Казнив Сабина, Тиберий убил остатки доверия римлян к власти. Особенно всех возмутило презрение принцепса к святыням и праздникам Отечества. Удручала граждан и обстановка тотальной слежки. Уже давно римляне опасались незнакомых людей, подозревая в них соглядатаев принцепса, а теперь они страшились стен и крыш собственных жилищ. "Тиран ушел, но тирания осталась! — говорили на форуме. — Она овладела сознанием людей, проникла в дома и храмы, она повсюду! Горе несчастному Риму!"
Тиберий ничего не знал об этих чувствах римлян. Сеян берег своего императора и доводил до него лишь тот морально-политический негатив столицы, который был нужен для дела. Ныне Тиберий уже не слышал недовольный рокот Форума, грозивший палатинским дворцам. Теперь его слух ласкал дружелюбный плеск синих волн, несущих привет Нептуна скалам острова. Он, конечно, помнил, что там, за полной чашей Кратера в двух сотнях миль существует город, сосредоточивший в себе всю злобу мира, бурлящий агрессией, не в пример спокойному Везувию, флегматично покуривающему трубку на горизонте. Но здесь Тиберия защищали море и крутые берега, а еще кордоны преторианцев Сеяна. Он предполагал, что испорченный плебс, равно осуждающий все деяния принцепса, роптал и в ответ на расправу с очередным пособником преступной Агриппины, но так на его памяти было всегда. "Какой спрос с этих людей? — думал он. — Их разум слеп, они не способны понять, что мой суд заменяет войско, а приговоры предотвращают гражданскую войну. Эти действия служат предо-стережением Агриппине и Нерону и сдерживают их. Все возмущены нашими атаками на приближенных Агриппины, но никого не удивляет, что сама она все еще на свободе. Никто не ценит моего терпения… никто ничего не ценит. Как унизительно жить среди таких людей!"
Тиберий судил о настоящем с позиций прошлого. Пространственно удалившись от Рима, он выпал и из его временной шкалы. В негодующем хоре столичного люда появились новые ноты, но принцепс их не слышал. Он воспринимал римскую жизнь глазами и ушами Сеяна. Однако зрение и слух — главным образом мозговые процессы, а у Сеяна был свой мозг.
Более объективную информацию Тиберий имел о провинциях, поскольку непосредственно общался со своими представителями в дальних странах. Правда, и их он принимал на Капреях все реже, отводя основную роль в управлении провинциями переписке.
Состояние дел на огромных просторах государства за пределами Италии позволяло принцепсу гордиться собою и свысока взирать на истеричную столицу. Умелым подбором наместников, рациональной налоговой политикой и ограничением деятельности откупщиков Тиберий оздоровил экономику большинства провинций. Благоприятно сказывались и условия мира, который принцепс поддерживал за счет тонкой дипломатии.
Однако о благополучии провинций можно было говорить, только имея в виду предшествовавшую эпоху кровавых войн, сопровождав-шихся жестокими поборами и прямым грабежом, а также в сравнении со столицей. Рим уже давно обезумел от власти, богатства и безделья, а окраины все еще бились в нравственных конвульсиях, мучительно расставаясь с человеческими условиями жизни. Жертвы столицы половину дней в году сходили с ума в шумных празднествах. Сознание провинциалов тоже подвергалось загрязнению увеселительными зрелищами, цирки и амфитеатры широким фронтом наступали по всему Средиземноморью, как некогда римские легионы. Но все же у населения окраин еще оставались свободные мозговые клетки. Северяне и африканцы задействовали их в разжигании междоусобиц, а просвещенный грекоязычный Восток страдал в попытках осмысления собственного падения. Просвещенность этих людей также была относительной. Они уже не могли цельно воспринимать труды Платона, Хрисиппа или Посидония и выхватывали из них лишь фрагменты. Эпоха философии минула, вновь из тьмы веков возвратилась пора торжества суеверий и религий. Новые верования строились на вульгарной интерпретации доктрин стоицизма, платонизма и в меньшей степени других философских школ. Люди отчаялись найти собственный путь к нравственному спасению из омута корысти, и в своей слабости уповали на высшие силы.
Цивилизация ощущала греховность собственного бытия и жаждала обновления. Однако общественное сознание резко отставало от жизни, и люди являлись беспомощными заложниками социально-экономических условий своего существования. В среднем у них был гораздо более высокий материальный уровень жизни, чем у предшественников, но ими управляла фиктивная система ценностей, которая не позволяла реализовать исконную человеческую природу. Поэтому им до счастья было так же далеко, как бескрылой птице — до синих небес, и даже самая массивная золотая клетка не могла сократить это расстояние. Люди понимали, что по-прежнему жить нельзя, поскольку предлагаемые им в качестве целей фетиши ведут их все дальше в тупик моральной деградации. Из этой безысходности рождался крик о помощи, взывавший к чуду. Спрос вызвал целый парад предложений. Пророки и мессии являлись страждущему люду чуть ли не ежедневно. Все они что-то предлагали и очень много обещали. Кто-то из них действительно был одержим идеей о спасении человечества, а многие заботились о другом: из людского отчаянья они ковали монеты или цепи для ближних своих. В конце концов победила та религия, которая в большей степени проповедовала исконные человеческие ценности, выработанные в людях коллективным отбором. Правда, вначале эта религия была разгромлена и похоронена, но через несколько десятилетий она воскресла именно потому, что отвечала человеческим исканиям, направленным на возврат к собственной природе. В ее оформлении нашли отражение недавние события: смерть в тридцать три года надежды человечества Германика и якобы наблюдавшееся вознесение Августа на небеса. Но при этом исходные человеческие ценности, вытесненные из жизни реальным социально-экономическим укладом, восстанавливались искусственно, как заданные богом. Не было и не могло быть попытки переустроить производственные отношения, чтобы внедрить в них механизм развития личности и общества. Следовательно, подобно классическим греческим философским учениям, эта религия, несмотря на положительную направленность, имела не революционный, а только релаксационный характер.
Именно в те годы, когда Тиберий прятался от всесветского порока на Капреях, согласно традиции, начал активную религиозно-политическую деятельность Иисус Христос. Совпадение этого события именно с тем периодом свидетельствовало о морально-психологическом кризисе в провинциях и нравственном дискомфорте людей. Но если таким оказалось эхо на периферии государства, то сколь кошмарной была жизнь в самом Риме!
Сеян заботливо присматривался к императору. Желая предотвратить возможные угрызения совести склонного к самокопанию патриарха, он возвращал его мысль к недавним событиям в Риме, чтобы доказать их обоснованность и своевременность.
— Наши враги полагали, будто твое отсутствие в городе ослабит порядок, — говорил он. — Но то, как был обезврежен злоумышленник Сабин, развеяло их преступные надежды. Обрати внимание, Цезарь, на особенности этого дела. Во-первых, врага выследили сами сенаторы, и не кто-то один, кого можно было бы заподозрить в корысти, а сразу четверо! С нами большинство видных людей. И во-вторых, невзирая на новогодние торжества, возмездие грянуло незамедлительно. Пусть Агриппина, Нерон и их приспешники знают, что им не будет пощады ни в праздники, ни под прикрытием храмов. Злу не пристало припадать к алтарям!
Сеян говорил логично. Тиберию хотелось согласиться с ним, но все же его одолевали сомнения. Увидев вопросительный взгляд императора, Сеян продолжил:
— Конечно, плебс в силу своей испорченности легче верит дурному, нежели хорошему. Но в данном случае большинство римлян вздохнуло с облегчением, убедившись, что правосудие не дремлет и гений принцепса по-прежнему хранит Город, незримо присутствуя на Форуме и в Курии.
Помолчав какое-то время, пока медлительный Тиберий усваивал сказанное, Сеян стал развивать свою мысль дальше.
