Успехи были очень локальными и недолговечными. Трудно сказать, насколько именно поспешные действия ультралевых подтолкнули германских «февралистов» к такому образу действий, а насколько они сами оказались умнее своих русских собратьев (вероятно, то и другое вместе), но факт остается фактом – германское «временное правительство» пошло на союз с контрреволюционно настроенными сегментами армии (знаменитые «свободные корпуса», фрайкоры) против левых экстремистов – в отличие от российского Временного правительства, которое сделало ровно наоборот – пошло на союз с большевиками против «мятежа» генерала Корнилова. Результатом стала двухлетняя гражданская война – впрочем, гораздо меньшей интенсивности, чем в России – в ходе которой спартакисты и прочие левые были задавлены. Уничтожены они поголовно не были – погибли лишь наиболее одиозные их лидеры, вроде Карла Либкнехта и Розы Люксембург, остальные были загнаны в русло более-менее «легальной» политики, став ядром новой Коммунистической партии Германии. Демократы-республиканцы удержали власть. По сути дела, германская Веймарская республика – это примерно то, чем теоретически могла бы стать «февральская» Россия, при более разумных действиях ее руководства.
Эта республика изначально вынуждена была жить в реальности, сформированной Великой войной и Версальским миром, и реальность эта была весьма недружелюбна. Избежав немедленного политического коллапса, республика толком ничего не могла поделать с катастрофической экономической ситуацией – во-первых, ситуация эта имела к тому времени довольно глубокие корни и истоки, а во-вторых, во многом она была беспрецедентной, и общество просто не знало, как ее понимать, тем более – что с ней делать.
Для общества, жившего всю жизнь в условиях твердого валютного курса, гарантированного золотым стандартом, инфляция была непонятным и диковинным явлением. Все привыкли, что немецкая марка, французский франк и итальянская лира обменивались более-менее один к одному. Каждая из трех денежных единиц была приблизительно равна (плюс-минус) английскому шиллингу, а 4 или 5 их равнялись одному американскому доллару (который в то время по своей покупательной способности был примерно эквивалентен 30 современным долларам). Так было, сколько люди помнили себя. Какие бы политические бури ни сотрясали общество, деньги всегда оставались стабильным якорем реальности. «Марка остается маркой», любили говорить немецкие банкиры.
Эта ситуация начала исподволь меняться после начала Великой войны, хотя на первых порах мало кто это замечал. Уже вскоре после начала боевых действий стало понятно, что гигантский Молох германской военной машины оказался гораздо прожорливее, чем ожидалось. В этих условиях правительство задумалось о двух взаимосвязанных вещах – во-первых, как финансировать войну, а во-вторых – как сделать так, чтобы золотой запас Империи не растаял полностью прежде, чем она закончится.
В соответствии с Законом о банках от 1875 года не менее одной трети от номинальной стоимости денежной эмиссии должно было быть обеспечено непосредственно золотом, остальное – государственными облигациями сроком не более трех месяцев. В августе 1914 года Рейхсбанк прекратил обмен банкнот на золото. Одновременно были созданы специальные кредитные банки, капитал которых был сформирован очень просто – государство взяло и напечатало столько денег, сколько было нужно, обеспечивая их лишь трехмесячными гособлигациями. Эти банки должны были выдавать займы предприятиям, правительствам земель, муниципалитетам, военным подрядчикам. Вдобавок они должны были финансировать выпуск облигаций военного займа. Таким образом большая часть напечатанных банкнот (чье обеспечение было уже весьма сомнительным) быстро поступили в оборот в качестве законных платежных средств. Самое скверное было то, что механизм позволял повторять эту операцию снова и снова, по мере необходимости. А необходимость возникала с железной неотвратимостью. Реальная покупательная способность марки начала неуклонно снижаться. К концу войны она примерно ополовинилась. Фраза «марка остается маркой» уже превратилась в фикцию, хотя большинство немцев этого еще не понимало. Ведь все фондовые биржи Германии были закрыты до окончания войны, а курсы обмена валют больше не публиковались. Цены на внутреннем рынке выросли, это верно, и вдобавок возник черный рынок с еще более высоким порядком цен, но в этом винили морскую блокаду Германии, а также вызванные ей меры экономии и дефицит импортных товаров – вроде как, вполне естественные и ожидаемые явления в военное время. Какие-то смутные догадки, что с экономикой происходит нечто не совсем хорошее, могли быть лишь у коммерсантов, торговавших с нейтральными странами, вроде Швейцарии. Большинство немцев столкнулись лицом к лицу с суровой реальностью, когда война закончилась, а экономические тяготы отказались уходить вместе с ней. Напротив, очень скоро выяснилось, что перемирие вывело их на принципиально новый уровень.
Уже по тому первичному документу, который был подписан в штабном вагоне на станции Компьень 11 ноября 1918 года, можно было сделать вывод, что окончательные условия мира не принесут Германии ничего хорошего. Помимо чисто военных условий капитуляции (сдача германского флота, вывод войск с территории Франции и Бельгии, эвакуация Эльзаса и Лотарингии), условия перемирия содержали в себе также немедленную сдачу всех германских колоний и оккупацию Рейнской области войсками союзников. Но самым тяжелым для простых немцев был тот факт, что морская блокада Германии оставалась в силе вплоть до подписания окончательного мирного договора.
Союзники не особо утруждали себя каким-то согласованием условий мира с немцами – торг на переговорах шел в основном между разными участниками коалиции. Германия была просто поставлена перед фактом – хотите, принимайте как есть, хотите – нет. Никакого выбора, конечно же, не было. Часто говорят, что условия мира были «унизительными» для Германии. Возможно, но это было лишь полбеды – в конце концов, проигравшей стороне в мировой войне, в ходе которой широко применялось химическое оружие и случались репрессии против мирного населения (в гораздо меньшем масштабе, чем во Вторую мировую, конечно, но для тогдашней Европы и это было страшным шоком), трудно было ожидать, что ее ласково пожурят и отпустят восвояси. Справедливо или несправедливо на Германию возложили моральную ответственность за развязывание войны – вопрос сам по себе академический, думаю, что большинству простых немцев дела до него было немного. Хуже было другое. Условия Версальского мира были страшным ударом для германской экономики – для того, что от нее осталось после четырех лет войны.
Когда говорят о потере территорий (а Германия в соответствии с договором теряла примерно 1/7 своей площади и 1/10 населения), в первую очередь обычно думают о военно-политическом аспекте. Но экономический аспект был как минимум не менее важен. Германия теряла не только территории и население – она теряла их промышленность и экономический потенциал. К тому же, по условиям Версаля, Рейнская область подлежала оккупации Францией на 15 лет – с последующим проведением плебисцита на предмет дальнейшей судьбы территории. Рейнская область, на минутку, была важнейшим источником угля для германской промышленности, и французы получали эксклюзивные права на его добычу на весь срок оккупации. Верхняя Силезия, будущее которой тоже было поставлено в зависимость от результатов плебисцита, также была важным промышленным районом. Имело важнейший экономический аспект и сокращение численности германской армии – ведь оно в одночасье выбрасывало на германский рынок огромное количество свободных рабочих рук, которые было жизненно необходимо чем-то занять. Наконец, самое прямое и катастрофическое влияние имел тот факт, что по условиям мирного договора Германия должна была уплатить огромные репарации (и деньгами, и натурой), выплаты которых должны были растянуться на долгие, долгие годы.
Все эти условия – убийственные сами по себе, способные поколебать любую, даже самую здоровую экономику – упали не в вакуум, а на «плодородную почву» германской финансовой системы военного времени. Помните, это той самой, где правительство покрывало свои экстренные нужды, тупо печатая деньги. А экстренные нужды теперь в одночасье возникли такие, что те 164 млрд марок, в которые Рейху встала Великая война, выглядели сущей безделицей. Что ж, так и германский печатный станок еще ведь далеко не вышел на предел своей производственной мощности…
