Тиберий чувствовал, что его отъезд означает поражение конечное и всеобъемлющее. Это было поражение в итоговой битве жизни. Преодолевая естественное желание оглянуться, он тешил собственную гордость, предоставлял ей ничтожную формальную компенсацию за неудачу по сути. Именно у городских ворот он вдруг осознал эти тайные мотивы своего поведения и устыдился собственной ничтожности.
Принцепс смутился, и тысячи зевак наблюдали его конфуз, чтобы в дальнейшем дать повод римской толпе для бесконечных пересудов относительно преступной натуры тирана, у священной черты померия вступившей в конфликт с богами — хранителями города. Но вот, преодолев замешательство, высокая худая ссутулившаяся фигура с облысевшей макушкой, красным больным лицом, залепленным пластырями, погрузилась в карету и покатилась вон из роскошного праздного Рима, чтобы навсегда сгинуть в кампанских поместьях.
Тиберий продолжал упрямо таращиться вперед, тщетно пытаясь обмануть себя, будто там, в серой мгле будущего, есть что-то достойное жизни. Он так и не оглянулся и даже не коснулся взором городской панорамы. Но проявленная твердость духа не успокаивала его самолюбие, поскольку он испытывал тягостное презрение к самому себе.
Накануне принцепс по секрету сообщил части придворных, что покидает столицу на краткий срок, руководствуясь намерением проверить, как к нему относятся те или иные граждане, а другой группе объявил, что уезжает надолго. И первые, и вторые тут же разнесли дворцовую тайну по всему городу. В результате Рим забурлил противоречивыми страстями. Надежда и страх теснили друг друга, попеременно торжествуя победу над нестойкой психикой масс, лишенных хребта идеи. Как всегда в таких ситуациях активизировались всевозможные гадатели, прорицатели и астрологи. Широким фронтом они пошли в наступление на суеверие плебса, чтобы собрать богатый урожай с невежества. Было дано множество оракулов на все вкусы толпы. Но в сознании народа прижились те из них, которые больше соответствовали его чаяньям. Поэтому повсюду из уст в уста передавались свидетельства астрологов о том, что принцепс покинул Рим при таком расположении небесных светил, которое исключает возможность его возвращения. Плебс тихо ликовал, предвкушая смерть тирана и восшествие на престол молодого и красивого монарха — Нерона, Друза или кого-либо еще, все равно кого, но обязательно нового.
А между тем сам Тиберий еще не решил, когда он вернется в столицу. Многое зависело от того, как будут исполняться его заочные распоряжения в Риме, и когда он, наконец-то, преодолеет брезгливость к согражданам.
В дороге Тиберий также старался избегать живописных видов римских окрестностей. Он поочередно подсаживал в свою карету греческих грамматиков и философов, чтобы укрыться от проис-ходящего в интеллектуальных декорациях ученой беседы. Много раз, сидя в курии, он мечтал о чистом, избавленном агрессии и корысти общении с приятными людьми. Но теперь, когда представилась возможность исполнить это желание, злоба Рима не отпускала его душу и постоянно вторгалась в разговор воспоминаниями о сенатских склоках и шумной ненависти плебса. Обрывки оскорбительных речей, возвращаясь вновь и вновь, пощечинами хлестали его по лицу, язвительные взгляды кололи в сердце. Там он пребывал в гуще борьбы и в стремлении к победе игнорировал многие унизительные для него вещи, однако сейчас оказался в положении воина, который возвратился из смертельной сечи и обнаружил на себе множество болезненных ран, грозящих губительной потерей крови или заражением. Память с безжалостной точностью воспроизводила фрагменты споров и лицемерных светских разговоров, в которых испорченность душ извергалась наружу ядовитым фонтаном клеветы и низменных подозрений, нередко облеченных в форму изысканных литературно правильных фраз, отчего их разрушительное действие на психику лишь усиливалось. Как мог он день за днем в течение многих лет терпеть эти обиды! Сейчас ему казалось, что каждого из тысячи брошенных ему в лицо или в спину оскорблений было достаточно для того, чтобы сойти с ума, броситься вниз головой с Тарпейской кручи или уничтожить весь род людской. "Как жаль, что у народа римского не одна шея!" — восклицал последователь Тиберия, сожалея, что не может покончить с этим народом одним ударом, и, наверное, неспроста.
Тиберию вспомнился случай, когда вольноотпущенник подал в суд на бывшего господина, таким способом отблагодарив его за свое освобождение. Аристократическая семья всем составом покончила с жизнью, чтобы не судиться с бывшим рабом. Смерть эти люди признали меньшим злом, чем унизительный процесс, уравнивающий их с презренным человеком. А он, Тиберий, больше десяти лет находится в состоянии непрерывной тяжбы со всею низостью и злобой огромной страны!
Чем дальше Тиберий отъезжал от Рима, тем ненавистнее становился ему родной и некогда любимый город. Подлость этой столицы мирового порока вздымалась за его спиною, как гора, величину которой можно оценить лишь при взгляде с большого расстояния. Мысленно оглядываясь на эту громаду, Тиберий содрогался от ужаса и отвращения. Ему начинало казаться, что он уже никогда не заставит себя возвратиться туда. Годы унижений и бесплодных усилий борьбы за спасение изгнанной из римского общества нравственности опустошили его и заразили неизлечимым разочарованием. Он больше не верил в себя и своих соотечественников, однако знал, что после него всем будет еще хуже, и это заставляло его продлять презренную жизнь. Кроме того, им руководил неукротимый римский дух, воспитанный семью столетиями битв и побед. Он не мог сойти со сцены побежденным, даже если знал, что победа невозможна.
В таком душевном состоянии принцепса настиг в дороге слух о торжестве столицы по случаю счастливого предсказания о его скорой смерти. "Ах, так! — вскричал Тиберий. — Они полагают, будто я никогда не вернусь в Рим? А я сейчас же поверну коней и через три дня буду на Палатине! Уж тогда я не стану сдерживаться, и они получат от меня все, что заслужили!" Однако уже в следующее мгновение он опять сник. У него не было сил ни на возобновление психической войны со столицей, ни на что иное, кроме бегства. А если бы он вернулся, то это стало бы еще большей трагедией и для него, и для всех римлян. Душа Тиберия, впитав в себя злобу Форума, Курии и Двора, стала вместилищем взрывчатого вещества, способного воспламениться от малейшего соприкосновения с дурными людьми. Он носил в себе бомбу чудовищной разрушительной мощи и стремился удалить ее как можно дальше от мест концентрации жизни.
Единственное действие, предпринятое Тиберием в ответ на астрологические изыскания столицы, состояло в том, что он призвал своего престарелого гадателя и задал ему ту же задачу, которая трагической разгадкой воодушевляла население величайшего города. Фрасилл, даже не взглянув в хмурые небеса, заверил принцепса в постоянстве суждения звезд и планет и подтвердил данный им еще на Родосе оракул, гласящий, что Тиберий умрет через десять лет после него.
— Жаль, что я не удавил тебя десять лет назад, — мрачно пошутил принцепс над гадателем или над самим собою. Конкретизировать пред-сказание относительно времени своего возвращения в Рим он не стал.
Новая обида, вызванная ликованием сограждан в ожидании его смерти, потеснила в душе Тиберия давние оскорбления, и, избавившись на какой-то срок от болезненных воспоминаний, он теперь невольно обдумывал планы мести.
В Капуе принцепс торжественно освятил новый храм Юпитеру, а в Ноле — Августу. Выполнив официальную часть своего вояжа, он решил возвратиться в Рим, чтобы унять ажиотаж, возникший из-за его отъезда, а потом снова оставить город. Таким маневром Тиберий рассчитывал приучить римлян к своим перемещениям, чтобы в дальнейшем подобные действия не пробуждали честолюбивых надежд его недругов и не будоражили плебс. Однако, представив свое возвращение в мраморную тюрьму к полутора миллионам надзирателей и палачей, он испытал беспредельную брезгливость к Риму и отправился на одну из кампанских вилл.