- Еще как. У меня недавно на небе даже созвездие новое появилось, Мать Богов. Одна храбрая женщина собой пожертвовала, чтоб на ее острове жилось полегче. Ну, это уже совсем другая история[22]…

Я сижу, погруженный в нерадостные мысли. Нерассказанная история о самопожертвовании безвестной особы совсем не греет душу. А что, если и мне придется вот так – фьють! – и вознестись, и занять место на небосклоне, и завершить все свои земные дела, чтоб кому-то в неизведанном внутреннем космосе житуху облегчить… Я ничего подобного для себя не планировал.

Мореход смотрит на меня выжидательно. Вроде как взвешивает: гожусь я в самоотверженные герои или не гожусь? А я что? Я и сам не знаю. Я даже не знаю, хочу ли услышать: не дрейфь, мужик, ты выживешь, ты всех победишь, ты все устроишь наилучшим образом – и никаких там созвездий в честь павшего смертью храбрых! Утешения мне сейчас не опора, а засада. Наверное, герои погибают, когда становятся слишком самоуверенными. Не знаю, кто это сказал[23].

В любом случае, от нашего анабасиса[24] увиливать не стану. Вон, сколько всего от моего личного мужества зависит. Никогда раньше я не чувствовал себя столь значительной фигурой. Кажется, люди соглашаются рисковать собой именно ради этого ощущения…

Вечереет. На улицу выплескиваются волны сограждан, завершивших повседневный трудовой подвиг. Движения у них сосредоточенные, рыскающие: долгожданный прохладный вечер надо прожить на всю катушку, чтоб не было мучительно больно за бесцельно проведенные часы. Все-таки дети земли – несгибаемый народ. Авось и я, плоть от плоти этого мира, не подведу своих таинственных поручителей.

А на следующий день Марк пропал. Сказал, поедет домой, отвезет рисунки, по которым шествовали вереницы фоморов, позвонит родным, уладит дела… Никакого смысла в посещении заброшенной квартиры, разумеется, не было. Любые дела можно уладить по телефону. Рисункам тоже не обязательно покидать комнату Марка. Да и вещи провидца давным-давно обосновались у меня. И все-таки сгреб он свои папки и ушел пружинистым шагом, точно на прогулку.

У людей так принято – перед трудным делом (оно же приключение) слоняться по гулким комнатам и запруженным улицам, не зная, чем себя занять, прощаясь со своей нынешней жизнью и не веря в возможность жизни новой, которая наступит ПОСЛЕ выполнения трудного дела. То есть после приключения. Уму непостижимо, как при таком страхе перемен, царящем в каждом отдельном мозгу, род человеческий ухитряется быть самым изменчивым среди разумных рас. Мы, фоморы, никогда не устраиваем ритуальных прощаний с собой прежним перед тем, как выйти из моря или в море вернуться. Не «приводим дела в порядок», когда наше время на земле подходит к концу. Не отделяем один прожитый отрезок нашей жизни от другого, чтоб почувствовать разницу.

И все-таки фоморы не привыкли становиться у человека на пути, коли тому приспичило устроить дурацкий обряд прощания. Вот мы его и отпустили, провидца нашего. Упустили. Как будто он был хитрым, опытным осьминогом, а мы толпой галдящих мальков, уверенных, что уж они-то поумнее мешка головоногого…

Вечером Марк не вернулся и я принялась ему названивать. Телефон упорно долдонил свое «временно недоступен», мы трое – я, Морк и Мулиартех – кружили по комнатам, выписывая восьмерки, точно стая голодных акул, время шло. Улетучивались надежды на пребывание провидца в метро, на подзарядке или еще в какой-нибудь технической заднице. Мы понимали: Марк сбежал. Или…

- Ада, перестань выдумывать всякие глупости! – укоризненно качает головой бабка. – Зачем ему от нас бегать, если мальчик мог просто отказаться? Никто на него не давил, не обещал замочить в, гм, ближайшем водоеме всю его семью… Достаточно было сказать «нет» - и идти на все четыре стороны!

- Ты, бабуль, так давно живешь, что совершенно перестала разбираться в людях! – завожусь я. – Сказать «нет» в лицо тому, кто в тебя верит, для современного человека труднее, чем по-тихому слинять. Если вот так взять, да и отказаться, то придется наблюдать глубокое разочарование в прекрасном рыбьем глазике своей приемной бабки. И Марк, и большинство мужчин предпочтут сбежать, чем встретить женское разочарование лицом к лицу.

- Что, правда? – Мулиартех поражена. Примитивные существа эти древние морские змеи! Фоморы - те хоть замечают приливы и отливы человеческого добра и зла, мужества и слабости, веры и безверия. Для человека каждая из таких волн – целая эпоха. Для фомора она вполне соразмерна сроку жизни. Для морского змея – мгновение. Поэтому Мулиартех так тупит в вопросах человеческой психологии. Не может уследить. Как морская черепаха – за проносящимся мимо серебристым вихрем, состоящим из вертлявых рыбьих тел.

- Правда! – подтверждает Морк. – Сам не раз сталкивался: в наши дни люди охотно обещают то, чего не в силах выполнить, получают свою порцию благодарностей и комплиментов, а когда приходит срок исполнять – их и след простыл.

- Но… - бабка в растерянности, - …вокруг же эти… телефоны… интернет, почта, скайпы всякие. Тебя откуда угодно достанут, возьмут за шкирку и спросят: ты зачем врал-то, поганец? Зачем сожрал мое время? Зачем бегать за собой заставил?

- Бабуль, это же будет ПОТОМ! – усмехаюсь я. – Когда-нибудь. Через неделю. Через месяц. Через год. И пускай человек, измотанный долгим ожиданием, будет зол, пусть в его голосе будет презрение и даже ненависть, - заряд негатива ты получишь НЕ СЕЙЧАС. А если повезет, то вообще никогда. Обыкновенная святая вера труса. Святая вера в то, что за прошедшие жалкие сроки кто-нибудь обязательно умрет: либо ишак, либо падишах, либо сам Ходжа. Мысль о быстротечности времени не помещается в человеческую голову, сколько род людской на эту тему ни трепись. Им всегда кажется, что несколько месяцев – это долго.

- Да, дети, - кивает Мулиартех, - я невежественная и ненаблюдательная старуха, как вы изволите думать. Но я точно знаю: Марк шел прощаться. С домом, с друзьями, с родными. С собой. Он готовился, как воины древности - на неравный бой. Глупо перед рукопашной мыться и в чистое переодеваться, но они это делали. Потому что их земная жизнь заканчивалась на пороге битвы. Вам этого не понять, вы отродясь не воевали.

- Один-один! – парирует Морк. – В земных войнах мы – по крайней мере я и Адка - не участвовали, в традициях воинских не разбираемся, переживания Марка поняли неверно. Второй тур: что с ним тогда стряслось?

И тут я понимаю: очень-очень хочется, чтобы Марк оказался обыкновенным трусом. Я прощу ему эту слабость. Я очень способная к прощению слабостей натура. К тому же я знаю: Марк пережил огромный перелом. Он сумел поверить в существование других мыслящих рас. А здесь, среди людей, это - едва ли не худшая разновидность безумия. Марк согласился «заболеть» и отгородить себя от всего человечества стеной неизреченной тайны.

Он всей душой хотел нам помочь. Он дал опрометчивое обещание на подъеме энтузиазма. Вдобавок Мулиартех – великая мастерица вызывать бури энтузиазма в душах разумных и полуразумных существ. Если она на Марка хотя бы слегка надавила, провидец имел полное право после этого неделю говорить лозунгами и ходить строем.

Ну может человек после таких нагрузок сорваться? Может. Если ему необходимо отсидеться в каком-нибудь убежище и еще раз все обдумать – я пойму. МЫ поймем. И потихоньку, осторожненько извлечем Марка, словно краба из норы, успокоим его демонов, направим его настроение в нужное русло, поможем ему сделать то, без чего вся оставшаяся жизнь Марка обернется адом бесконечных сожалений и упреков…

Мулиартех еще гримасничает в человеческом стиле «да, я бедная нелепая старушенция», но сквозь кривлянье нахального примата уже проступает истинная суть матери рода, древнейшей из нас, чья память хранит бесчисленные конфликты между стихиями и людьми, между людьми и людьми, между стихиями и стихиями. И не только открытые конфликты, но и...