С каждым шагом я все внимательнее прислушивался к себе: оторвался ли я душою от места, где родился и вырос; отзовется ли сердце на плеск волн под причалом, на крики чаек и ленивую перебранку хозяек, развешивающих выстиранное белье поперек улиц, прямо над головами прохожих?

Как бы там ни случилось, но у меня оставалось два дела, откладывать которые дальше было уже невозможно. Во-первых, присутствовать на церемонии открытия памятника защитникам Ламоса, павшим шестьдесят и сто пятьдесят лет назад. На гранитных плитах по обе стороны монумента будут золотом выбиты имена и моих предков в числе прочих, и если я подведу их, то этот стыд мне не избыть ничем.

А во-вторых, пришла пора поцеловать руки, кормившие меня в детстве после смерти родителей: тети Песи, Анастаса Ангелиса и его жены Гликерьи Ангелиссы.

Ох уж эта тетя Песя, я невольно улыбнулся, едва подумав о ней. Крикливая, вездесущая и неутомимая, щедрая и на ласку для осиротевшего ребенка и на ядовитое словцо в адрес прижимистого покупателя, для всего города она была мадам Фельдман - женщиной-стихией, горой колышущейся потной плоти, нависающей над рыбным прилавком в самом центре рынка.

- Дорогая у вас рыба, мадам Фельдман.

- Ой, да шо вы жидитесь, мсье Вислогузов, гою это не к лицу.

- Мадам Фельдман, что же вы меня перед дамами позорите. Вы же знаете, что я Вислоусов.

- Так ви бироте бичков? Или мне об вас вообще забыть, мсье Висло...?

- Давайте уже. Сдачи не надо.

- Приятного аппетита, мсье Вислоусов.

Я точно знал, что у ангела могут быть два подбородка, необъятная грудь и по локоть обсыпанные мукой руки, потому что именно такова была наша мадам Фельдман. Тетя Песя, мой персональный ангел-хранитель.

После похорон родителей именно она пришла в наш опустевший дом и вытащила меня, испуганного двенадцатилетнего мальчишку из-под лестницы, куда я забился, как потерявшийся щенок. Уж не знаю, чего стоило ей и Анастасу Ангелису оформить липовое опекунство на мою очень дальнюю и до изумления древнюю родственницу, но им это удалось.

С тех пор одну половину своей жизни я проводил в ее пропахшем рыбой домике, где во дворе рядом с бельем сушились связки бычков, а в глубине, под шиферным навесом стоял мой продавленный топчан, а вторую - в гостеприимном и теплом доме Ангелисов.

Под щедрой кровлей самого знаменитого в Тавриде винодела, сыновья которого стали моими лучшими друзьями. Под ненавязчивой и необидной для гордого пацана заботой тети Гликерьи, чья дочь стала первой и, наверное, единственной моей любовью.

Медея... Наверное, она уже вышла замуж. Может быть, нарожала кучу детишек, растолстела, расплылась, превратилась в мягкую и круглую булочку, точную копию своей матери, и думать забыла обо мне. Если уж и здесь мне не удастся вырвать эту занозу из моего сердца, значит так тому и быть - пусть оно да самой смерти сочится болью при воспоминании о тех ясных глазах, розовых губах, золотых волосах.

Кстати, о волосах. Если где-то на побережье Тавриды и можно было встретить настоящую медовую блондинку, так это только в Ламосе. Уж я-то знал, за время моих скитаний повидал достаточно.

Хотя и здесь они были большой редкостью. Среди черноглазых и черноволосых листригонов даже я со своей каштановой шевелюрой казался чуть ли не белой вороной, а такие женщины вроде той, что сейчас пыталась пересечь катящий по набережной людской поток - светлокожей с волнистыми волосами, так напоминающими Золотое руно - казались среди местных жителей редкими золотыми крупинками в черном вулканическом песке.

Интересно, какого цвета у нее глаза? Хотя какая разница, при такой-то заднице и ножках? Судя по цвету загара и отсутствию багажа, она была местная, хотя одета как туристка. Женщины Ламоса наряжаются только в будни для выхода в церковь и дальнейших посиделок в кафе, и тем более, не тратят деньги на такие глупости как натуральный лен, конопляный деним и кожаные сандалии-гладиаторки, явно дорогие и явно сшитые за пять тысяч миль отсюда.

Упс, я загляделся и не успел заметить, как она резко шагнула в сторону и врезалась прямо мне в грудь. И тут же отлетела в сторону, упругая, словно мячик. Сумка сорвалась с плеча, под ноги высыпалась какая-то женская хрень, небольшой серебристый цилиндр откатился далеко в сторону.

Ладно, надо помочь этой неуклюжей.

- Ваш термос. Прошу прощения.

Она подняла глаза и рассеянно прищурилась. И тут, как гром среди ясного неба, прозвучало то, что вот именно сейчас я еще не был готов услышать:

- Ты?

Прошла целая вечность, прежде чем я вспомнил, как надо дышать. Я даже вспомнил, как надо улыбаться. И неотрывно смотрел в лицо, которое не видел восемь гребаных лет.

Медея Ангелисса. Девушка, ставшая моей с благословения богов. Девушка, которую я так и не сумел изгнать из моей головы и сердца.

Ставшая еще красивее, чем была восемь лет назад. Мне пиздец.

ГЛАВА 2

МЕДЕЯ

- Ты зачем сюда явился?

Набережная куда-то плыла у меня из-под ног, воздух застревал в горле, но голос почему-то звучал уверенно и резко.

- А разве нельзя?

Нельзя, хотелось сказать в ответ. Ты не должен был возвращаться сюда после того, как бросил меня. После того, как я столько сил потратила, чтобы построить стену забвения между своим прошлым и настоящим. Ты не имел права становиться таким зрелым и мужественным. Таким опасным для меня.

Сейчас, при взгляде в эти неправдоподобно синие на темном от загара и морского ветра лице все мои стены обрушились в прах.

У меня даже защипало в носу, такой несправедливостью показалось, что время не просто пощадило его - оно смело всю шелуху, стесало все лишнее, юношеское, незрелое, оставив лишь цельную и гармоничную суть.

То ли от злости, то ли от смущения запылали щеки, и Ясон, заметив это, легко дунул мне в лицо. Такой знакомый старый трюк. И все то же спокойное легкое дыхание доброго и бесстрашного человека.

Испугавшись, что вот-вот разрыдаюсь, я выхватила у него термос и трясущимися руками стала заталкивать обратно в сумку. Большая тень накрыла меня целиком. Конечно, Ясон стоял надо мной и наблюдал, как я мучаюсь с сумкой.

- А ты?

- Что я?

- Все еще живешь здесь?

- Конечно, живу. Яшка с Гришкой все время пропадают в море. Виноградниками занимаемся только мы с отцом.

Конечно, я уезжала из Ламоса. Сначала в Пантикапеи, чтобы получить профессию винодела-технолога, затем для обучения в школе сомелье, еще позже на стажировки в Бордо и Калифорнии. Но обсуждать историю моей жизни с Ясоном Нафтисом я не собиралась. Хотел бы знать, остался бы со мной.

- Говорят, ты восходящая звезда в мире виноделия...