Все правильно говорит. А теперь, когда племя Аптекарей-манипуляторов множится и крепнет, ему, небось, ни отдыху ни сроку не дают. Человечеству Бог Разочарования – вроде нотариуса. Знай себе заверяет договоренности о бессрочном владении, пользовании и приватизации. То-то он таким бюрократом передо мной впервые предстал. Думал, в чиновной шкуре он будет немедленно узнан и обласкан.

Но не Бога же Разочарования мне спрашивать о том, как жить дальше? Нет. Такие вещи надо выяснять самой. На собственном опыте, никого в это дело не вмешивая. От края скалы через горный перевал вытягивается лунная мерцающая тропа. Зов моей вселенной. Прощайте, дорогие сестрицы, удалюсь-ка я по-английски и пойду своим путем, пока решимость не иссякла.

- Э, нет! – подхватывает меня под локоток невесть как оказавшийся рядом Нудд. – Сородичи-фэйри меня с кашей съедят, если я тебя упущу. И ты тоже, - оборачивается он к Богу Разочарования, - пригодишься. Собирайся, нечего рассиживаться!

Уйти не попрощавшись не получилось. Норны в свойственной им невнятной манере намекнули, что хорошо бы мне побывать в провинции, вдали от закосневшей в привычном житье-бытье столице. Поглядеть на то, как простые люди живут, каждый день применяясь к обстоятельствам, переменчивым и безжалостным. Их ты не больно-то стесняла властью демиурговой – почитай, бросила на произвол судьбы. Вот и посмотри, каков он, этот произвол.

Наверное, здесь все иначе, чем в земной действительности. И новые веяния не в столице начало свое берут, а наоборот, в глуши. Там, где моя распрекрасная разнарядка стабильности дает трещину. Что-то темное, недоброе закрывает от ищущего взора дальние берега. Видать, плевелы хаоса проросли в моей реальности и мутят умы поселян. Непорядок.

Лунная дорога, словно эскалатор, а потом – словно трамплин, несется, летит, увлекает нас за собой. Смазанными пятнами мелькают поля, леса и горы. Не уследить. От сердца мира до левой пятки мира добираешься в одно мгновенье. Почти телепортация. Транспорт богов.

И – всё. Тишина. Мы на лесной поляне, под ногами пружинит мох, коряги вокруг фосфоресцируют, комарье звенит… Комарье?

Когда я создавала этот мир, особым и не обсуждаемым условием было отсутствие кровососущих насекомых. Мало того, что кусаются, так еще потом расчесы неделями заживают. Я устало закрыла глаза, не в силах отогнать воспоминания…

Детей, которые не ездят навещать родителей, положено корить и гнидить. Они – неблагодарные твари, нет им места среди почтительных отпрысков, нет им счастья в жизни. Но не осуждайте тех, кого по приезду в родимый дом приветствуют только комары…

Трудно быть дочерью очень занятой женщины. Женщины, которая еще в юности определилась с любовью всей своей жизни. И любовью этой стали… дома. Им моя мать подарила свое сердце безраздельно, не выделив в нем потомству и тесного уголка. Сколько я ее помню, она всегда строится. Дачи, квартиры, загородные хоромы, заграничные апартаменты сменяли друг друга с поразительной быстротой. Едва очередное жилье принимало товарный вид, на горизонте тут же начинал брезжить новый, более привлекательный вариант. И надо было переезжать, вливаться в нескончаемый ремонт, в застройку, в дизайн интерьера и в обустройство быта. И каждая из этих задач отодвигала меня от матери все дальше и дальше. Квадратные метры были важнее меня. Потому, наверное, их никогда и не выделяли на обустройство гостевой комнаты. Моей комнаты.

Приезжая погостить, я спала в проходных гостиных, на чердаках, в чуланах и у соседок на топчанчике. Я мыкалась следом за матерью по припорошенным известковой пылью помещениям, выслушивая бесконечные повествования о расценках на штукатурку и прокладку канализации. Я раскланивалась с плотниками и курила на крыльце с маляршами. Я вела светское общение с электриками насчет того, как это аморально – делать скрутки в проводах. Я познавала тонкости штробления стен с последующим выравниванием до атласного блеска. Не спорю, многие из этих познаний пригодились мне как устроителю выставок. Но благодарности я отчего-то не ощущаю.

К тому же в моих попытках наладить родственный контакт меня неизменно сопровождали всякие кровососущие паразиты. Нет, я не о малярах-электриках говорю. Я буквально – о комарах, клопах и блохах. Они водились везде, куда бы меня ни запихнули на ночлег. Они оставляли на моей коже красные, остервенело зудящие бугорки, которые, будучи рассажены ногтями, превращались в кровоточащие ссадины. И проходили так долго и болезненно, точно каждый укус пытался мне сказать: хватит! Хватит искать любви в сердце, в которое ты не помещаешься. Комары, клопы и блохи были упорными и полезными информаторами. И я, наконец, послушалась.

К матери я давно не езжу. Не хочу опять чесаться и светить изумрудными пятнами зеленки из-под выреза и рукавов.

Так откуда здесь, в моем личном раю, комары? И что они, по старой памяти, норовят мне объяснить, падая на лицо и руки и погружая в кожу хоботок по самые глаза?

* * *

Любовь. И даже у тех, кого и живым-то не назовешь: все эти отпрыски камней, воды и пламени - разве они живые? Я чувствую, как во мне вскипают, вопреки ожиданию, раздражение и зависть. Уморительно-непристойный вопрос, точно ядовитый укол: интересно, а каким образом морской змей и каменная статуя могут, гм, осуществить свою любовь?

И черт возьми, отчего я должен вам всем сочувствовать? Расселись вокруг и ждут, когда я продемонстрирую ожидаемую розово-сопливую реакцию на вашу трогательную историю. Которая только тем и отличается от всех прочих историй, что ее героями стали змея и булыжник, а не второкурсница Маня и аспирант Сеня.

Есть люди, которым кажется, что мир лишен любви. Что никто уже давно никого не любит, что люди разучились и бла-бла-бла… Но я, бесчувственный слепец, так прямо всем этим тоскующим и отвечу: если мир от чего и рухнет, так это от передозы любви. От желания всех, кто намечтал, нафантазировал, напланировал себе приход большого и светлого чувства в промежутке между семнадцатью и сорока семью годами, получить свое. Я убеждаюсь в этом снова и снова, год за годом, курс за курсом.

Вы вообще представляете себе, каково красивому мужику (да, я в курсе, что принадлежу к этой категории) в безнадежно бабском коллективе приходится? Вы представляете себе это положение дичи, на которую регулярно устраивают охоту? Кавалькада всадников топочет все ближе, псиное сопение громче лая, загонщики уже не перекликаются, а прямо-таки рычат от азарта, в воздухе запах пота и крови – моей крови, между прочим! И даже на лекции, когда только и слышно, что щелканье кнопки переключателя, а в темноте по белому экрану скачут разноцветные тени шедевров, жуть продирает от сгустившихся в воздухе девичьих амбиций. И эти мяукающие голоса, задающие «жутко умные» вопросы:

- Ма-арк Анато-ольевич, а отношение к женщине в менталитете средневековья всегда было таким потребительским? Получается, что рыцари своих Прекрасных Дам личностями не счита-али?

- Ма-арк Анато-ольевич, а идеология Ренессанса оправдывала неконтролируемую стра-а-асть вне брака?

- Ма-арк Анато-ольевич, а свобода эмоциональных проявлений сдерживалась христианской догмой или институтом семейного пра-ава?

Одна любовь. Любовь так, любовь эдак, законная, незаконная, непреодолимая и неукротимая. Вопросики с подтекстом, со вторым дном, с намеком и с подкладкой. И пакостное хихиканье, сквозняком гуляющее в зарослях бледных лоснящихся листьев - лиц, неразличимых для моего больного мозга.

Я целибат[64] не соблюдаю. Неохота против всех баб на свете круговую оборону держать. Я хоть и слепой, но живой и теплый. Ко мне можно даже в постель влезть, если очень постараться. Потому что связи со студентками, с аспирантками, с коллегами – это такая засада… Признаюсь, пугают меня невидимые личики и свеженькие фигурки, от которых исходит почти ощутимая волна похоти, агрессии и планов, планов, планов. А самые основательные и самые прилипчивые всегда кто? Уродины и истерички.