Потолковали, подумали, порисовали план и на бумаге, и в уме. Ещё чаю заварили. Опасная авантюра соваться в такое место, но кто боится и не рискует, тот сидит голодный и с пустыми карманами.

      Игорь с досадой хлопнул себя по колену.

      - Молодец, Сёма! Под носом золотая жила, а мы на полигон чуть не полезли. Хорошо, что не прогнали тебя. Катюша, айда с нами.

      Катя всё ещё дулась, но к столу вернулась и поправила:

      - Екатерина Владимировна.

      Уже после, когда ужин из говяжьей тушёнки и рожков улёгся в животах, Игорь кое-как вылез из-за стола, а Пётр Львович грузно развалился на освободившемся месте. Катя хлопотала на кухне, пыталась оттереть плиту от жирного, жёлтого налёта, по которому уже пора определять, сколько эпох сменилось и как далека от человечества мезозойская эра. Отмывала кружки и тарелки от копоти, самодельной заварки и пёс знает чего ещё. И добродушно ворчала себе под нос.

      Июль принёс в город небывалую жару. Одуревшие от дневного зноя комары как ополоумевшие бросились кусать всё живое, когда вечером стало немного прохладнее. За чаем Павел и команда ещё раз обсудили план, отмахиваясь от кровопийц.

      - Катенька, - Игорь улыбался, как мартовский кот.

       "Екатерина Владимировна", - в очередной раз проворковала Катя.

      - Екатерина Владимировна, - задорно ответил Игорь, - решила с нами всё-таки пойти или за старшую останешься, вон как хорошо с делами справляешься?

      - Обижаете, Игорь Константинович.

      Катя нахмурилась. Война войной, а в домохозяйки она не записывались, и в декабристки тоже, поэтому потянула Семёна за рукав. "Сём, я с вами пойду", - пискнула она.

      Павел Львович пронёс живот под столом и вылез весь наружу. Его грузность обманывала потенциального врага. Да, наперегонки он не мастак, зато нож пустит промеж глаз быстрее быстрого, а если под рукой есть пистолет, прощайся с жизнью, всяк руку для членовредительства поднявший.

      - Пускай идёт, - буркнул он. - Игорь позвал, Игорю и нянчиться.

      Кате отвели роль тихой мыши: смотри, но не суйся. Она согласилась. Расставила блюдца и кружки по цветам, формам и размерам, сняла старенький болоньевый фартук, зачесала русую красоту в хвост и дала добро отправляться в путь. Чистенькая, в наглаженной одежде, хлопающая голубыми глазищами, она шла в середине, охраняемая со всех сторон.

      Игорь не спускал глаз с Семёна. С пигалицы нечего взять, а парень хоть и тощий, но всё-таки мужик. Павел тоже поглядывал, примечал всё по сторонам, нет ли засады. Семён и когда-то давно не подводил их, но то дела минувших дней, а на дворе - сегодня. Июль. А Семён из желторотика давно мог перебраться в "морского волка". Или пустынного. Пойди разберись ещё, какие нынче волки.

      Может, зря согласились? Даже уговаривать не пришлось, того и гляди - сами в петлю залезут, затянут и табурет из-под ног тоже сами выбьют. Ещё спасибо скажут. Красота. Как в сказке.

      Засады не было. И чужаков не было. Только где-то далеко разносился заливистый собачий лай: или загрызали кого-нибудь, или их убивали. Мир таков, кто кого, кто первый, тот и прав, а в придачу сыт и жив. До каннибализма люди пока не докатились, но это до поры до времени. Вот протухнут консервы, будет съедена последняя в мире пачка печенья, порастут полынью и мокрицей огороды, вот тогда покумекаем.

      Игорь смотрел в затылок Семёну и размышлял: Павел хоть и старший, но иногда чересчур доверчивый. Ладно Екатерина Владимировна - тьфу ты! - Катя, её саму кто хочешь обманет. Вон как на Семёна смотрит, чуть ли не в рот заглядывает, каждое его слово глотает и к сердцу прикладывает. Дурёха же какая. Ничего, они её в обиду не дадут.

      - ...и бабушка всегда любила повторять каждое лето: сначала распускаются жёлтые цветы, в июне приходит пора белых, а в июле царствует разнотравье, - громче, чем следовало, щебетала Катя рядом с Петром Львовичем.

      Он кивал, усмехался и иногда просил говорить потише. Катя ненадолго переходила на шёпот, а потом опять забывалась и снова звонко болтала. Она то и дело срывала цветы: васильки, ромашки, ветви рябины, сплетала венки, примеряла, а потом раскладывала то на бетонные площадки, то на кирпичные сколы от стен. Игорь шёл следом, собирал венки и закидывал на крыши гаражей. Пусть тешится, глупая, а следы за собой оставлять нельзя.

      На рынке помимо прочего в ходу автоэмблемы. "Опель" или "Жигули" - самые дешёвые, на них много не выменяешь, а самые дорогие днём с огнём не сыщешь. Но если карман приятно оттягивает кругляшок от "Мерседеса", волей-неволей почувствуешь себя баловнем судьбы. Боковые фары тоже принимали, но не везде: они уже отходили, но кое-кто барахтался как мог на плаву. От них сейчас многие спешили избавиться, поэтому новые и старые рынки ими завалены. Кто поумнее - или поглупее, те охотно принимали старую "валюту". Будет время, она снова вернётся в оборот, вот тогда люди посмотрят, у кого дырка в кармане, а у кого огого и даже больше, приходи меряться.

      Когда всё украдено до нас, из нор и из щелей осторожно показывают носы те, кто говорят о себе примерно так: "Мы люди маленькие, нам и этого хватит". Павел и команда носы не задирали, сливки не снимали, зато живы, здоровы - и на том спасибо. Все эмблемы до них поснимали? Погоди отчаиваться, люд честной. Под капот загляни, по углам пошурши, по полкам поскреби, и будет тебе счастье.

      Пётр Львович где-то разузнал, что грядут перемены. Года три назад вообще телефонами расплачивались. Неработающие служили копейками, кнопочные рублями, старинные дисковые и проводные только дураки принимали в уплату. Работающие - это полтишок, ну и дальше своя система по размерам, моделям и прочим приблудам. Игорь с Петром Львовичем отнесли телефоны в чулан и бережно сложили и по-отечески укрыли покрывалом. Кто знает, когда взбредёт в голову верхам вернуть их в оборот. Сплошные трудности и бардак в прямом смысле с валютой, тьфу.

      Наручных часов немерено лежало в советском чемодане. Старом, с ремешками вместо замков. Ухо приложи к нему - весь тикает наперебой, точно живой организм, а не хлам. Ждёт своего часа.

      В незапамятные времена главвалютой были шахматные фигуры, а ещё раньше бутылочки из-под йода. Маразм чистой воды что то, что другое. Шизофрения накрывала медным тазом раз за разом всё крепче. Следи только, чтобы своя крыша не уехала восвояси. Пакетики, шуршалки, скрипелки, свителки, блестяшки, баночки, скляночки, шкатулочки, крышечки, непонятные детали... Всего не передать без крепкого словца, что уже отслужило срок на рынке. Вот книгами пока не расплачивались, хоть за это спасибо. И таскать тяжело, и нельзя так с ними, несчастными.

      А Катя всё не умолкала. Игорю она уже и не мешала вовсе, старый проныра улыбался до ушей, вытеснив Петра Львовича.

      - Катя, то есть Екатерина Владимировна, - Игорь кашлянул, - надолго ли вы у нас?

      Катя беспечно пожала плечами. Розовощёкая, юная, девушка-мечта и девушка-загадка. И вся не для этого мира. Всё-таки преступление вести девчонку в гаражи, столько в этом пошлости и грязи. Да только особо и некуда приглашать: приличные кафетерии раскатали под фундамент, от неприличных и его не осталось. Всё скатилось до вульгарщины, теперь романтика - это банка тушёнки на двоих и полторашка сомнительной мутноватой воды. Так что и в кустах, если что, тоже бок о бок сидеть, держась за руки. Сплошные мир да любовь.

      Самое время для мужественного плеча, да только с цивилизацией и храбрость рассыпалась. Трусливые и плешивые собаки и те порой смелее, чем человек с трясущимися коленками.

      Пока Игорь играл в джентльмена, Семён вёл группу Павла по гаражам. Игорь протягивал Кате руку и мурлыкал: "Пожалуйте, Катенька... Катерина Владимировна". И они переступали через покрышки, шли по жестянке, хрустели рассыпающимся от солнца пластиком и шуршали пакетами из-под чипсов и прочей дряни. Из-под всего этого безобразия нахально тянулись жирные тычины осота и стеснительные веточки ясеня обыкновенного. Что он обыкновенный, это Игорь от Кати узнал. Она всё щебетала, щебетала, щебетала.