Йоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел нацистов, вошел в спортивный зал первым, в 1:11 ночи. Изначально хотели разрешить осужденным идти к виселице со свободными руками, но после самоубийства Геринга правила изменили. Риббентроп вошел со скованными руками, в зале наручники сменили на кожаный ремень.

Поднявшись на эшафот, «бывший дипломатический кудесник нацистского царства», как его иронично назвал Смит, возвестил собравшимся: «Боже, храни Германию». Получив разрешение на короткое продолжение, человек, сыгравший решающую роль в развязывании войн против многих стран, сказал: «Мое последнее желание – чтобы Германия вновь обрела единство, чтобы было достигнуто взаимопонимание между Востоком и Западом. Я мечтаю о мире во всем мире».

Вудс надел ему на голову черный мешок, поправил веревку и дернул за рычаг, открывая под ногами Риббентропа люк.

Две минуты спустя в зал вошел фельдмаршал Кейтель. Смит справедливо отметил, что он был «первым военачальником, казненным согласно новой концепции международного права: профессиональный военный не может избежать наказания за развязанную агрессию и военные преступления против человечества, ссылаясь на то, что он всего лишь добросовестно выполнял приказы начальства».

Кейтель сохранял выправку до последнего. Стоя на эшафоте с петлей на шее, он громко отчеканил, не выказывая ни малейших признаков страха: «Я прошу всемогущего Господа быть милосердным к народу Германии. Более двух миллионов немецких солдат погибли за отчизну до меня. Я иду вслед за моими сыновьями – во имя Германии».

Пока Риббентроп и Кейтель еще висели в петле и обе виселицы были заняты, объявили перерыв. Американский генерал, представлявший Контрольную комиссию союзников, позволил собравшимся – их было около тридцати человек – закурить. Почти все тут же полезли за сигаретами.

Вскоре врачи из США и СССР со стетоскопами исчезли за занавесом виселицы, чтобы подтвердить смерть приговоренных. Когда врачи вернулись, Вудс поднялся по ступенькам первого эшафота, достал нож и перерезал веревку. Тело Риббентропа, чья голова по-прежнему была закрыта черным мешком, на носилках отнесли в угол спортзала, закрытый черной завесой. Туда же затем последовали все остальные тела.

Перерыв закончился, американский полковник скомандовал: «Джентльмены, уберите, пожалуйста, сигареты».

В 1:36 настала очередь Эрнста Кальтенбруннера; тот сперва возглавлял СС в Австрии, а позднее сменил убитого Рейнхарда Гейдриха на посту начальника Главного управления имперской безопасности (РСХА) – той самой организации, которая отвечала за массовые казни и работу концлагерей. Среди тех, кто ему подчинялся, были Адольф Эйхман, возглавлявший в РСХА отдел по еврейскому вопросу, и Рудольф Хёсс, комендант Освенцима.

В отличие от Кальтенбруннера, которого под конец войны американцы выследили в убежище в Австрийских Альпах, Эйхману на тот момент удалось скрыться. А вот Хёсса уже схватили в Северной Германии, и он давал показания на Нюрнбергском процессе, хотя сам встретится с палачом позже.

Даже стоя на эшафоте, Кальтенбруннер настаивал (как и в недавних беседах с американским психологом Гилбертом[16]), что ничего не знал о преступлениях, за которые был осужден: «Я всем сердцем любил немецкий народ и родину. Я выполнял свой долг согласно законам моей страны. Мне жаль, что мой народ возглавили люди, которые не были солдатами, и что были совершены преступления, о которых я не знал».

Когда Вудс надел ему черный мешок, Кальтенбруннер добавил: «Будь счастлива, Германия!»

Казнь Альфреда Розенберга, одного из первых членов НСДАП, считавшегося первосвященником расистского культа «расы господ», заняла меньше всего времени. От последнего слова он отказался. Несмотря на показной атеизм, его сопровождал протестантский священник, который продолжал молиться, когда Вудс дернул за рычаг.

После очередного короткого перерыва ввели Ганса Франка, гауляйтера, или генерал-губернатора, оккупированной Польши. В отличие от остальных, он сказал Гилберту после объявления приговора: «Я это заслужил, и я этого ожидал».[17] Франк, в тюрьме обратившийся в римско-католическую веру, был единственным, кто улыбался во время казни, хоть и часто сглатывал слюну, что выдавало нервозность. Однако, по свидетельству Смита, он явно испытывал облегчение, что скоро искупит свои грехи.

Последние слова Франка это подтверждали: «Я благодарен за хорошее обращение во время моего заключения и прошу Бога принять меня с милостью».

Вслед за ним последовал Вильгельм Фрик, министр внутренних дел Третьего рейха, который сказал напоследок лишь: «Да здравствует вечная Германия!»

В 2:12, по свидетельству Смита, к виселице подошел «уродливый коротышка, похожий на гнома» – Юлиус Штрейхер, редактор и издатель злобной нацистской газеты «Дер Штюрмер». Его лицо заметно подергивалось. На просьбу назвать себя он заорал: «Хайль Гитлер!»

Смит, редко описывающий в статьях собственные эмоции, на этот раз признался: «По спине у меня побежали мурашки».

Когда Штрейхера силой заставили подняться на виселицу и встать перед Вудсом, он обернулся к свидетелям и крикнул: «Пурим 1946 года!», тем самым намекнув на еврейский праздник в честь казни Амана, который, согласно Ветхому Завету, хотел убить всех евреев в Персидской империи.

Вместо последнего слова Штрейхер прокричал лишь: «Большевики и вас когда-нибудь повесят!» А когда на него надевали черный капюшон, успел произнести: «Адель, моя дорогая жена».

Однако драма только начиналась. Когда люк со стуком открылся и Штрейхер упал вниз, веревка туго натянулась и начала бешено вращаться, а из-под виселицы послышались стоны. Палач неторопливо сошел вниз и скрылся за черным занавесом. Вскоре стоны прекратились и веревка замерла. Смит и другие свидетели не сомневались, что палач схватил Штрейхера, с силой потянул вниз и задушил.

Что-то пошло не так – или все было спланировано? Лейтенант Стэнли Тилс, контролировавший ход казни, позднее утверждал, что Вудс намеренно сдвинул узел на петле, чтобы осужденный не сломал шею при падении и его пришлось бы душить. «Все отвлеклись на спектакль, который устроил Штрейхер, а на Вудса никто не смотрел. Я знал, как тот ненавидит немцев… и видел, что он весь идет пятнами и сжимает зубы», – писал Тилс, добавив, что намерения Вудса были более чем очевидны: «Я видел, как он ухмылялся, когда дергал за рычаг виселицы».[18]

Шествие нераскаявшихся грешников продолжалось – как и «промахи» палача. Заукель, ответственный за организацию использования рабского труда, с вызовом крикнул: «Я умираю невинным. Приговор несправедлив. Боже, защити Германию и сделай ее снова великой. Да здравствует Германия! Боже, защити мою семью!» После его падения в люк из-под виселицы снова слышались стоны.

Альфред Йодль, одетый в мундир вермахта с перекошенным воротником, лишь кратко сказал: «Приветствую тебя, Германия».

Последним из десяти был Артур Зейсс-Инкварт, который помог нацистам установить власть в своей родной Австрии, а затем управлял оккупированной Голландией. Припадая на одну ногу, он поднялся на виселицу и, подобно Риббентропу, заявил, что ратует за мир: «Надеюсь, что эта казнь будет последней трагедией Второй мировой войны и что случившееся послужит уроком: между народами должны быть мир и взаимопонимание. Я верю в Германию».

Он умер в 2:45 ночи.

Вудс подсчитал, что от первой до последней казни прошло 103 минуты. «Быстрая работа»,[19] – отметил он.

Пока тела последних казненных еще болтались на веревках, охранники вынесли на носилках одиннадцатое тело. Оно было укрыто одеялом армии США, из-под которого высовывались большие босые ноги и одна рука в черном шелковом рукаве пижамы.

Полковник велел снять одеяло, чтобы избежать любых сомнений в личности умершего. Лицо Германа Геринга «все еще было искажено мукой предсмертных мгновений и последней в его жизни гримасой пренебрежения, – отметил Смит. – Тело вновь быстро накрыли одеялом, и этот нацистский военачальник, погрязший, подобно персонажу времен династии Борджиа, в крови и наслаждениях, проследовал за холщовый занавес и на черные страницы истории».