В промежутках между кровавыми номерами этого представления зрителей развлекали дрессированные животные. Тогда быки разъезжали на стремительных колесницах, вставая на дыбы, как настоящие возницы, львы дружили с зайцами, пантеры ходили в упряжке, слоны танцевали, ударяя в цимбалы, и проделывали различные фокусы. Нередко изображались сцены из мифов с жестокими расправами над сказочными героями или насилием над женщинами, которых, например, заставляли совокупляться с быком, представляя греческую извращенку Пасифаю. Впрочем, мифическая развратница стала таковой не собственной волей, а происком богов, а вот римляне шутили над собою сами.
Преступники погибали на арене не только от зубов и когтей своих эволюционных прародителей, но и от рук царя зверей — человека. Их заставляли биться друг с другом или с хорошо вооруженными гладиаторами, Тогда кровь лилась рекой. А затем на арену выходили служители из конторы подземного извозчика Харона в соответствующих масках и протыкали поверженные тела острыми штырями, пробуя качество смерти. Следом за ними веером рассыпались по полю битвы шустрые удальцы из команды Меркурия и крючьями утаскивали трупы с арены, чтобы сторговать их Харону. После расчистки поляна разравнивалась и предоставлялась следующим участникам празднества.
Однако для настоящих римских эстетов не было в мире ничего прекраснее, изящнее, изысканнее, чем гибель красавца гладиатора, высокого мастера во всем, что касается смерти, как чужой, так и своей собственной. Эти спортсмены профессионалы умели не только драться, но драться красиво, не только — убивать, но — убивать красиво, не только — умирать, но — умирать красиво. Неспроста они были любимцами толпы и петушиной осанкой вызывали женский визг.
Следуя своей общественной природе, люди обязательно должны кого-то любить, а кого-то ненавидеть. В восходящих цивилизациях они восторгаются лучшими согражданами и слагают о них мифы, дурных же позорят и проклинают. Но если общество теряет способность рождать героев, то оно создает псевдо героев из заурядных людей, удалых только в какой-либо декоративной области деятельности.
Такими персонажами римской жизни, которые пребывали на виду у масс и в то же время не были опасны властям в силу своей ничтожности, как раз и являлись гладиаторы, а также возницы колесниц, актеры, в том числе мимы. Восстание под руководством Спартака уже забылось, оно произошло в другую эпоху, теперь же лучшие гладиаторы были довольны своей участью. Один из таких кумиров толпы выражал порицание режиму Тиберия только в том плане, что стали реже проводиться гладиаторские игры и его лучшие годы пропадали даром. Поэтому властители позволяли плебсу преклоняться перед этими людьми, лишь бы только народ не рассмотрел истинных героев в крупных личностях оппозиции. И толпа неистовствовала в амфитеатрах, извергая холодную лаву пустой, лишенной сути любви на формализованных выставочных героев, не имеющих реального значения для общества. На них ходили в цирк зрители, о них говорил плебс на форуме, чиновники в базиликах и праздные богачи за пиршественными столами, из-за них устраивались потасовки на трибунах. Грозящая, настигающая энергия вздутых мышц гладиаторов пробуждала чувственность созревающих девочек, а восторги окружающих заставляли их пылко влюбляться в тех, кого будто бы любили все. Богатые матроны, которых лишние деньги делали не в меру озабоченными, покупали ночи всеобщих кумиров и получали несказанное наслаждение, бахвалясь потом перед подружками дорогими и престижными любовниками. Подобно тому, как сами кровавые зрелища выполняли функцию сточной канавы для дурных страстей толпы, их действующие лица являлись отдушинами, через которые испарялись в пустоту лучшие чувства людей.
Гладиаторы подразделялись на множество классов по типу вооружения и тактики. Некоторые из них представляли, так сказать, национальные школы рукопашного боя, например: самниты, фракийцы, германцы, галлы, а то и вовсе британцы. При этом, конечно же, в роли самнитов выступали не только именно самниты. Ими могли быть и фракийцы, и африканцы. Бои устраивались как между воинами одного класса, так и между представителями различных групп. Здесь было все: поединки героев, сражения отрядов и целых войск, пеших и конных.
Благодаря высокой технической оснащенности римских амфитеатров арена могла в краткий срок превратиться из поля боя в лес для травли животных или в озеро для морской битвы, на ней могла быть воздвигнута крепость или насыпан лагерный вал.
Такие зрелища продолжались по несколько дней. А всего число праздничных дней, в которые помимо гладиаторских игр устраивались состязания колесниц в Большом цирке и театральные представления, в императорское время доходило до половины года.
Август широко использовал такие зрелища, чтобы утопить сознание народа во хмелю развлечений и старательно изображал заинтересованность происходящим, но не без некоторой аристократической чопорности. Тиберий же гнушался плебейских забав. Подобно Сенеке, который высказался об этом позднее, а в то время был еще молодым человеком, он считал, что наблюдать за подобными зрелищами не менее унизительно, чем участвовать в них, и зло падает не только на головы тех, кто убивает на арене, но и на зрителей. Став правителем, он позволил себе привилегию не скрывать своей антипатии к тогдашней масскультуре. Народ не простил ему отсутствия лицемерия хотя бы и всего лишь в одном вопросе. Неприязнь плебса к принцепсу выразилась во враждебности к его сыну.
От распорядителя игр зависело многое. Он определял состав участников действа, виды боев, их условия, решал судьбу побежденных. Регулируя ход схватки, он мог влиять на ее характер, придавать ей большую ярость или, наоборот, смягчать жестокость.
Друз был типичным продуктом своего времени и социального положения. Эпоха эгоизма внушила ему, что суть жизни состоит не в созидании и творчестве, а в потреблении, не в том, чтобы запечатлеть себя в мире через реализацию своих талантов, а в поглощении созданного другими. "Бери от жизни все!" — вбивают в голову молодежи все агонизирующие в моральных конвульсиях цивилизации. И Друз брал, брал все, что щекочет нервные окончания во рту, руках, ногах, половых частях и чреве, а также и то, что ласкает самолюбие, тешит тщеславие, развлекает, позволяет бесследно убить время. Словосочетание "духовное потребление" — абсурдное в своей противоречивости, так как любое движение души порождает созидание, даже если исходным импульсом является переживание чужих эмоций — удачно подходило к занятиям золотой римской молодежи первого века именно ввиду абсурдности самого ее существования. Тем, кому было позволено потреблять больше, чем способно вместить тело, оставалось наверстывать упущенное посредством потребления культурных блюд, самыми калорийными из которых являлись театральные и цирковые представления. Потребительский акцент в восприятии зрелищ заставлял несчастных зрителей желать видеть как можно больше гладиаторов, схваток, смертей. Представляете, если молодой повеса на ночной пирушке сообщает, что наблюдал в амфитеатре бой тысячи гладиаторов, из которых сотня отправилась прямиком к Харону, а сосед с усмешкой отпарирует его заявление двумя тысячами участников и тремя сотнями трупов! Не исключено, что после этого флейтистка, ласкающая слух красавца нежной мелодией, а его торс — влажным взором, переместится к ложу удачливого соседа. Каковы же были чувства Друза в ходе игр, судьба которых находилась в его полной власти, где он мог казнить и миловать по собственному произволу?
Друз постарался и себя потешить, и произвести впечатление на других. Он сотворил славное пиршество смерти, которой удалось вдосталь испить неразбавленной крови и сытно закусить парным мясом. Он старался доводить поединки до смертельного исхода и редко щадил побежденных, а истомленных победителей ввергал в вихрь новых битв. Выжившие могли почитать себя любимцами Фортуны почти в той же мере, что и сам Друз. При этом распорядитель лично подавал пример зрителям, как следует наслаждаться зрелищем и получать удовольствие от чужой смерти.
