать в особом, только для королевской семьи предназначенном, глубоком реверансе. Констанца здорово сомневалась, что ей доведётся когда-либо демонстрировать это своё умение, но покорно выполняла все требования леди Гризетты.
Наконец закончились два тяжких часа уроков, и она вновь не знала, чем заняться. Всё валилось из рук. Перед глазами стояли то жуткие картины пыточной, заскорузлые от крови кожаные фартуки и, одновременно, круглое, румяное, улыбающееся лицо лорда Карима, а то лорд Нежин ласково улыбался со старого сундука в домишке Феонисты, а потом это же лицо, искажённое злобой и похотью, вставало перед её мысленным взором.
Накинув лёгкий плащ, она вышла в парк перед домом. День был уже по-летнему тёплым, солнечным. Констанца медленно побрела по центральной аллее, а затем свернула на одну из боковых тропинок, которая вывела её на прелестную небольшую лужайку, уже покрытую молодой травкой. На фигурную клумбу два садовника высаживали принесённую из оранжереи рассаду цветов. Они заговорили с Констанцей, интересуясь её мнением о высаживаемых растениях, но она лишь отвлечённо улыбнулась и пожала плечами.
Ребёнок активно возился, и она немного обеспокоенно подумала, что, наверно, ему тесно в животе, а ведь до родов ещё почти четыре месяца. Тут же нахлынули мысли, что она так и не написала отцу о своей беременности. Не желая лгать ему, она не знала, как сообщить о том, что он скоро станет дедом. Констанце было мучительно стыдно признаться, что она ждёт ребёнка, не будучи замужем. Она просто не могла причинить ему такую боль и муку. Ей хотелось посоветоваться с кем-нибудь, может быть, с леди Эмилией, потому что Ален, не понимая её терзаний, лишь легкомысленно ответил: — я не вижу проблемы, милая! Напиши ему, что ты вышла за меня замуж, и мы ждём ребёнка.
Констанца тогда промолчала. Она не чувствовала себя его женой: — нет, — думала она, пока наш брак не будет подтверждён в храме Всеблагого, я всего лишь его любовница, не более того.
Внезапно ей подумалось, что она не хочет выходить за него. Что она знает о нём? Да ничего! Она даже ни разу не была в его городском доме. Они редко виделись последнее время. Аресты заговорщиков, допросы, королевский суд, а теперь ещё и казнь… Порой Ален приезжал поздно вечером, с серым от усталости лицом. Он украдкой, торопливо целовал её, хмуро ужинал, невпопад отвечая на вопросы, а потом они с лордом Касилисом уходили в кабинет. Рано утром он опять уезжал на службу.
Констанца чувствовала себя одиноко. Все были предупредительны и приветливы с ней, но она опять остро ощущала свою ненужность и чужеродность.
