Возвращаясь из курии, Тиберий мог быть вполне доволен и ходом, и результатом заседания, однако на душе у него было гадко. Он действительно хотел сотрудничать с сенаторами, быть для них лидером, а не царем. Они же вели себя, как трусливые собаки из уличной своры: когда к ним поворачиваешься лицом, они заискивающе повизгивают и льнут к земле, а стоит отвернуться и двинуться вперед, они бросаются сзади и злобно кусают за пятки. Его удручала перспектива взаимодействовать с этими людьми. Столкновение с ними не только тушит его творческий запал, но и вовсе убивает желание жить.

Когда Тиберий спустился по мраморным ступеням помпезного здания курии вниз, где его ждали охранники и роскошные крытые носилки — лимузин того времени, к нему робко приблизился Квинт Гатерий и незамедлительно дал яркое свидетельство силы того чувства сенаторской вины, о котором только что размышлял принцепс. Гатерий начал многословно извиняться за свою неосторожную фразу и униженно клясть себя за нечаянно нанесенную обиду.

— Человека я бы простил, — презрительно бросил ему в ответ Тиберий, — но ты ведешь себя, как червяк, готовый ползать.

Страх лишил несчастного не только гордости, но и рассудка, он не понял суть недовольства принцепса и в самом деле распластался по-червячьи. Потом он привстал, но лишь за тем, чтобы по-восточному броситься в ноги Тиберию и в позе мольбы припасть к коленям.

Угадав его намерение, Тиберий содрогнулся от отвращения и со всей силой своего презрения отшатнулся от этой атаки низкопоклонства. Его движение было столь импульсивным, что он не устоял на ногах и размашисто упал навзничь.

В следующий миг свирепые германцы императорской охраны схватили Гатерия, словно преступника, покусившегося на убийство. Он едва остался в живых, а впоследствии вымолил прощение благодаря заступничеству Августы.

Произошедший инцидент показался Тиберию дурным знаком и еще раз продемонстрировал, что эти люди способны видеть в нем только дурное и превратно истолковывать доброе. Его настроение совсем испортилось.

Так началось правление принцепса Тиберия.

На первом собрании сената, на котором Тиберий присутствовал уже в качестве монарха, он вел себя так же, как и раньше: уважительно обращался с сенаторами, спрашивал их мнения, с чем-то соглашался, пропускал консулов вперед и даже вставал с их приближением. Все это казалось сенаторам проявлением изощренного коварства. "Он хочет вызнать наши мысли, чтобы потом преследовать нас и мстить", — думали они и от этого делались еще более лицемерными и льстивыми. Получалось, что чем серьезнее Тиберий относился к сенаторам, тем фальшивее они себя вели. Это вызывало его раздражение, а они находили в нем подтверждение своим худшим опасениям.

При обсуждении порядка предстоящих выборов принцепс заявил, что все останется так, как было при Августе: государство процветает, и нет нужды что-либо менять. Сенаторы просили его увеличить число преторов, но он пресек эту попытку карьеристов облегчить путь наверх. Когда разговор зашел о конкретном составе кандидатов, Тиберий предложил в консулы Друза, и зал тут же с восторгом подтвердил, что лучшего консула никто не мыслил. Сенаторам было предоставлено право самостоятельно подобрать ему пару, однако Тиберий попросил дать пожизненную проконсульскую власть Германику. Из двенадцати преторских кресел принцепс определил для своих выдвиженцев только четыре, а остальные отдал на усмотрение Курии.

Закрывая тему о выборах, Тиберий сказал, что считает целесообразным отказаться от комиций и передать избирательные права сенату.

— Все равно народ, поглощенный зрелищами и охотой за сестерциями, собственного голоса не имеет, их глотками говорите вы, точнее ваши деньги: голоса простонародья просто покупаются, — сказал он. — Так давайте же проявим бережливость и не будем более тратиться на взращивание пороков плебса.

Сенаторы охотно согласились с принцепсом. Так Римское государство уже и формально перестало существовать как республика. Некогда сенат в качестве собрания старейшин был только совещательным органом, хотя и очень влиятельным. При Августе он получил законодательные права, а теперь заменил собою еще и избирательное собрание. По букве закона Рим стал олигархическим государством, а фактически, конечно же, являлся монархией.

Затем Тиберий попытался обсудить с сенаторами некоторые хозяйственные дела: о налогах, ремонте старых зданий и постройке новых, о раздаче подрядов на эти и другие работы. Но почтенные патриархи на все вопросы отвечали уклончиво, тщательно скрывали за словесной бутафорией собственное отношение к предлагаемым мероприятиям и свои аморфные речи вдобавок еще разрыхляли восхвалениями в адрес принцепса. Настроенный на решение реальных проблем Тиберий, постоянно сталкиваясь с ложью и лестью, приходил в раздражение, но сдерживался и вновь старался призвать сенаторов к серьезному деловому настрою преувеличенно вежливыми фразами.

— Добрый и благостный правитель, — говорил он, — обязанный вам столь обширной и полной властью, должен быть всегда слугою сенату, порою — всему народу, а подчас — и отдельным гражданам. Однако, дабы иметь возможность правильным образом послужить вам, я должен знать ваши истинные взгляды на существо дело.

"Каково загнул! — думали сенаторы. — Он норовит залезть к нам в душу, чтобы выпотрошить наши мысли, а потом и кишки!" Если вспомнить, сколько сотен сенаторов изничтожили Юлий Цезарь, потом Марк Антоний, а за ним и божественный Август, то реакция почтенного собрания на слова принцепса становилась вполне понятной и оправданной.

Помучившись какое-то время в тщетных поисках диалога, Тиберий в конце концов сам решил основные, самые насущные вопросы, хотя и не был уверен, что во всех случаях поступил правильно. А сенаторы, видя его разочарование, вновь попытались подсластить ему жизнь лестью. На том основании, что Тиберий согласился воцариться над ними и при этом до сих пор никого из них не казнил, они объявили его великим и даже попытались сделать божественным. Однако римляне тогда еще не опустились до такой степени, чтобы сотворить бога из живого человека. Поэтому их попытки были весьма неуклюжими. Тиберий все их категорически отверг.

— Унижение одних людей не возвышает других, — сказал он.

Отклонил Тиберий и другие предложения по возвеличиванию его персоны. Он вновь запретил присягать на верность своим делам — ежегодное мероприятие, введенное Августом для узаконивания плодов его произвола, — отказался называть сентябрь "тиберием", а октябрь "ливием", не принял прозвание отца Отечества, а Ливии не позволил присвоить титул матери Отечества. "Не следует баловать женщин чрезмерными почестями, их тщеславная натура с этим не справляется", — пояснил он свой отказ.

Возвращаясь вечером домой, Тиберий испытывал неприятное чувство, будто ему пришлось на брюхе перелезть через кучу навоза, хотя в целом дела пока шли нормально.

Однако самая большая неприятность ожидала его дома. Ливия была в гневе от того, что, сделавшись Юлией Августой, она происками сына не стала матерью Отечества, а также тем, что Тиберий не захватил себе консулата. Тиберий молча стоял перед разъяренной старухой, пока она язвила его своими упреками, и лишь зло смотрел ей в глаза.

— Тебе важно царствовать на самом деле или на словах? — через силу произнес он, когда она стала выдыхаться. — Если бы сегодня я стал богом, а ты — матерью Отечества, ну и свежеиспеченного бога, конечно, тоже, то завтра нас засмеяла бы римская толпа, включая даже уличных попрошаек, а послезавтра казнила бы при всеобщем ликовании и сбросила тела с Тарпейской кручи! "Тиберия в Тибр!" — каково звучит?

Последняя измышленная им фраза произвела на него магическое действие, и он согнулся под гнетом тягостных мыслей. Ливия увидела на лице сына такую неизбывную тоску, что забыла на время о своем уязвленном тщеславии и отошла в сторону.