— Ну, как говорится, со свиданьицем, — поскоморошничал я, поднимая бокал с пивом.

Ева, отправляя в рот бесцветный кусочек цветной капусты, скучно кивнула. «С ее настроением определенно надо что-то делать», — сказал я себе, но ощущения от полившейся в глотку ледяной бражной влаги заслонили все сложные вопросы на свете. Я выглохтил пинту пива в один присест, все до капли, до последней пенной струйки, с сожалением отнял бокал от губ, осторожно опустил на стол. Внутри разливалось блаженство. Посмотрел на Иву, — мой масляный взгляд и расплывшаяся, дурацки-счастливая физиономия просто обязаны были вызвать как минимум улыбку, но Ива не улыбалась.

— Не люблю усатых мужчин, — только и сказала она, тщательно пережевывая второй кусочек капусты.

Я вытер пивные усы, аристократически рыгнул, едва успев прикрыть рот рукой, и поинтересовался:

— Что так? Затяжки на чулках остаются?

Ивасоображала секунды полторы, и поскольку за это время она как раз успела поднести ко рту запотевший бокал с вином, только что доставленный сверхскоростным официантом, то прыснула она, уловив пошленький смысл ответа, прямо в бокал. Раздалось лошадиное «П-ф-р-ррр!», и вино выплеснулось наружу мелкими брызгами, в основном Иве в лицо. «А-а-а-аа!» закричала она, растопырив руки, распахнув на меня глаза и открыв в немом возмущении рот. Вино капало у нее с ресниц и с носа. Пробегавший мимо официант, почти не замедляясь, выхватил у Ивы из пальцев практически пустой бокал и поставил перед нею новый. «Ну, кто же знал?» — изобразил на лице сожаление я и протянул Иве салфетку.

— Убью! — поблагодарила меня Ива, утираясь.

— У тебя с ночи какие-то кровожадные планы относительно меня, — не удержал я на языке колючку. — Причем очень извращенные. Но ты же знаешь, я люблю извращения.

Ива бросила на меня многозначительный взгляд из-под салфетки, которой она как раз вытирала лоб.

— Я б на твоем месте… — назидательно и гордо начала она, но вожжеотпускающее действие алкоголя уже началось, и меня понесло.

— Да уж, оч-чень интересно было бы увидеть тебя на моем месте! — обильно сдабривая интонации максимальной дозой сарказма, парировал я, не дожидаясь развития Ивиной сентенции. — Особенно сегодня ночью. Особенно, учитывая твое заявление, что против кое-чего ты была бы — пусть разок — но не против. И особенно, если бы Дашку вырвало хотя бы двумя минутами позже.

Ива выстрелила в меня взглядом, который, будь он пулей, прошил бы насквозь мою голову, десяток сидевших за соседними столами на одной линии со мной, стеклянную стену «столовки», толщу атмосферы и улетел бы в безвоздушное пространство. Черт, она же просила! А я врезал конкретно ниже пояса, морда пьяная… Ива закусила губу. Хотя, может быть, она просто не давала пропасть вину? С непроницаемым видом она скомкала салфетку и снова принялась за капусту. Повисла весьма неловкая пауза. Я мысленно нашлепал себе по губам, но нужно было как-то спасать ситуацию, и я уж было собрался нарушить тишину — чем угодно, любой чушью, но Ива не выдержала первая.

— Ну вот, теперь буду пахнуть не своим парфюмом, а этой винной кислятиной, — с серьезнейшим видом заявила она, с демонстративным отвращением нюхая вино в бокале.

Это была маленькая, но победа. Я мысленно перевел дух, но успех нужно было развивать.

— Ивушка, ну, что с тобой? — елейным голосом Джека Николсона из «Иствикских ведьм» начал я. — Ну, нельзя же так, право слово! Ты сама кислее этого вина. Что-то случилось? Мне прямо не по себе от этого, кусок в горло не лезет.

Почти пустое блюдо передо мной недвусмысленно свидетельствовало, что я безбожно вру, но Ива не обратила на это внимания.

— Ты это из-за Дарьи, да? — с видом самой серьезной своей озабоченности решительно ступил на зыбкую почву я. — Вы что, все-таки обсуждали то, что… что было ночью?

Реакции на нарушение запретной темы можно было ожидать какой угодно, от еще одной раздраженной отповеди до извержения Кракатау, но взрыва не последовало.

— Да нет, не из-за нее, — нахмурилась Ива, нервно крутя в пальцах бокал. — С Дашкой, вроде, все в порядке. Утром, убегая, чмокнула меня в щеку, шепнула: «Я люблю тебя, мамочка!» Знаешь, игра такая — я сплю и ничего не слышу, но она-то знает, что я все слышу, и я знаю, что она знает. Типа, еще раз извинилась за ночное шоу, за свое поведение, за все. И знает прекрасно, что после такого у меня сил на разговор, начинающийся со слов: «Знаешь, дочь, нам все-таки есть, что обсудить», у меня не будет. Так что, все хорошо, проехали. Тут папаня ее добавляет. Позвонил ни свет, ни заря, и голосом, как будто всю ночь бухал, говорит, — все, пи…ец, мы разводимся.

— С чего это вдруг?! — с энтузиазмом поддержал перевод темы я. — А он что у тебя, бухает?

— У меня! — фыркнула Ива. — Ты прямо как Софа: «А где он у тебя шляется?» — это когда она звонит мне и выговаривает, что не может найти сына по мобильному, а я говорю ей, что дома его тоже нет уже два дня. Так на какой вопрос отвечать: с чего муж со мной разводится, или бухает ли он?

Я люблю Иву, когда она пытается быть ядовитой и саркастичной, это означает, что и мне не возбраняется быть таким же.

— Начни с развода, — улыбнулся ее шпильке я. — С того, чем, по-твоему, этот отличается от всех предыдущих. Сколько их было — десять? Двадцать? Сто?

Улыбка на лице Ивы была стремительной, как выпад рапириста, но она не укрылась от меня. Разводы у Ивы с ее благоверным были для них занятием вполне привычным. И сейчас я точно знал, по поводу какого развода по лицу Ивы промелькнула улыбка.

Я абсолютно уверен, что среднестатистическую замужнюю женщину, у которой в семейной жизни в целом все в порядке, склонить к адюльтеру практически невозможно. Я имею в виду, конечно, женщин обыкновенных, в сексуальном плане укладывающихся в пределы нормы, а не чокнутых нимфоманок, у которых весь смысл жизни, перекрывая такие категории, как мораль и здравый смысл, сосредоточен на короткой дуге между пупком и копчиком. Но такие экземпляры все-таки редкость, лично мне за всю мою достаточно бурную в этом плане жизнь подобное явление, сохраненное памятью как «Люба, жена прапорщика», встретись всего один раз. За те несколько месяцев безудержного и непрерывного траха, которым единственным словом только и можно охарактеризовать наши отношения, у меня сильно пошатнулась молодецкая тогда еще потенция и вера в женскую супружескую верность. При этом бросить ее, как подсказывал здравый смысл, сил у меня не находилось не только из-за нежелания признать капитуляцию моих возможностей перед ее потребностями, но и потому, что красива и сексуальна она была до чрезвычайности. К счастью, ее не вылезавшего из командировок мужа-прапорщика перевели-таки совсем из Москвы, пришлось двигаться вслед за благоверным и Любе с детьми. В последнюю нашу ночь, когда утра я ждал, как марафонец конца бесконечной дистанции, Люба — видимо, на прощание — «просы҆палась», что оба ребенка «получились» у нее не от мужа, и что отъезду из столицы в дальний гарнизон она даже рада, потому что мужиков голодных там — как в тамошней тайге деревьев. После феерического расставания с Любой я месяц в сторону женского пола смотреть не мог, а последнюю информацию о ней получил пару лет спустя от случайно встреченного на рынке хахаля ее лучшей подружки, с которым пару раз случалось бывать в одной компании. Он поведал, что в гарнизоне Люба развила такую бурную деятельность, что сначала ей, объединившись, наваляли жены приманенных ею служивых мужиков, а закончилось все совсем трагически. Любин муж, у которого, видимо, глаза на женины безобразия были на открытие не легче Виевых, таки прозрел, избил жену до полусмерти, обезобразив лицо и оставив калекой на всю жизнь, а сам, не дожидаясь «светившего» ему срока, повесился в тюремной камере. Я долго не мог отойти от этого рассказа, — всякий раз при воспоминании о Любе у меня сжималось сердце. А еще я думал, что какое счастье, что не все женщины таковы, как Люба, прапорщикова жена.

И совершенно не факт, что мы с Ивой, даже столь часто общаясь, стали бы любовниками, если бы у них с мужем все было нормально. Но после выхода из СИЗО у Аббаса конкретно «крыша поехала», мужик задурил, сначала вроде бы ударился в религию, но потом, по образному Ивиному выражению, «религия вся в конец вылезла», как в прямом смысле — в возрасте под сорок Аббас «обрезался», — так и в переносном. Бездельничающий, неделями прохлаждающийся на даче Аббас нашел где-то в Серпухове тетку — мусульманку, не то татарку, не то узбечку по имени Зубейда, как утверждала Ива «черную и страшную, как Баба-Яга», да еще и старше его лет на десять. Причем отношений с ней Аббас от жены не скрывал, утверждая, что построены они исключительно на внезапно возникшем у него после тюрьмы тяге к изучению ислама. «Ты ведь не можешь удовлетворить мои потребности в этой области?» — спрашивал он жену. Ива отвечала, что в любую минуту готова удовлетворить любые потребности мужа хоть в области, хоть в Москве, хоть в любой точке необъятной нашей родины, были бы эти самые потребности. Мы ржали над этими Ивиными «чуть ниже пояса» рассказами, но не заметить, что она очень болезненно ревнует мужа к «Бабе-Яге», было невозможно. Закончилось все тем, что в очередную пятницу приехав на дачу, Ива не смогла лечь с мужем в одну постель, потому что от того «перло чужой потной бабой». Тот особо факт супружеской измены и не отрицал, сказав лишь, что случилось это в порыве религиозного экстаза и добавил, что истинному мусульманину Шариат позволяет иметь четыре жены. Ива в ответ влепила мужу пощечину. Аббас очень серьезно заявил, что истинный мусульманин не может позволить себе жить с женщиной, которая осмелилась поднять на мужа руку. Он встал и торжественно три раза произнес: «Ты мне не жена!», объяснив, что это «талак» — развод, и что они теперь не супруги. После чего сел в машину и уехал. Ива, забрав Дашку, пешком ушла с дачи. Неся уже немаленькую дочь на руках, она по ночи прошла восемь километров до станции и едва дождалась первой электрички в открытом павильоне на платформе. «Так что, со мной развелись, — грустно усмехаясь, рассказывала Ива. — По всей шариатской форме. Подскажи, мне плакать или смеяться?» Это было месяц, наверное, или чуть больше до закончившихся диванными полежалками наших кухонных посиделок на проезде Шокальского. А много позже, когда во время одного из неизбежных между соитиями разговоров как-то сама собой затронулась тема адюльтера и обоюдной за него ответственности участников, Ива, с хитрой улыбочкой промурлыкала: «Ко мне какие претензии — я тогда вообще разведенка была!» Сейчас — я знал — Ива улыбнулась, вспомнив этот их с мужем первый развод и тот наш разговор.