Еще несколько дней назад Тиберий, глядя в глаза этого человека, задавался вопросом, как он может возлежать за его обеденным столом, поглощать его яства, восхвалять его деяния и добрые качества, одновременно готовя покушение на своего гостеприимца. Он изучал это общественное явление, пытался выискать корни зла, определить движущие силы души, заставившие молодого человека прибегнуть к столь изощренному лицемерию и жестокому коварству, но безуспешно. "Почему он меня ненавидит? — вновь и вновь спрашивал Тиберий себя, а также смеющиеся глаза Либона. — И почему все так поощряют его ненависть?" Смутно угадывая, что разгадка этого секрета является также ключом к его судьбе, Тиберий все-таки не мог найти ответ, и от собственного бессилия в свою очередь возненавидел Либона. Тот представлялся ему олицетворением рока, довлеющего над ним, обращающего в прах все его добрые начинания, преследующего его всеобщей слепой злобой, не разбирающей дурного и хорошего. Мог ли после всего этого разжалобить принцепса скорбный вид юнца, вызванный либо слабостью характера, либо притворством? Кроме того, Тиберий видел себя в роли гаранта общественной справедливости и почитал за долг объективно взвесить доводы как враждебных его режиму группировок, так и сочувствующих ему. "Пусть сойдутся в поединке две общественные силы и разберутся друг с другом цивилизованным, законным способом, а я посмотрю, — думал он. — И все пусть посмотрят, дабы не винить меня в произволе".
Консулы возвестили, что речь идет о государственном заговоре и, испросив взглядом одобрения Тиберия, дали слово свидетелям и обвинителям; защитников же Либон не нашел.
Трион объявил, что подсудимый обращался к магам с просьбой вызвать заклятьями тени из подземного царства. Все тут же представили, как Либон общается с душами прадеда — Помпея Великого, и тетки — Скрибонии, отвергнутой жены Августа, матери Юлии. Ясно, что такие советчики не научат молодого человека смирению и послушанию. Да и сам обряд представлялся чудовищным, противоречащим рациональному характеру римской религии. В качестве свидетеля суду был представлен маг, нарушитель спокойствия почивших героев, носивший римскую фамилию Юний. До того дошло в своих безобразиях римское общество, что даже покойники ныне оказались лишенными покоя.
Этот момент и попытался обыграть в своей речи титан сутяжной риторики Фульциний Трион. Но после эффектного вступления ему пришлось приостановить галоп скачущих из его уст слов, так как в дело вмешался Фирмий Кат. Кат стоял у истоков заговора. Руководя действиями неосторожного Либона, он добыл множество улик против него и собрал целую армию свидетелей. Эта армия, алчущая боевых действий в расчете на добычу, теперь и потеснила Триона. Однако тут на поле брани с бранью выскочили Фонтей Агриппа и Гай Вибий Серен. Они заявили, что тоже уповают на щедрость принцепса и потому хотят быть обвинителями.
Римская история породила народ энергичный, жизнедеятельный и патриотичный. Но напряженная общественная жизнь, воспитавшая римский нрав, в какой-то период пошла на убыль и была потеснена бизнесом. Однако это прибежище серой души и плоского ума не особенно захватило римлян, и в нем преуспевали бывшие рабы — вольноотпущенники. А затем общественная деятельность и вовсе утратила реальное содержание в связи с утверждением монархии. Но римляне по-прежнему были образованными, деятельными и честолюбивыми людьми. Куда же они могли направить свои способности и силы? Кто-то топил себя в вине и пачкал развратом, кто-то сушил душу стяжательством, массы променяли жизнь на развлечения, а тщеславные и даровитые аристократы состязались в угодничестве принцепсу и в нападках друг на друга. В самом деле, им была недоступна слава Цицерона, громившего речами Катилину, Марка Антония и других врагов государства, но в красноречии они не уступали ему. "Ружье само раз в год стреляет", — утверждает пословица, а что сказать о таком оружии, как римское красноречие? Именно оно в борьбе идей и интересов сформировало сложную и жизнестойкую политическую систему, оно в трудные времена одолевало несчастья и панику, оно сплачивало и воодушевляло граждан на победы, оно завораживало иноземцев и подчиняло их римской идеологии, оно стало разумом и волей великого народа, оно создало цивилизацию. Но эпоха созидания сменилась распадом, и теперь это оружие обратилось на разрушение. Талантам более негде было проявить себя, кроме суда. Но самый громкий и плодотворный с точки зрения наград суд — это расправа над недругами принцепса, которые теперь играли роль государственных преступников. Если же таковых обнаружить не удавалось, то можно было подловить неосторожных простофиль. Потенциально все сенаторы являлись врагами монарха, поскольку он монополизировал функцию управления государством, прежде принадлежавшую всему сенаторскому сословию. Поэтому найти объект для обвинения было нетрудно, а конкуренция между аристократами интенсифицировала процесс взаимного доносительства.
Запутавшийся в своих амбициях и долгах Либон представлялся легкой добычей, потому он и пробудил аппетит у целой своры обвинителей. После непродолжительной, но злобной грызни эти убийцы репутаций и пожиратели чужих состояний вдруг опомнились и разом посмотрели на принцепса. Тот сохранял видимость спокойствия небожителя, взирающего с заоблачных высот на суету неразумных существ. Однако для заряженных разрушительной энергией обитателей курии его натужное бесстрастие было подобно тишине снежного ущелья, готового обрушиться лавиной в ответ на робкий шепот. В наступившей паузе Кат, как зачинщик всей склоки, решил, наконец-то, выступить перед принцепсом и сделал шаг вперед. Но, взглянув в большие глаза Тиберия, он испытал чувство, будто перед ним пугающей чернотою разверзлось жерло вулкана, и отшатнулся с видом, едва ли не более жалким, чем у Либона. Воспользовавшись его заминкой, слово взял Вибий Серен. Этот имел опыт выступлений даже перед божественным Августом; а вот станет ли богом Тиберий — пока не известно, поэтому Вибий находил, что робеть перед ним преждевременно. Следом за первым выговорились и остальные обвинители. В их речах "важное и ужасное госу-дарственное дело" наконец-то предстало вниманию истомленного ожиданием зала.
Следствие установило, что во время развеселых попоек Скрибоний Либон клялся проституткам стать достойным потомком Помпея Великого и требовал от них бесплатной любви на правах будущего героя, что не раз с удовольствием выслушивал от предсказателей пророчества о своем грядущем могуществе и богатстве, а однажды даже специально запросил мага, сможет ли он когда-нибудь покрыть деньгами всю Аппиеву дорогу от Капенских ворот до Брундизия. Перечень свидетельств крамольного настроения подсудимого был весьма длинен и вполне соответствовал амбициям четырех обвинителей. Но самой тяжкой уликой было письмо, где против имен принцепса и членов его семьи стояли магические знаки, призванные навести порчу.
Тиберий был знаком с примерами подобного колдовства, и злая проделка испорченного юнца всерьез возмутила его. Однако Либон поклялся, что эти знаки сделаны не им. Кто-то предложил допросить его рабов с пристрастием. Дознания с пытками нередко применялись в римских судах по отношению к рабам, но в данном случае такая мера не допускалась. Было запрещено пытками вырывать у рабов показания против их хозяев. Тогда Тиберий подал государственным чиновникам идею выкупить этих свидетелей у Либона и таким образом обойти запрет. В связи с этим дело было отложено.
Вечером Либон прислал к принцепсу родственника с просьбой о прощении. Тиберий, демонстрируя свое невмешательство в ход дела, велел передать прошение в сенат. Однако молодой человек пал духом и отказался от борьбы. Он собрал пиршество, чтобы забыться в веселье. Между тем его дом окружили преторианцы — это усердствовал Элий Сеян. Нагрузившись вином и яствами, Либон покончил с собой.
Все это произвело дурное впечатление на Тиберия. Ему было досадно, что человек, которому он уделил столько внимания, оказался пустым тщеславным ничтожеством. В то же время он был разочарован поверхностным разбирательством дела. Суть преступления оказалась нераскрытой, не были выявлены сообщники и их конкретные планы. Тиберий оставался при мнении, что Либон являлся марионеткой в руках настоящих заговорщиков, а многочисленные обвинители вели процесс так, словно хотели скрыть корни заговора. Они просто затравили безвольного человека, устранили его с пути и таким образом замели все следы.
