— Бля-я-я, ну, твоя мама не вовремя! — тут же в голос выдохнула Ива, мотая головой, как корова на случке.
— Мамы всегда не вовремя, — плохо понимая, что говорю, ответил я и закрыл глаза.
Ива еще с полминуты попрыгала на мне, потом поняла, что имеет дело с трупом, и великодушно оставила меня в покое. Когда она была в ванной, позвонил отельский телефон, меня предупредили, что такси будет ждать у рисепшен через двадцать минут, и вернувшаяся в комнату Ива застала меня за сборами.
— Все, уезжаешь? — спросила она, обняв меня сзади за плечи.
Продолжая бросать шмотки в дорожную сумку, я кивнул, взял ее руку, поцеловал в раскрытую ладонь. Она пахло жидким мылом и еще чем-то неуловимым, особенным, только ее, Ивиным. Я обернулся, обнял ее, прижал к себе. Что-то большое и теплое, как белое облако в жаркий июльский день, охватило душу, мягко, но крепко сдавило сердце, подкатило к уголкам глаз. Нестерпимо захотелось срочно и жирно перечеркнуть всю хмурь и мусор, возникший у меня к этой женщине за последние два часа.
— Я люблю тебя, — еле слышно шепнул я Иве на ухо.
Она замерла на мгновение, потом осторожно высвободилась из моих объятий.
— Я знаю, — ответила она, глядя в сторону. — Я это знаю.
Подняла на меня взгляд, как-то непонятно, показалось, чуть виновато, улыбнулась, и снова спрятала глаза. Я вернулся к сумкам-шмоткам.
Не знаю, что это нашло на меня? Зачем нужно было поднимать эту старую, никогда вслух не обсуждавшуюся, но тем не менее запретную тему? Для того, чтобы Ива в очередной раз не ответила, и вместо давешнего тепла в сердце уколола ледяная игла? Болван! Хотел испортить себе настроение? Ты этого добился. Словно подслушивая, Ива снова подошла сзади, снова обняла, прижалась головой к лопатке. Через майку мне показалось, что ее щека отчего-то мокрая. Она положила руку мне на плечо, и я накрыл ее своей ладонью.
— Мне хорошо, когда ты рядом Сень, — сказала она. — Мне очень с тобой хорошо. Ты такой… большой, надежный. С тобой, как с бронированной дверью в квартире. Я не представляю, как бы мы жили с Дашкой и тогда, когда Абик сидел, и особенно последние эти годы. Я никогда не забываю, что и эта Турция, и шмотки, и последний тампон, который я в себя засовываю, все это куплено на твои деньги. Я прекрасно понимаю, что за все за это ты имеешь полное право хотеть от меня того, что тебе… хочется. И я знаю, что тебе нужно — заботы, ласки, тепла, уюта, всего того, что можно назвать одним большим и серьезным словом, которое, ты знаешь, я так не люблю говорить. И не то чтобы у меня всего этого нет для тебя, просто… Я не знаю, как это объяснить, это слишком сложно. Может быть, у меня в душе от природы место есть только для одного мужчины. Раньше оно было занято Абиком, его давно там нет, но и никого другого душа не пускает. Может быть, потому, что мы все равно живем вместе, общаемся, ругаемся, деремся, воюем с Дашкой, и душа не может его просто так… стереть. Ты знаешь… я точно знаю, что мне не нужно тебе это говорить, но я хочу, чтобы ты понял. Мы с ним уже сто лет даже спим в разных комнатах, но иногда он ночью приходит голый и говорит: «Жена, мне нужен секс». Наверное, я дура, но я не могу его послать, поворачиваюсь на спину и раздвигаю ноги. Он сопит, потом кончает в меня, хотя я сто раз ему говорила, но у них это «азл», прерванный акт, и это грех. Он уходит спать, а я несусь в ванную мыться, чтобы не залететь, меня выворачивает от отвращения, и я не понимаю, как это могло быть мне приятно, когда мы делали Дашку и много раз после. Но… ты просто не представляешь, насколько вы тесно переплетены у меня в голове, в душе, в сердце…
— И в…, - сами собой произнесли мои губы, и хотя я успел в последний момент дать им команду захлопнуться, и скабрезность не успела с них слететь, но то, что я имел в виду, было столь очевидно, что непристойно-смачное обозначение женской вагины повисло в воздухе, словно произнесенное откровенно, громко и внятно.
Ива осеклась, горячо выдохнула мне в спину.
— Порядочная женщина должна была бы сейчас тебя ударить, — глухо сказала она. — Но я не могу этого сделать. Наверное, потому что таковой не являюсь. Но даже последняя шлюха имеет право выбора. И я прошу тебя — если тебя устраивают наши отношения в том виде, в каком они существуют, давай никогда не будем обсуждать две вещи: того, что было сегодня ночью, и тему любви в этих наших отношениях. По крайней мере, пока ты женат, а я замужем. Или, клянусь дочерью, эта наша встреча станет последней.
Странно, но произнося это, она не отстранилась от меня, а я не снял ладони с ее руки у меня на плече. Безусловно, я оскорбил ее, и был отхлестан по заслугам. Перспектива никогда больше не получить того, от чего у меня все еще дрожали коленки, меня не устраивала, и плату за это Ива сейчас установила мизерную. Да, я люблю эту женщину, а она меня нет. Но, видимо, в этой жизни она любит только одного человека, и ничего поделать с этим нельзя. Ну, и черт с ней, с любовью: расцвети Ива ко мне самым ярким чувством, это не сделало бы секс с ней лучше ни на йоту, лучше просто некуда. Да и моя ревность к ее мужу глупа: в конце концов, это я трахаю его жену, а не наоборот; ну, попользовался с барского плеча, с меня не убудет, да и, похоже, теперь все это окончательно в прошлом. Ладно, с общением сегодня не задалось, одни занозы и крючки — видимо, день такой. Я отпустил Ивину руку, обернулся, чмокнул ее в висок. Он был соленый, но от слез или от пота, было не разобрать.
— Ты иди, — сказал я. — Мне надо в туалет, туда-сюда. Да и вообще.
— Ага, — послушно согласилась Ива, никак не отреагировав на отсутствие вербальной реакции на ее эскападу, — поняла все без слов? — Я пошла. Увидимся внизу.
Дверь мягко закрылась за ней. Я вздохнул, на автомате закончил сборы. М-да, я ехал сюда беспечно развлекаться, а все вышло как-то совсем наоборот. Я вышел на балкон, поискал взглядом между пальмами полоску моря, которую точно видел вчера, но уже смеркалось, над бассейном, к которому выходил окнами мой номер, зажглась иллюминация, и разглядеть за ее сполохами было решительно ничего нельзя. Опять зазвонил аппарат на тумбочке, — понятно, что это меня звали к ожидающему уже такси. Я снова вздохнул, подхватил сумку и вышел.
«Внизу» Ивы не было. «Я покрутил головой, но никто, кроме нетерпеливо высовывавшего голову из открытого окошка белого мерседеса таксиста меня не ожидал. Ну, и правильно», — подумал я. «Эропорт?» — спросил я у таксиста, и он радостно закивал в ответ, выскочил, подхватил сумку, ловко определил в багажник. Я загрузился в кожаное нутро мерседеса, и мы тронулись. Я не удержался от того, чтобы бросить последний взгляд в тонированное окно — никого. Последнее слово сегодня осталось не за мной. Ну, и ладно — даже Рой Джонс-младший проигрывал! Я откинулся на приятно нахоложенную спинку сиденья и приготовился дрыхнуть до «эропорта», но тут таксист резко затормозил. Причиной был огромный туристический «неоплан», загородивший выезда. Турок ругнулся, и стал сдавать назад. Когда мы под вой насилуемой задней передачи снова проносились мимо входа в отель, мне боковым зрением показалось, что из темной глубины холла ко входу кто-то бежит. Через тонировку автомобильного стекла это было еще более плохо различимо, но все-таки я повернул голову. Как раз в тот момент, когда обзор мне окончательно скрыла массивная псевдо-античная колонна, я увидел, что бегущих двое, и то это Ива с Дарьей. Вернее, Дарья с Ивой, потому что дочь бежала первой, таща мать за собой, как маленький буксир трансатлантический лайнер. «Стоп!» — заорал я таксисту, для убедительности замолотив ему рукой по плечу. Испуганный турок ударил по тормозам, заверещала абээс, машина заскользила по отполированной колесами брусчатке, завиляла задом и, чуть не въехав бампером в мусорную урну, остановилась. «Цурюк!» — скомандовал я турку. «Варум цурюк? — округлил глаза водила. — Эропорт! Du bist spat dran fr das Flugzeug!» Моих познаний в немецком здесь было явно недостаточно, но и так ясно было, что таксист, видимо, предупреждал меня, что «Михаил Светлов» может сделать «ту-ту» без меня. Но я был твердо намерен требовать «цурюка» до победного конца, но тут увидел, что из окна машины, остановившейся в самом низу кругового съездного пандуса, вход в отель распрекрасным образом виден. При этом толстенные листья-лопухи пальм, гевей и юкк, росших на огромной центральной клумбе, заслоняли машину от взгляда людей у входа, а мне, поскольку были гораздо ближе ко мне, наблюдать совершенно не мешали: так можно подглядывать в щелочку в заборе, оставаясь при этом незамеченным. Хотя, собственно, подглядывать-то я ни за кем не собирался, а просто хотел вернуться и попрощаться с Ивой. Шофер, выполняя мой настойчивый «цурюк», уже переключил передачу, но тут то, что происходило у входа, резко заставило меня расхотеть принимать в этом участие, и я жестом водилу приостановил. А увидел я в щелочку между зарослей вот что. Добежав до того места, где пару минут назад меня ожидало такси, запыхавшаяся парочка посмотрела друг на друга с недвусмысленным выражением «Ну, я тебе говорила!», но этим не ограничилась. Ива и Дарья принялись что-то бурно обсуждать, активно жестикулируя, причем мать с каждой фразой все ниже наклоняла верхнюю часть торса к дочери, пока не стала напоминать эдакий огромный вопросительный знак, загнувшийся над тянущимся к нему снизу маленьким знаком восклицательным. Это могло бы выглядеть забавно, если бы не сжатые в полоску брови и в гузку губы собеседниц, что выдавало запредельное напряжение в разговоре. Наконец Дарья, пару раз энергично взмахнув руками со нервно сжатыми кулачками, и притопнув к тому же ногой, выпалила матери в лицо какую-то длинную тираду, выхватила откуда-то из-за пояса телефон и начала лихорадочно тыкать в него пальцем. То, что произошло в следующую секунду, стало для меня маленьким шоком. Ива выпрямилась и с размаху влепила дочери мощную затрещину, отчего Дарья, подобно теннисному мячику при рекордной подаче, отлетела вглубь холла, где дальше видеть ее мне мешали развесистые листья банана. А Ива, после экзекуции как-то сразу подуспокоившись, подобрала с пола Дарьин телефон, посмотрела на табло и вдруг с еще большим, чем при давешнем ударе, свингом шарахнула аппаратик об пол. Тот брызнул мелкими детальками, а Ива для верности еще и растерла останки подошвой сандалия. После этого она с явным удовлетворением огляделась, и со вскинутым вверх подбородком покинула поле битвы, напоминая уже не белый круизный лайнер, а скорее хищный крейсер, только что беспощадно отправивший в пучину морей вражеский фрегат вместе со всем экипажем. Смотреть больше было нечего, да и желания не было. «Гоу!» — скомандовал я водиле; тот, несмотря на резкий переход с немецкого на английский, понял и дал по газам.
