— А как я узнаю, что моя версия правильная, если ты решишь нечестно играть? — спросил я, с наслаждением затягиваясь дымом. — Скажешь — нет, ответ неверный, и — все.

— Клянусь всем святым, что у меня есть, жизнью матери, здоровьем дочери, что буду играть честно! — с пафосом воскликнул Аббас, прижимая руку к сердцу. — Ну, падла буду!

— Ладно, слушай, — начал я, все еще посмеиваясь над шуткой из незабвенного «Мимино». — Отпечатки мои ты перенес на пистолет с помощью фотопринтера и фотополимера, мне попадалась в сети статья, как это делается. Угадал?

— Угадал, — кивнул Аббас. — Мне в тюряге один умелец дал наколку, как это делается. Один-ноль.

— Сложнее понять, где ты взял мои четкие отпечатки, — задумчиво продолжил я. — Здесь точно не угадаешь, но, думаю, наиболее вероятный источник — уборщица в офисе и кружка, из которой я постоянно пью чай. С месяц назад мне стали наливать чай в новую, я сразу заметил, спросил у секретарши, она ответила, что старую уборщица грохнула. Скажешь, нет?

— Потрясающе! — воскликнул Аббас. — Молдованка — уборщица и кружка из офиса! Обошлась мне в двести долларов, между прочим. Два-ноль! Дальше! Про ДНК.

— Про анализ ДНК могу предположить, что если бы сверили твою ДНК и ДНК трупа, подмена, разумеется, сразу же раскрылась бы. Но поскольку никто, кроме тебя и Софы не знал, что у тебя есть брат-близнец, то и необходимость такого анализа никому не пришла в голову. Сверили ДНК трупа и Софы и, понятно, результат показал, что в машине сгорел ее сын. Quod erat demonstrandum, что и требовалось доказать. Думаю — три-ноль?

— Супер! — зашелся веселым смехом Аббас. — И, наконец: какова природа моих, как ты сказал, миллионов? Где он, мой остров Монте-Кристо?

«Ха, да ты же снова мне подсказываешь! — смекнул я. — Похоже, богатства твои, как и у героя Дюма, не заработаны тобой, а что называется, достались!»

— Думаю, что-о-о…, - изображая тяжелейший мыслительный процесс, начал я. — Что поскольку заработать деньги ты точно не мог, потому что не работал, остается два варианта. Первый — выиграл, второй — что-то типа наследства. Да, я помню, ты любил играть, но, точно знаю, что выигрывал не так много, как рассказывал об этом. Во-вторых, сейчас казино закрыты, играть негде. Штуки типа Форекса или бинарных опционов в расчет тоже не беру, поскольку как ты был в компьютерном смысле неотесан, так, судя по всему, и остался. Остается наследство. Учитывая, что твой интерес к Эльбургану некоторое время назад случился с виду совершенно спонтанно, думаю, что истоки — там. А исходя из примерно в то же время возникшего у тебя, прагматика-материалиста, интереса к исламу, думаю, что это также имеет отношение к наследству. Откуда в нищем кавказском ауле давно, при советах могли взяться сколько бы то ни было значимые деньги — непонятно, но думаю, что это как-то может быть связано с эмиграцией твоих предков из Ирана в 1946-м. Все, больше никаких версий нет. Далеко от истины?

Аббас стоял, сдвинув брови, и нервно пожевывал кончик уса.

— Ты еще не спросил, как я узнал, что ты вернулся в Москву и живешь на даче, — задумчиво произнес он. — Хотя — ты прав — чего тут неясного? Я просто установил слежку за всеми местами твоего возможного пребывания, и все. Две штуки баксов затрат. Но со всем остальным… Создается впечатление, что ты просто все знал. А абсолютная уверенность в том, что знать ты этого не можешь, внушает мне глубочайшее уважение к твоим аналитическим способностям. Я, наверное, просто забыл, какой ты умный, шеф. Хотя пообщаешься столько времени с идиотами, забудешь, что на свете есть другие умные люди. Зря я, наверное, эту войнушку против тебя задумал, хорошо бы самому ноги унести. Говорила мама, не считай себя самым-самым, обжигаться больно будет.

— Может, перейдем к делу? — мягко намекнул я Аббасу на его обещания, и снова скосил взгляд на часы.

Оставалось пять минут.

И Аббас рассказал. Что с 41-го по 46-й год сунниты, сотрудничавшие с советскими войсками, при их поддержке были в оккупированных регионах Северного Ирана практически полновластными хозяевами. В числе прочего, в старой заброшенной шахте они в большой тайне добывали изумруды. Руководил добычей прадед Аббаса Джавид Аскер. Половину добытых камней уходило в Советский Союз, но и та половина, что оставалась — это было огромное богатство. Вот закончится война, и род Джавида Аскера будет богат, очень богат! Но воспользоваться своим богатством на родине рудокопам было не суждено. Одновременно с тем, что русские уходят, стало очевидно, что житья суннитам в Иране не будет. Начались обвинения в коллаборационизме, к ним присовокупилась вечная вражда с превосходящим шиитским окружением. Стало очевидно, что придется уходить вместе с русскими. Накануне ухода осенью 46-го камни тщательно взвесили — оказалось больше двухсот килограммов, миллион каратов! Конечно, это были неграненые камни, в серьги, кулоны и кольца из этого количества могло бы пойти вряд ли больше пяти процентов, но Джавид Аскер прекрасно понимал, что все равно это — огромное богатство. С пропускными документами от советского командования эмигранты свободно пересекли границу СССР, да и не было никому особого дела до грязно-зеленых булыжников в арбах, где ехали старики, женщины и дети, и в переметных сумах лошадей всадников. В двух переходах от Черкесска Джавид Аскер нашел место, которое ему понравилось. Вместе со своими людьми он отделился от основной колонны и возле абазинского села Эльбурган основал хутор, который местные стали называть Кешвар, что на фарси означает «страна». Изумруды спрятали до лучших времен в тайник в горах, место которого знали только Джавид и еще трое его самых близких родственников из рода Аскеров, которые по советским правилам стал писаться Эскеровыми. После смерти тех, кто делал тайник, хранителями тайны клада становились прямые потомки Джавида: сначала его сын Фируз, потом внук Мераш. Но Мераш не захотел оставаться в Эльбургане и уехал в Москву. Поэтому где находится клад, его отец Фируз так ему и не открыл, а временными хранителями были назначены его двоюродные браться Шахрат и Парвиз. Но о кладе Мераш знал, и незадолго перед смертью рассказал о нем Аббасу.

— Отец сказал, что я имею прямые права на то, чтобы стать хранителем, и что хранитель может распоряжаться кладом единолично при условии, что это пойдет на благо рода. Просто для того, чтобы вступить в права наследования, нужно быть верующим, читать Коран, жить в Эльбургане или в Кешваре, и так далее. Пока дела шли нормально, я считал это скорее сказкой, чем реальностью, но когда все посыпалось, тем более, когда я по дурости загремел на нары, я изменил свое мнение. Ты прав, мой внезапный интерес к исламу — из-за этого. Потом я первый раз съездил в Эльбурган, познакомился с Шахратом и Парвизом, уже стариками, смог им понравиться. Когда после смерти Амзы я был там второй раз, я убедил стариков, чтобы они показали мне тайник сейчас, а не потом, потому что они в любой момент могли сыграть в ящик. Они настаивали, чтобы я остался в Эльбургане, но я прикрылся тем, что надо везти в Москву Азана, они и купились. Полгода назад они оба умерли, один за одним — от старости, я тут ни при чем. Никто в селе больше не знал о кладе, это давно считалось эпосом, легендой. Разумеется, я сразу вывез камни. Они очень высокого качества, темно-зеленые, очень прозрачные, сейчас таких не добывают нигде в мире. По нынешним ценам это несколько десятков миллионов долларов, и у меня есть покупатель из Швейцарии на все оптом. Вот он, мой остров Монте-Кристо!

И Аббас вынул из внутреннего кармана пальто полиэтиленовый пакетик, внутри которого цветом еловой хвои зеленел, тускло посверкивая, овальный камень размером с перепелиное яйцо. Аббас осторожно вынул его, взял в пальцы, поднял на свет. Камень вспыхнул фантастическим, ни с чем не сравнимым зеленым огнем.

— В нем почти 50 каратов, и стоит он триста тысяч долларов, — мечтательно произнес Аббас, заворожено глядя на камень. — Из моего клада можно сделать сотни таких камней. Но покупатель говорит, что не будет делать этого сразу, а то можно обрушить рынок. Представляешь, шеф — обрушить мировой рынок! На, посмотри, какое оно — мое счастье, мое будущее, моя свобода!