***

Сложная сеть подземных переходов заброшенной шахты в окрестностях Парижа походила на бесконечный лабиринт. Стены его подавляли волю своей громадой, а поросшие мхом и плесенью своды на века пропитались смрадом разложений, гнили и сырости. Темнота штольни, открывая беззубую пасть, вбирала в себя и звуки, и запахи, и, казалось, никакой свет не сможет пробить вязкую мглу подземелья.

Столь мрачный застенок, чуждый всему живому и ютивший в чреве лишь аспидов и прочую хладнокровную мерзость, поглотил новую душу. Душа эта изнемогала от вечной травли безжалостных преследователей и с благодарностью приняла суровую обитель. Беглянка спала на камнях, но хрупкое тело уже не чувствовало боли, а разум, разочарованный и вместе с тем обладающий страшным знанием целой династии ведьм, преисполнялся желчью. Ночь за ночью она проводила в своем храме, выплевывая мистические формулы, плетя пальцами замысловатые невидимые паутины, с каждым движением оттачивая мастерство. И даже змеи, чувствуя неладное, ядовито шипели и уползали, лавируя среди камней, в непроглядную даль.

Паутина отчаяния, окутавшая это место и сгустившая вокруг себя мрак, не могла остаться незамеченной. По городу разнеслись слухи, будто там, куда давно не забредала гильдия проповедников, происходит чертовщина. Суеверный ужас объял сердца и умы крестьян. Матери вскакивали по ночам с постели, боясь за своих детей, им чудились грозные звуки набата, преследовал запах скверны, и все окончательно перемешалось в голове от проповедей священников.

***

Меня зовут Альтаир, и я единственный в городе профессиональный охотник на всякого рода нечисть, не состоящий официально ни в одном из инквизиторских культов. Хотя за моей спиной и сосредоточена вся мощь племени христовых проповедников.

Обитатель катакомб, по россказням суеверных монахов и местных жителей, являлся порождением дьявольских сил. Если это – правда, необходимо вырезать очередную опухоль на гигантском теле Парижа.

Дождавшись ночи, когда луна полностью раскрывает мертвенно бледное око, и темные силы выходят на поверхность, я отправился к шахтам, надеясь встретить хозяина «паутины».

В тот вечер в моем сердце зарождалась дрожь, непонятный холод проникал в тело, несмотря на летнее пекло. Душа наполнялась предчувствием чего-то неминуемого, рокового. В пути руки судорожно ощупывали заплечный мешок, проверяя, все ли на месте, не упустил ли чего важного? Две сухие палочки, мои постоянные спутницы, идеально притерты друг к другу. Готов был хворост, готов мох, высохший, ломкий, жаждущий с благодарностью принять любую, самую малую искру. Черный плащ трепыхался на ветру, легкий, как тополиный пух, позволяющий укрыться в ночи от наблюдателей. Сапоги из телячьей кожи делали поступь бесшумной.

За спиной молчали исполинские сосны, в тяжелой броне до самой земли. Нижние их ветви подрагивали, как черные руки; гнилой зеленый мох свисал со стволов неопрятными лохмотьями. Молчал туман, стекающий по склону в долину, молчали горы. Та, что поближе – зеленая, дальняя – серая, словно небо. Я передвигался бесшумно, стремительно приближаясь к цели.

Порыв ветра ударил в лицо. Когда напор стих, я на бегу увидел выплывающие из темноты копи. От приземистого спуска в лабиринт, наполовину скрытого туманом, тянуло запахом серы. Я был на месте. Несколько раз с шумом вдохнул воздух, очищая разум, огляделся вокруг и взялся за работу.

Ритуальный огонь рождается только так – трением дерева о дерево. Сизый дым поднимется до неба, обволакивая саму жизнь, вбирая в себя и мою душу, и тогда даже демон не сможет разглядеть меня в его густых клубах. Потом огонь прогорит, и надо будет до утра сторожить остывающие угли, чтобы зло не явилось…

Впрочем, оно может прийти и теперь. Теперь, когда я за работой и беззащитен, оно уже почуяло угрозу, исходящую от моих рук, и, возможно, нервно принюхивается, водя носом из стороны в сторону, ловя ветерки, дуновения, запахи. А может, нечто уже спешит сюда…

Вдруг тяжелую мысль прервал отчетливый звук. Где-то вдалеке, на постоялом дворе, завыла собака. Долгий, жалобный и тягучий вой, словно в агонии ужаса. Ее поддержала другая собака, потом еще одна и еще. От этой ночной какофонии у меня перехватило дух, кровь отошла от лица, но тут же вновь в него ударила.

Я оглянулся – и удвоил усилия. Наконец-то, сладостный запах дыма. Быстро произнесенная ритуальная фраза, щепотка серы и пепла – вот оно, священное пламя! Я поднялся и подбросил хвороста. Огонь затрещал, разгораясь, выгоняя наружу синие узловатые клубы. Рано утром я зашью в мешочек черный уголек, символизирующий сожженное тело грешницы, повешу на шею, и, получив защиту, спущусь в штольню.

По телу прокатилась дрожь. Показалось, что искры, высыпающиеся в темно-серое небо, летят не так.

Здесь? Есть кто-то? Или померещилось?..

Я до боли в глазах оглядывал темнеющую гору, и дальние склоны, и ближние стволы; искры сыпались теперь как надо. Значит, померещилось.

Я уселся снова и сцепил пальцы на рукояти мясницкого ножа. Мох горел, рождая гибкие оранжевые языки, вылизывающие небо. Казалось, мир вокруг чернеет, не в силах соперничать в красках со священным огнем. В глазах моих плясали желтые круги, и не существовало ничего, кроме обволакивающего, дающего силу света. Я опустил веки, и огненно-желтое сияние сменилось ярко-красным.

Где-то ухал филин, возились под корнями мыши. Я смотрел на красный круг, горящий на внутренней поверхности век, и видел, как среди пламени гуляют ажурные тени.

Забывшись, я протянул к костру руки, все в трещинках и царапинах, и всмотрелся в силуэт входа в подземный чертог. Шахта, скрывавшая запутанные подземные лабиринты и брошенные забои, вздымавшая из недр трубу дымохода, казалась злобным ненасытным зверем.

Вдруг вдалеке, из-за холмов, по обе стороны от меня, раздался вой, громкий и пронзительный, на этот раз уже вой волков. В носу защекотало, точно перед бурей. Внутренний голос зазвучал в голове набатом Собора Парижской Богоматери, заставляя шептать заученные наизусть строки из Апокалипсиса:

«И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный

дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь

диадем. Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их

на землю. Горе живущим на земле и на море! Потому что к вам

сошел дьявол в сильной ярости, зная, что немного ему остается

времени».

Вой смолк. Затем поднялся снова, уже ближе. Металлический отблеск скользнул по лезвию ножа. Я смотрел в огонь, и мне казалось, что горы и лес смотрят в пламя тоже. Что и горы, и лес вздрагивают, удивляясь моей смелости – давным-давно никто не зажигал здесь ритуального огня, одна искра которого может дотла испепелить нечисть…

Ветер переменил направление.

Я по-прежнему сидел неподвижно, но теперь глаза ни на секунду не прекращали обшаривать темноту за гранью огненного круга. Мне становилось все больше не по себе – вой неизменно приближался, звучал почти за спиной. Затем мир разом стих. Луна выплыла из темных туч, нависая над поросшей соснами горой, высветив вокруг костра… кольцо волков. Они были страшны в охватившем их молчании. Это длилось всего миг. Разорванные луной тучи сомкнулись, оставляя лишь свет пламени. Чуть заметное напряжение пробежало по подсвеченному лезвию ножа, ледяные дуновения закружились вокруг костра, шевеля язычки пламени.

– Уходи, ведьма! – проговорил я, медленно поднимая голову.

Женщина стояла на краю мерцающего круга. Ее глаза – собственно, я видел лишь дрожащие в них микроскопические отражения огня – необычайно медленно поползли по моей фигуре и остановились на лице. Губы ее раздвинулись, обнажая ровные зубы, пепельно-белые волосы развевались на ветру. Она стояла, безмолвно улыбаясь, словно смущаясь моего смятения. Ее образ, пусть и облаченный в лохмотья, показался чем-то родным, из давно потерянного и утопленного в крови прошлого… Я был заворожен мистическим откровением. Здесь могла появиться старуха, извергающая проклятья, пылающий пурпурным огнем демон… но только не божественное создание.