Я пришёл в себя, как мне сказали, на следующий день. Никто меня не навестил, никто. Даже родители не пришли. Может их голоса мне тогда предвиделись? Я же в бреду валялся или как там это состояние называется…

Когда я очнулся, первым, на что я посмотрел, была моя правая рука. В гипс были воткнуты штифты, больше напоминавшие иглы. Тонкие и холодные на вид. Как я не старался, не мог пошевелить даже пальцами.

На моем лице все время была повязка, так что держать глаза открытыми долго было затруднительно. Конечно я переживал. Я думал, что же там такое, но посмотреть не мог, так как врачи, ссылаясь на неокрепший организм и немного нестабильную психику, запрещали вставать и подходить к зеркалу в коридоре. На самом деле я знал, что скорее всего это мой папа постарался. Он работает заведующим сетью больниц, так что любое его желание — закон.

Сам он тоже не приходил. На визит отца я не надеялся. Для него было по-настоящему важно только то, что я пропустил выступление, за которое должны были заплатить весьма солидную сумму.

В этой больнице было нереально скучно. Хотелось поскорее уехать домой и сесть за инструмент. Может придет вдохновение написать что-нибудь новое. Да… Так я думал первые пару дней.

А как-то вечером ко мне в палату заглянул альфа в белом халате и очках. Вслед за ним в комнату проник приятный запах хвои.

— Здравствуй, Ария.

Говорить было немного больно. Губы сильно саднили, а рот от каждого слова как будто по швам расходился. Так что в ответ на добродушную улыбку альфы я только медленно кивнул.

— Как у тебя дела, Ари? Чувствуешь себя нормально?

Снова кивок.

— Я твой лечащий врач. Меня зовут Марк. Если станет плохо или чего-нибудь захочешь, то можешь смело меня звать.

Соглашаюсь. Ладно, пусть так будет. Тем более он выглядит довольно… мило, что ли…

— Знаешь, тебе очень повезло. Вас с той омегой быстро вытащили из того ужаса. Он, кстати, уже выписался. Поступил к нам с легким испугом, а его муж такой разнос устроил… А тех уродов ждет суд.

Хорошо. И что Клаус в порядке — тоже отлично.

— Так, сейчас тебе сменят повязку на лице, а потом, если ты не против, я еще раз зайду.

Я кивнул в последний раз и проводил Марка взглядом, когда он выходил из палаты.

Мне меняли повязки дважды в день. И всегда Марк отсутствовал. Я даже начал думать, что он почему-то не хочет видеть мое лицо, но быстро отбросил эту мысль. Я всегда производил хорошее впечатление, так что могло измениться теперь?

Засыпал я с легкой улыбкой на лице. Марк дарил то, что люди называют счастьем, общением, вниманием. Я надеялся, что он такой добрый не только потому, что ему платят за сидение со мной.

Я даже начал сожалеть о том, что скоро мне придется уехать. И вот тот самый день наступил.

— Хорошие новости. Ты сегодня выписываешься.

Марк переступил порог палаты с его вечной улыбкой на лице.

— То есть как?

Я не верил. Проведя в больнице две с лишним недели, я наконец-то поеду домой.

— Я сейчас все сниму, потом помогу собрать вещи.

Сегодня от него пахло не так, как обычно. К запаху хвои примешивался тонкий аромат меда и ванили. Было слишком сладко, чтобы не заметить.

Когда фиксирующий бинт спадал с запястья, я решил полюбопытствовать.

— Как его зовут?

— Мир.

Я улыбнулся. Альфа светился, как новая монетка. Нашел любовь, как-никак. Я думал о том, что сам чувствую к нему, но, как и он, видел в нас просто друзей. Нет. Я еще поищу.

— Ари…

— А?

— Тебе же сказали, что у тебя с рукой?

Я отрицательно замотал головой, почему-то боясь посмотреть на собственное запястье.

— Ничего страшного, выглядит совсем обычно.

Ну что это за успокаивающий тон? Мне это не нравится.

— Попробуй пошевелить.

Я медленно повернул руку и немного согнул в запястье.

— Так, теперь пальцами по очереди.

Я пошевелил.

— Ари? Ты слышал? Пошевели пожалуйста пальцами.

И вот тут мое сердце ушло в пятки. К горлу подступил ком из слез.

— Я… уже.

— Так…

Я все же опустил взгляд на руку. Еще перевязанная ладонь и все пять пальцев совершенно целые. Только…

— Чувствуешь?

Марк по очереди согнул каждый. Медленно, постоянно останавливаясь, а я сидел и обливался слезами.

— Н-нет. Я… почему? Почему я ничего не…

Я сорвался на крик. Мне в один момент сделалось в сто раз хуже. Не чувствую. Ничего, абсолютно ничего…

— Частичная потеря чувствительности. Я этого опасался.

Это бормотал себе под нос в один миг посерьезневший Марк, вводя мне успокоительное.

— Эй, Ари. Перестань. Это лечится. В твоем случае еще можно…

— Как… Сколько времени это займет?

— Ну, по моим подсчетам лет через пять твоя ручка будет двигаться совершенно свободно.

Я на секунду умер.

— Как… как пять лет? Я же не могу столько…

— Это не страшно, поверь. Со временем все образуется.

— Я же… музыкант. Как я буду…

И снова рыдания. Слезы намочили повязку на лице и коже было неприятно липко.

Так вот, о какой операции говорил отец. А может и не говорил…

— Я… Я сожалею.

Меня обнимают, гладят по голове, что-то говорят. Я не слышу ни одного слова. В голове бьется единственная фраза.

«Я не смогу больше играть.»

Даже если я вылечусь, чтобы вернуть утраченный навык потребуется еще лет шесть…

Слишком долго.

— Ари. Я сейчас сниму повязку с твоего лица.

Как-то отстранено киваю. Для меня сейчас это незначительно.

Кожа получает дозу кислорода. Я наконец могу утереть слезы.

А напротив лицо Марка. Чуть ошарашенное, удивленное и немного испуганное.

— Что такое?

— Ты только… только не волнуйся, хорошо?

Что такое? Что у меня с лицом? Еще этого не хватало. Что там? Шрам от пореза остался? Плевать. Исчезнет через какое-то время. Нет. Все не так.

Судя по его реакции, все намного хуже.

— Дай пройти!

Я вылетаю из палаты и несусь к зеркалу, что было от двери в нескольких метрах. Эти метры показались мне невероятно большим расстоянием. Пациенты смотрели на меня со страхом, когда я проходил мимо. Кто-то-де предпочитал просто отводить взгляд.

И вот, наконец, оно. Стою напротив гладкой поверхности и не могу найти в себе силы открыть зажмуренные глаза. Мне слишком страшно. Я не хочу…

Но глаза открыть приходится.

Я падаю на колени и отползаю на пару десятков сантиметров.

Из-за зеркальной стены на меня огромными, расширенными от немого ужаса глазами смотрел мальчик шестнадцати лет. А его лицо… Я помню его таким красивым, а теперь… Вместо пухлых розовых губ две красные неровные полосы в сеточку из шрамов, вместо аккуратненького острого носика перекошенное неведомое что-то, а вместо матовой нежнейшей кожи месиво из шрамов и кривых рубцов на местами красном фоне.

Ужасен.

Я ужасен.

Я сидел на полу напротив зеркала и плакал, не трудясь утирать слезы. Сейчас не хотелось ничего.

Просто оставьте меня одного. Нет. Просто убейте. Я так не хочу.

Мимо проходили пациенты и те, кто пришел их навестить. Они не обращали на меня особого внимания, да я и не хотел, чтобы меня замечали.

А меня же так никто и не навестил. Ни разу. И теперь я понимаю, почему. Даже собственным родителям я противен.

Ожидаемо.

Вот какой-то альфа идет по коридору в мою сторону. Он держит за ручку хрупкого мальчика омежку. Они подходят ближе, глазки маленького человечка смотрят в упор. Ребенок шарахается от меня и начинает плакать, а его отец пытается его успокоить.

Я тоже рыдаю. Да, слезы еще не кончились.

Теплые руки обнимают за плечи, поднимают, ведут в палату.

И вот я сижу на кровати. Еще одна доза успокоительного, и я немного прихожу в себя.

Рядом на стуле сидит Марк и разглядывает что-то на моем лице.

— Можешь уйти. Я не держу.

Я отвернулся от него, не желая давать поводов для проявления отвращения.

— Ну что ты такое говоришь? Я позвонил твоим родителям, за тобой скоро заедут и отвезут домой. Все будет хорошо.