Мите вдруг стало душно. Захотелось разодрать петлю галстука, вырваться из объятий пиджака, скинуть синтетику белой рубашки. Захотелось в заснеженный лес. Но все происходило взаправду и всерьез. Мама даже слезинку смахнула. А ему в ладонь кто-то вложил перо, и он подписал приговор.

Начиталась русской классики на своем филфаке! Любовь…

Митя не то чтобы надрался, выпил-то немного, но его подразвезло. И когда друг-свидетель пригласил Надюшу на танец, он по протоколу должен был танцевать с Ветой. Не сдержался, спросил: «Не сердишься?» – «Что ты, я так за вас рада». А глаза у самой не грустные, но куда-то мимо него смотрящие. Надо будет ее с кем-нибудь из ребят познакомить.

Заглянуть бы лет на тридцать вперед… Митя – рядовой чиновник департамента культурного наследия, по выходным попивает в бане пивко с приятелями, отдыхая от ворчания обрюзгшей жены и жалоб засидевшейся в девках колобкообразной дочери; Надюша – бездетная, второй раз разведенная, молодящаяся – не врач, а «врачиха» (машинально: «а теперь прикройте левый глаз и читайте третью строчку таблицы» и неизменно раздраженно: «сколько еще больных в коридоре?») и Вета, вдова с сыном-горе-бизнесменом, застрявшая на всю жизнь в секретарском предбаннике.

Могло быть иначе?..

Еда в студенческой столовке была отвратительная. А главное – запах, напрочь отбивающий аппетит. Хотя там всегда было полно. Немногочисленные их мальчики – откуда на гуманитарных факультетах пединститута многочисленные! – вечно голодные после лекций не брезговали однообразным меню – «суп на м/б и рыба с к/п» (суп на мясном бульоне и рыба с картофельным пюре, если кто забыл). Вета свой заветный рубль на обед редко оставляла в гремящем подносами зале. Через два дома была булочная, где в кондитерском отделе триста грамм конфет «Цитрон» – ровно девяносто девять копеек, а немного добавить – так пачка тахинной халвы. А если шикануть, то в соседнем овощном хорошо было запить эти сладости яблочным соком, который продавщица, повернув краник, наливала из стеклянного конуса. Одно удивительно: при таком режиме питания к концу института она легко застегивала молнии на сшитых в школе юбках.

Кулинарные рецепты по студенческой безбытности и дефиците продуктов девочек не слишком волновали. Но однажды им пришлось удивиться людской изобретательности.

В академический отпуск ушла Маринка, не первая и не последняя из Ветиной группы. А вот не отстать от курса – это был подвиг. Скорее, конечно, не ее, а бабушкин, которая со своим «неполным средним» – сельской семилеткой – благоговела перед будущим внучкиным «учительским» дипломом и самоотверженно ночами укачивала ребенка, чтобы та выспалась перед очередным зачетом. Так что свободное посещение плюс помощь домашних: муж стирает, мама гладит, папа гуляет – и вот она сдает сессии вместе со всеми. Ну и девочки, конечно, – без их конспектов куда. Поэтому, когда зайке ее исполнился годик, она решила их угостить. Был жаркий май, устроились в садике на лавочке, она достала газировку, бутерброды, а главное – тщательно упакованные в картонные коробки из-под яиц – в каждой ячейке уместились по три штуки – домашнего изготовления конфеты-трюфели.

В этот день свой обеденный рубль Вета сэкономила. Долго молодая мама всех мучила – не открывала рецепт, а потом все ахнули:

– В большую миску высыпаете пачку сухой смеси для детского питания «Малютка» (смотрите, не купите «Малыш» – это совсем другое!), добавляете размягченную пачку сливочного мороженого, 150 грамм сливочного масла, полпачки какао «Золотой ярлык» и щепотку соли. Все это долго и тщательно перемешиваете. Потом скатываете шарики, выкладываете на доску и в холодильник. Когда начнут застывать – обвалять в оставшемся какао и опять в холодильник.

Вета старательно, как на лекции, все записала, однако так этим изобретательным рецептом никогда не воспользовалась.

Но через две недели, когда сдавали очередной экзамен, Маринка пришла в институт с коляской и рассказала, что вся семья свалилась с кашлем-насморком, зайку оставить не с кем, а она всю ночь старославянский зубрила, так обидно не сдать. «Веточка, спасай, посиди с ней в садике часок… Да она спать будет, а если вдруг проснется, бутылочку ей сунешь…»

«Интересно все-таки, как эгоистично устроен человек, – думала Вета, поднимая неожиданно тяжелую коляску на высокий бульварный бордюр, – Маринке и в голову не пришло, что ей-то самой тоже надо эти „еры“ и „ери“ с себя сбросить, да еще желательно стипендию повышенную не погубить». Теперь придется идти сдавать в хвосте группы, чего она терпеть не могла.

В этот утренний час пенсионеры еще пили по домам жидкий чай, а на лавочках только и сидели молодые мамаши, обессиленные хроническим недосыпом, и как-то механически и бессмысленно трясли-качали мирно сопящих младенцев. Они встречались тут регулярно, некоторые оживленно болтали, но все без исключения с откровенным любопытством разглядывали Вету. Одна не выдержала:

– Это кто у нас – мальчик, девочка? – сюсюкающим таким голосочком, как положено не только с детьми, но и о детях.

– Девочка, – односложно ответила Вета.

– И сколько же нам? – не отставала мамаша.

– Год, – уже раздраженно ответила Вета, понимая, что надо уходить.

– И как же нас зовут? – изнемогала от любопытства прилипала. Она уже бросила своего ребенка и норовила сунуть голову в Ветину коляску.

Забавно, что Вета не могла вспомнить – а может быть, даже и не знала имени девочки, Маринка всегда говорила: «моя зайка». И тут вдруг зайчиха эта открыла глаза и заорала на весь бульвар. Зато приставучих мамаш как ветром сдуло: подхватились – и наутек, чтобы крик их чадушек не разбудил.

Вета сначала пыталась ее укачивать, потом быстро покатила коляску по аллее – не помогло. Тогда полезла за бутылочкой.

Не может быть еда такого омерзительного, неживого, несъедобного цвета! Вета с изумлением наблюдала, как, сладострастно причмокивая, ребенок поглощал зелено-фиолетовое месиво. Плач унялся в ту же секунду, как она поднесла соску к орущему рту. Отдав в крошечные цепкие ручки бутылочку, она покатила к дверям факультета. Глядишь, скоро Маринка выйдет. А та уже бежала им навстречу, радостно помахивая зачеткой.

«Урра! Сдала на четверку! Какая я все-таки молодец!» – не удержалась, закружилась, в ладоши захлопала. И замерла: «А вдруг зайка спит, а я раскричалась!» Ветке спасибо, побежала, бедная, сдавать. Хоть бы получила свою очередную пятерку. А то будет стыдно: заставила за зайкой смотреть, она, наверное, иззавидовалась, расстроилась, все перезабыла…

Еще через час, когда Вета, довольная и удачными вопросами, и своими ответами, вышла на улицу, Марина в окружении девочек так и стояла там с коляской.

А на защиту диплома сама Вета придет с животом.

Еще через двадцать лет она купит удобный бюстгальтер – мягкий, с широкими лямками. Дома увидит какие-то непонятные застежки спереди – оказывается, для кормящих матерей. То-то продавщица так странно посмотрела, когда Вета с ним в примерочную кабинку отправилась. Да, кормящей бабушки из нее так и не вышло.

К концу самой длинной третьей четверти Вета уже совершенно изнемогла. Ждала каникул, наверное, куда больше, чем все ее ученики вместе взятые. Грела ее только одна мысль: это ее последние каникулы. Три года барщины, три года мучений почти позади. На комиссию по распределению она шла спокойно: мало того что замужем, еще и ждет ребенка. Незамужние девчонки из ее группы ревмя ревели в коридоре: сельская школа в Красноярском крае, большая там нехватка учителей русского и литературы… Вета думала, что ей дадут свободный диплом, не тут-то было – хоть в Москве, но как назло на другом ее конце изволь три года сеять разумное, доброе, вечное. Робкие попытки размахивать справкой из женской консультации и по-хорошему объяснять, что на работу выйдет она, считай, через два года и, быть может, вовсе не будет той школе в Медведкове нужна, оказались бесполезны. Но в тот момент Вете любая работа казалась делом таким далеким, почти нереальным – ребенок уже начал потихоньку шевелиться, толкаясь то в правый, то в левый бок, и только это было важно.