Он рассказал, как на другом свежепостроенном линкоре, уже здесь на Балтике, пришлось в первый же день войны срезать оказавшиеся негодными орудийные башни, а ведь ими так гордились. И это через десять лет после Цусимы!
– Били нас и будут бить.
О союзниках удалось Ленину ввернуть вопрос. Тут подполковника совсем прорвало. Союзников он и в грош не ставил. Англичане – ещё туда-сюда, всё-таки флот есть флот, а во французах подполковник и вовсе проку не видел. Припомнил визит французского президента Пуанкаре перед самой войной, летом четырнадцатого. Какой ему тогда приём закатили, какой был смотр, какой парад! Да он сам участвовал, стоял на правом фланге! Рассказал, как выстраивали солдат и матросов в каре, подбирая по ранжиру и внешности, так чтобы в одном каре все как один чернявые, а в другом все курносые. И так вот все стоят во фрунт и слушают Марсельезу. А куда денешься? Раз официальный визит значит надо играть гимн. И это в высочайшем присутствии! Умора.
Проводник постучался. Хотел забрать стаканы из-под чая. Подполковник: «Нет-нет, мы ещё допиваем», а сам в портфель свой, и из него – большой термос. В термосе – коньяк.
Ленин озорно:
– Что, союзнички прислали контрабандой?
– Да что вы! Пришлют они, как же. Старый ещё, из довоенных запасов, шустовский. Когда в четырнадцатом сухой закон ввели, мы с женой целый погреб запасли. Вот допиваем понемногу.
Разлил подполковник по стаканам твёрдой рукой. А у Ленина как раз лимон припасен из выборгского вокзального буфета. Удачно. Для политика это очень важное умение – быть на полшага впереди событий.
Сдвинули стаканы за знакомство. Ленин только отпил чуток, подполковник – споловинил. После коньяка беседа потекла ещё живее. Ленину интересно мнение профессионала насчет положения на фронтах. Немцы в Риге. Как считает Михаил Филиппович, угроза для Петрограда реальна?
Оперативными и стратегическими вопросами подполковник владел отменно. Руками показывал на столике: вот здесь мы, здесь – немец. Петроград, считал, защищён надёжно, да немцы и сами не сунутся, зачем им? Теперь, когда Америка присоединилась к Антанте, дела у немцев неважны совсем. Оптимистично был настроен подполковник, однако ж ходом ведения кампании в целом был недоволен:
– Кавказский фронт! Куда это там, с позволения сказать, великий князь – бывший, бывший! – нацелился? Решили что ли по суше до Константинополя дотопать? Смешно! Одно слово – пехота.
Заявленных целей войны морская душа подполковника тоже не вполне разделяла:
– И даже, допустим, достанутся нам эти Дарданеллы. Какой ценой, говорите, какими потерями? Да, неважно, бабы новых нарожают, не в потерях дело, война есть война. Дело в том, что через эти проливы попадаем мы опять в закрытое море. Что, пустят нас англичане в Гибралтар? Смешно думать, право. Ну ладно венценосец, что с него взять, он поди и карт в руках не держал, кроме игральных. Но эти-то: Милюков, Гучков – должны бы, казалось, понимать. Да куда им!
Ленин лениво потягивал коньяк. Подполковник свой допил одним махом. Вспомнил пару анекдотов. Рассказал. Старые, несмешные, пошлые. Ленин сгибался пополам от смеха, колотил себя по ляжкам.
Отсмеялись. Ленин осторожно спросил насчет дисциплины в войсках. Насчёт «Приказа № 1» – в том смысле, не разлагает ли нашу армию?
Подполковник поморщился. Да, в Питере картина неприглядная. Солдаты бузят, митингуют, лузгают подсолнух, офицеры все красные банты нацепили. Но это в Питере, и это запасные полки. Им на фронт неохота – вот и бузят. А а Гельсингфорсе – другая картина, сами увидите. Всё на самом деле от командира зависит. Вот у него на базе – порядок полный, и дисциплина на должном уровне, и никаких красных бантов.
– Так вот же у самого у вас красный бант, – не выдержал Ленин, указав на кортик.
– Это не бант, – поправил подполковник. – Это – «клюква», темляк, лента от Анны четвертой степени.
– А за что орден?
– За ранение при Порт-Артуре. Штабс-капитаном ещё. Шрапнель японская.
Видно было, что не хочется подполковнику вспоминать о том. Так подумалось Ленину, что помимо ранения не избежать было попутчику и японского плена.
За окном начали мелькать семафоры, шлагбаумы, в коридоре послышалось движение. Проводник снова за стаканами постучался, пришлось Ленину быстро допить. Нехотя, неспеша, втягивался поезд под свод гельсингфоргского вокзала.
Подполковника встречал прапорщик, весь в кожаном реглане. Доложил по форме. Авто у вокзала, куда прикажет господин полковник? Сразу на базу или на квартиру сперва?
Подполковник предложил Ленину подвезти. Соблазнительно, чёрт возьми, но:
– Нет-нет, благодарю, мне от вокзала два шага, да и поклажи, видите, совсем никакой.
Распрощались. Офицеры – руки к козырькам. Ленин тоже пощупал козырёк своего кепи.
В Гельсингфорсе на площади перед вокзалом извозчиков не было почти вовсе, а таксомоторов – пруд пруди. Выбрал такой, чтобы шофёр на вид был точно финном. Сел сзади, адрес сказал. Одно слово только: «Мюндгатан». Шторку задернул. Подъехал, вышел, расплатился и ещё несколько кварталов отмахал пешком. Шёл быстро, кепи в кармане: засунул так в такси, да и оставил. Вроде и недавно он носит этот парик, а взялся уже откуда-то этот дурацкий жест – откидывать со лба взмахом головы чёлку. Уж лет сорок как нет у Ильича никакой чёлки, а вот встряла привычка, что ты будешь делать? Это как чужой акцент пристаёт.
Вышел на узкую, мощённую булыжником улицу. Прочёл название. Дошёл до угла. Там новый дом в шесть этажей. Над парадным выложен год постройки – 1910. От парадного направо, через два окна, чугунные ворота. По дневному времени распахнуты настежь. В подворотне – лужа, не обойти, а после подворотни, в первом этаже – чисто вымытая витрина кондитерской.
В кондитерской народу никого. Столики мраморные высокие, а стульев нет. Это чтобы клиенты не рассиживались лишнего. Заказал по-шведски большую чашку кофе и пирожное. Кофе лучше, чем в Выборге на вокзале, да и чем в Петрограде тоже получше, пожалуй. А пирожное невкусное, кисловатое. Прямо бромистый натр какой-то. Поковырял-поковырял ложечкой, отставил. Чего вот Ленину после Швейцарии действительно не хватало, так это шоколаду. Особенно – молочного. Иногда хотелось до дрожи прямо.
Спросил у хозяйки (опять по-шведски) нет ли телефона позвонить. Та показала телефон за узкой матового стекла дверью в глубине утопленной в стену ниши. Свет зажигается внутри. Пятнадцать пенни она добавит к счёту.
Ленин зашел в тесную кабинку, щёлкнул выключателем, плотно прикрыл за собой дверь и стал крутить ручку. Говорил коротко, о чём – не слышно. Вышел довольный, расплатился и прихватил заодно большую плитку шоколада «Жорж Борман». Сладкое – пригодится.
Из кондитерской свернул налево за угол, обошел квартал кругом и вернулся к тому же дому. Фигурную ручку парадной двери – сильно на себя. Холл внутри просторный, высокий, и внутри – новинка, самоуправляемый лифт без лифтёра. Тут конфуз небольшой. Не знает Ильич как лифтом управлять. Не приходилось. Хлопал дверями туда-сюда, пробовал нажимать кнопки – ни с места. Вылез, а то застрянешь ещё как в мышеловке.
По пологой лестнице, охватывающей на каждом этаже лифтовую шахту в три марша, взлетел через две ступеньки, не запыхавшись, на четвертый этаж. На каждом этаже одна квартира. Стены, по новой моде, разрисованы водорослями всякими, и такими же водорослями отлита решётка перил.
… и не успел он повернуть ручку звонка, как дверь распахнулась, и две женских тонких руки с падающими от локтей широкими шёлковыми белыми рукавами обняли его за шею и втянули внутрь. И женский молодой голос:
– Володя! Наконец-то! Я ждала, я знала, что ты приедешь. Боже, что это за жуткий парик? Что за глупый маскарад? Обещай мне, что отпустишь обратно бородку.
И потом, уже внутрь квартиры, громче, для прислуги, по-фински:
– Пайви, готовьте ванну!
