========== Шторм ==========

Надвигается буря,

Беспощадный шторм,

И ярость — первая скрипка

В его симфонии.

Надвигается буря.

Я опустошён,

Я жду его, словно спасения,

Себя мечтая наполнить им.

Abyssphere — Один во тьме

Сокрушительный удар пришёлся в бакборт[1] бригантины, и она завалилась набок, содрогнулась всем корпусом, глухо, протяжно застонав, и стон её слился с дьявольским свистом ветра в такелаже. Огромные валы, окутанные серой пеной, вздымались и падали повсюду, насколько хватало глаз.

Бешеный порыв ветра срезал верхушку у надвигающейся волны и швырнул через борт. Хелмегерда окатило солёной водой, словно из исполинского ведра, и тонкие штаны на нём мгновенно вымокли. Мачты тяжко затрещали, зашатались в своих креплениях, натянувшиеся тросы пронзительно заскрипели. Океан раскачивался, колыхался, ходил ходуном, и тёмная масса воды сливалась с низким грозовым небом, и тяжёлые чёрные тучи, казалось, падали в океан, и между этих двух стихий кидало, кружило, ворочало маленький лёгкий корабль, но Хелмегерд знал: этот шторм «Мария» выдержит. Словно откликаясь на его мысли, ванты загудели, как струны, и он привычным движением погладил гладкий мокрый гакаборт[2], будто живое существо.

Волна налетела снова, палуба вздыбилась, пытаясь опрокинуть находящихся на ней людей в бушующую бездну, и к её грохоту примешался гул толстых брусов корпуса и досок покрытий. То был не крик боли, а доступная человеческому уху слаженная работа корабельных костей и мышц во время тяжёлой, но приятной работы.

Какой-то зазевавшийся матрос грохнулся на залитую водой палубу и покатился к фальшборту, но Пит поймал его за шиворот и вздёрнул одним движением. Внутренние помещения бригантины захлёстывало волнами, и качка возле ватерлинии была невыносимой, поэтому команда собралась на шкафуте. Паруса были спущены вовремя, снасти закреплены, грузы принайтованы[3], и теперь матросам под предводительством старпома только и оставалось, что вычёрпывать воду.

Ослепительная молния разодрала небо в клочья и ударилась в воду в каком-то кабельтове[4] от «Марии», и в её свете бурлящее море полыхнуло белым, словно снежная равнина, о которых болтали ходившие далеко на юг моряки. Хелмегерд покрепче сжал гакаборт и напрягся всем телом в ожидании грома, и тот налетел мощью тысячи пушек, сливаясь с треском бортов в жуткий какофонический марш. Очередная волна перехлестнула через фальшборт, и по чисто вымытой палубе с рёвом хлынули новые потоки пенной воды, и бригантина легла на штирборт[5], чтобы тут же стремительно качнуться назад, и Хелмегерд, хотя и был готов к удару, едва удержался на ногах.

Восстановив равновесие, он поднял мокрое лицо к низко нависшему небу и весело оскалился, и рот наполнился солёным. Во время шторма да в бою — только тогда его сердце билось в полную силу, как в старые времена. И какая разница, что всякий удар его мог быть последним?

Небеса разили молниями, словно фехтуя, и сверкающие огненные шпаги тут и там били в беззащитное тело океана, и тот воздымался всё выше, кипел, ревел, бурлил в тщетных попытках добраться до врага, смять его, поглотить. С начала времён враждуют стихии, сходятся в грозных битвах, и ни одной не под силу одолеть, и на этом держится мир. Мало кому из людей удаётся оказаться в разгаре такой схватки и выжить, но Хелмегерд слишком долго ходил по морю, чтобы терять разум при виде борьбы природных сил. Вокруг развёртывалась не война, а дуэль, яростная, но недолгая.

Спустя несколько часов жестокой качки, всполохов, грохота и острых брызг из распоротого собственными молниями брюха туч полил дождь, и волны стали утихать. Они ещё раскачивали корабль и взлетали на палубу, но море не рождало больше зловещего гула, и сквозь сплошное полотно пены то тут, то там начала проглядывать тёмная вода.

— Хорошенько потрепало, а, кэп? — на квартердек[6], хромая, взобрался Пит. Его вымокшая седая борода лежала на груди, как большой моток пеньки. Хелмегерд кивнул, привычно оглядывая его снизу вверх, и крикнул, отплёвываясь от дождевой воды:

— Молодцы ребята, хорошо потрудились. Пусть поставят бочки для воды да поживей откачивают воду из трюмов и сушат палубу. Потом выдашь им маленько грога. Снимемся на рассвете.

— Сделаю. Сам-то ляжешь, Хел? — проревел старпом, заглушая грохот волн, и Хелмегерд качнул головой. Пит неодобрительно нахмурил кустистые брови, пробурчал что-то себе под нос, но спорить не стал, и вот уже его гулкий голос разносился над палубой: — Бен, Эд — ставить бочку! Немой, Потл, Ахмед, Нагель — за помпы! Кот, Куско, Ред, Стеньга — сушить палубу! Да шевелитесь, ребята!

На корабле закипела работа, понеслись из всех углов песни и смех, перемежаемые руганью Пита. Хелмегерд спустился по трапу, пересёк палубу по колено в воде и поднялся на нос, к самому бушприту[7], оплетённому паутиной штагов и бакштагов[8]. Ливень, обрушивающий на «Марию» всё новые и новые баты[9] воды, давно уже смыл море с лица и одежды, и, облизнув усы, он на какой-то миг удивился, не ощутив привычного солёного вкуса.

— Что, Хел, — весело окликнул Кот, гоня колодкой поток воды к шпигату[10], — с утреца будем ловить подмокших купчишек?

— Будем, — пообещал Хелмегерд. — Не затупились ещё твои коготки?

— Обижаешь! — расхохотался Кот, предвкушая забаву. — Да и где ж им с тобой затупиться!

Хелмегерд присел у самого ватервулинга[11] и привычным движением опустил руку под бушприт. Жёсткая ладонь легла на старательно выточенные из дерева локоны, будто спутанные ветром, и, замерев на мгновение, медленно скользнула по ним, гладя, лаская.

***

Ром и херес лились рекой и разудалым песням не было конца в ту ночь, когда Хелмегерд с командой возвратились из удачного похода, в который он отправился старпомом, а вернулся — капитаном. Воспоминания о чаще вскинутых рук после выкликнутого старым боцманом его имени пьянили его хлеще самого крепкого вина. Капитан Хелмегерд. К этому он шёл всю свою жизнь, с тех пор, как сопливым мальчишкой взошёл юнгой на пиратскую шхуну — долгих двадцать пять лет. Двадцать пять лет на скользкой колышущейся палубе, под солёным ветром, в погонях и в боях, двадцать пять лет бесконечных тросов и парусов, прогорклой солонины и пробуждения под сиплую боцманскую дудку.

Расскажут пираты про дальние страны,

Про бури, которые рвут такелаж…

— вразнобой орали матросы, успевая между строчками осушать всё новые и новые кружки тёмного мутного зелья и целовать пригожих девок, усевшихся у них на коленях. Другие плясали, то и дело проносясь в опасной близости от тяжёлых деревянных столов, третьи резались в карты с чужими экипажами и, судя по доносившимся возгласам, выигрывали.

Хелмегерд оглядывал своих головорезов сквозь сизый трубочный дым почти влюблённым взглядом. Они выбрали его, и он не подвёл их, и «Акула» вернулась с богатой добычей. Скоро придёт пора готовиться к следующему походу, а пока пусть повеселятся, пусть отдохнут.

После третьей пинты Хелмегерд отложил трубку, встал из-за стола и закружился в старинном матросском танце, и парни откликнулись восторженным рёвом десятков лужёных глоток. Капитан везде должен быть лучшим — хоть в бою, хоть в игре, хоть в пляске. Старые доски, удивительно неподвижные, пружинили под кожаными сапогами, музыканты наяривали на громких, но порядком расстроенных инструментах, со всех сторон неслись свист и аплодисменты, добытая в бою шпага билась о ногу, и Хелмегерд, танцуя, был первозданно, неповторимо счастлив.

Быстро пронеслись две недели на суше, матросы отоспались и отъелись, корабль был подлатан, оружие заточено, провизия закуплена и уложена в трюмы, балласт погружен. Последние дни проходили в хлопотах, как всегда бывает перед отплытием; старпом переставал грызть трубку только для того, чтобы заорать на нерасторопного матроса, и пару раз едва не подрался с боцманом, а пьяному боцману в дешёвой таверне выжгли здоровенный клок бороды, что никак не прибавило ему добродушия, но в целом всё шло своим чередом.