К энергичной контрразведывательной деятельности Эллиотта в Лондоне относились одобрительно. Сэр Стюарт Мензис всегда отличался, по словам Филби, «мальчишеским» отношением к контршпионажу: «Бары, бороды и блондинки». Эллиотт сполна приобщился ко всем трем компонентам, и его акции повысились еще больше, когда один из информаторов на экспрессе «Тавры» передал ему бомбу, сообщив, что взрывное устройство он получил от японского военного атташе, полковника Татеиши, с инструкциями взорвать его на линии между Алеппо и Триполи. Эллиотт осмотрительно передал пакет в стамбульский отдел по борьбе с подрывной деятельностью и выплатил своему информатору солидную премию; информатор, в свою очередь, сообщил полковнику Татеиши, что бомба не взорвалась, и потребовал премиальных и с него. Все остались довольны.

Эллиотт наслаждался своим новым назначением. Даже отвратительный вирус ящура, который он подцепил во время путешествий, не мог притупить его счастья. А еще он переживал влюбленность. Элизабет Холбертон оказалась не только отменной секретаршей. Ее католицизм и его глубинное неприятие любой религии отнюдь не мешали расцветающему пышным цветом роману. Они были неразлучны и в огромных количествах поглощали египетское бордо – Эллиотт провозгласил его «худшим из красных вин, какие ему доводилось пить». Застенчивый, несмотря на всю свою общительность, Эллиотт несколько месяцев собирался с духом, чтобы признаться в своих чувствах. Коктейль, специально приготовленный для шпионов, сделал свое дело: «После трех вулканических мартини от Элли мы решили пожениться». Браки между сотрудниками и их секретаршами были вполне в традициях МИ-6, где атмосфера секретности порождала особого рода интимность. Даже у Ш была длительная связь с секретаршей.

Эллиотт быстро написал сэру Эдгару Холбертону письмо, в котором сообщал, что собирается жениться на его дочери и «надеется, что тот ничего не имеет против». Даже если бы сэр Эдгар и был против, это не имело бы никакого значения, поскольку у Эллиотта и в мыслях не было дожидаться ответа. Роман Судаков, его шафер, устроил мальчишник в «Парк-отеле» – мероприятие выглядело тем более многообещающим, что за соседним столиком сидели фон Папен, немецкий посол, и его военный атташе. После церемонии венчания, состоявшейся десятого апреля 1943 года и проведенной монсеньором Ронкалли в личной часовне папского легата, молодожены переехали в квартиру с видом на Золотой Рог, где компанию им составил маленький русский повар по имени Ярослав; он гнал самогон в ванной и начал обучать Эллиотта говорить по-русски.

Филби успехи Эллиотта, укрепление его репутации и новости о его женитьбе несказанно радовали. Николас Эллиотт был восходящей звездой в конторе и дорогим другом, а никто так не ценил дружбу, как Ким Филби.

Жизнь Филби в английском пригороде казалась унылой в сравнении с яркими впечатлениями Эллиотта на передовой шпионской борьбы. Сент-Олбанс находился очень далеко от Стамбула. По мнению Филби, он находился слишком далеко от чего бы то ни было, включая Лондон, где принимались важные решения в сфере разведывательной деятельности и можно было обнаружить наиболее ценные секреты. В начале 1943 года Феликс Каугилл объявил, что Пятый отдел переезжает в новое помещение на Райдер-стрит, в самом сердце Сент-Джеймса. Филби воодушевился, поскольку его новый кабинет располагался всего «в двух минутах от МИ-5 и в пятнадцати от Бродвея», главного управления МИ-6. Теперь он окажется ближе к своему клубу, к полным сплетен вечерам у Томми Харриса, да и к своим советским кукловодам тоже. Новое местоположение было идеальным еще и потому, что оттуда можно было установить контакт и завязать дружбу (с прицелом на последующие манипуляции) с новой важной участницей битвы разведок военного времени.

Нападение на Перл-Харбор буквально вбросило Америку в войну и фактически породило Управление стратегических служб, новую и хорошо финансируемую разведывательную контору под руководством общительного, амбициозного адвоката Уильяма Донована, он же Дикий Билл. Впоследствии УСС превратится в ЦРУ, самую могущественную разведку в мире, но в 1942 году Америка еще была новичком в деле разведки военного времени: ресурсов и энергии хоть отбавляй, а вот профессиональных знаний не хватало. Первые сотрудники УСС, жаждущие знаний, начали прибывать в Лондон в 1942 году, и размещали их в кабинетах на Райдер-стрит. Малькольм Маггеридж сравнивал их с невинными юными девушками, которым предстояло лишиться девственности в «старом затхлом разведборделе» под названием МИ-6. Филби был разочарован первыми американскими гостями, «откровенно растерянной группой». Даже их руководитель Норман Холмс Пирсон, ученый из Йеля, нещадно ругал собственную команду, характеризуя ее как «кучку бестолковых дилетантов». Тем не менее новички проявляли пугающее усердие, которое матерые ветераны МИ-6 находили довольно забавным. «Они буквально через слово напоминали нам, что приехали учиться», – писал Филби. Как уважаемому сотруднику разведки с трехлетним стажем ему предстояло стать одним из их самых авторитетных наставников и рассказывать американцам о работе контрразведывательного отдела МИ-6, структуре британских секретных служб и процедурах дешифровки в Блетчли-парке. Филби пренебрежительно отнесся к этим чересчур увлеченным американцам, сочтя их «головной болью», но один из них явно выделялся среди товарищей: высокий, сосредоточенный, болезненно худой молодой человек, писавший поэзию, выращивавший тропические растения и изучавший мельчайшие подробности ремесла с самоотверженностью истинно одержимого человека. Звали его Джеймс Хесус Энглтон, и ему предстояло со временем вырасти в одну из самых могущественных и неоднозначных фигур шпионажа в истории. Энглтон был плодом романтического и неожиданного брака Хью Энглтона, солдата, занявшегося торговлей кассовыми аппаратами, и Кармен Мерседес Морено, необразованной, но пылкой и невероятно красивой женщины из Ногалеса, штат Аризона, в которой смешалась кровь мексиканцев и апачей. Познакомились они в 1916 году, когда Хью Энглтон служил кавалерийским офицером под командованием генерала Першинга во время военной кампании против мексиканского повстанца Панчо Вильи. Джеймс Энглтон родился в Бойсе, штат Айдахо, и получил второе имя Хесус от матери-католички – он ненавидел его, но оно вполне соответствовало его аскетичному и до странности одухотворенному виду. Мальчику было четырнадцать, когда его отец переехал в Италию, чтобы руководить, а потом и владеть миланским филиалом NCR (национальной компании по производству кассовых аппаратов). Молодого Энглтона послали учиться в Англию, сперва в частную среднюю школу в Бакингемшире, а потом в Малверн-колледж, британскую частную школу, хранившую верность викторианским традициям. Энглтон стал бойскаутом, старостой, вступил в корпус подготовки офицерского состава. По словам Энглтона, для него это были «годы становления»: из Малверна он вынес изысканные манеры, склонность играть по правилам, налет эксцентричности и легкий британский акцент, который так и остался у него навсегда. Мальчик из Айдахо стал «большим англичанином, чем сами англичане», и эту маску он носил – так же как и костюмы с Сэвил-роу – до конца жизни. В 1937 году он поступил в Йельский университет, чтобы изучать английскую литературу, но большую часть времени проводил, слушая джаз, ухлестывая за девушками и занимаясь изданием литературного журнала «Фуриозо», где печатались такие заметные поэты, как Эзра Паунд и Э. Э. Каммингс, дружбу с которыми он водил. Страдавший бессонницей полуночник, Энглтон приобрел репутацию ярого антикоммуниста и эстета; он сочинял романтические стихи, по большей части отвратительные, и получил прозвище Поэт. Товарищи по учебе считали его загадочным – «таинственной личностью с мрачной и таинственной внешностью». Вскоре после Перл-Харбора он добровольно пошел в американскую армию и через своего бывшего профессора английской литературы Норманна Пирсона получил работу в Лондоне в только что созданном УСС. Прежде чем отправиться в Англию, он женился на двадцатиоднолетней наследнице богатого лесопромышленника из Миннесоты. Поступок этот выглядел немного странно, но Джим Энглтон часто поступал неожиданно. «Какое чудо сложности великой – Поэт», – писал Каммингс общему другу.